Звезда цесаревны. Борьба у престола

Что она ещё говорила, Лизавета не слышала, она выбежала из дворца, как сумасшедшая, преследуемая такими ужасными предчувствиями, что, будь перед нею в эту минуту бездонная пропасть, она охотнее бы в неё бросилась, чем вернуться домой с такими безотрадными вестями. Но чашу страданий надо было испить до дна, надо было выполнить тяжёлую задачу, выпавшую на её долю, — приготовить цесаревну к ожидавшим её новым испытаниям, и она направилась к дворцу у Летнего сада с замирающим сердцем, помышляя о том, какими словами, в каких выражениях объяснить ей безвыходность положения, не допуская отчаянию овладеть её сердцем, когда силы ей были так нужны для борьбы.

Задача была не из лёгких, и, приближаясь к цели своего путешествия, она невольно замедляла шаг, чтоб хоть на несколько минут отдалить предстоявшую ей душевную муку.

Вокруг неё кипела всё та же, что и всегда, городская жизнь и суета: сновали взад и вперёд пешеходы и катились по всем направлениям экипажи; поднимаясь по лестнице в своё помещение, она увидела бегущую к ней навстречу камеристку, поджидавшую её возвращения, чтоб передать ей приказание цесаревны, не медля ни минуты, пройти к ней в спальню.

— Её высочество каждую минуту изволят спрашивать, вернулись ли вы, — объявила она ей.

И по одному взгляду на эту девушку Лизавета догадалась, что ей известно, в каком отчаянии их госпожа. Не у неё одной, а у всех попадавшихся ей навстречу людей можно было заметить тот же вид растерянности и страха, как нельзя лучше выражавший тяжёлое душевное состояние.

Какой таинственный дух разносит с непостижимой быстротой дурные вести всегда много раньше писем и слов? То, что не дальше как час тому назад знали всего только три человека во дворце: цесаревна, Шувалова и она, теперь уж известно здесь всем... и, кто знает, может быть, подробнее и вернее, чем ей?

Цесаревну она нашла в таком лихорадочном нетерпении услышать принесённые ею новости, что не успела ещё она войти в комнату, как госпожа её, приподнявшись на кровати, вскричала, что она всё знает и ко всему готова.

— Он уже мёртв? Да? Говори, говори скорее, не томи меня! Не бойся: если я до сих пор жива и не сошла с ума от страха и от горя, то, значит, всё могу вынести... всё, что бы они ни выдумали, чтоб меня терзать!

Однако, должно быть, то, что она узнала от Лизаветы, не могло не прийти ей в голову, и, когда последняя намекнула ей, чего от неё требуют за спасение её возлюбленного, она побледнела как полотно, глаза её широко раскрылись, дыхание остановилось в стеснённой груди, и она в продолжение нескольких секунд не в силах была произнести ни слова.

Спасти друга ценой чести, царской чести, или умереть вместе с ним!..

Первый выход из ужасной дилеммы только промелькнул в её отуманенной голове, тотчас же ухватилась она всем сердцем за второй.

— Смерть! Смерть! Только скорее, скорее! — прошептала она сквозь стиснутые судорогой губы, закрывая лицо руками.

Слёз у неё уже не было. Её била лихорадка, и по временам она теряла сознание. Только к утру утомлённые страданием нервы поддались, и она забылась наконец в тревожном, прерываемом жалобными стонами, сне.

— Ступайте к себе, Лизавета Касимовна, — сказала Шувалова, — отдохните часочек, соберитесь с силами, чтоб меня заменить. Дай-то Бог, чтоб она настолько успокоилась, чтоб нам можно было уговорить её принять герцога и терпеливо выслушать его кондиции... Ведь это ещё не значит, чтоб мы на них согласились, — поспешила она ответить на загоревшийся негодованием взгляд своей слушательницы.

Разговор происходил у двери спальни, где было темно от спущенных штор, но когда Лизавета вышла в коридор, то увидела, что наступил уже день. Утренняя мгла проникала сюда через стёкла высоких окон, и в этой мгле первое, что бросилось ей в глаза, была коленопреклонённая человеческая фигура в углу, у самой двери, из которой она вышла.

В первую минуту она так испугалась, что чуть не вскрикнула, но он встал, и она узнала Розума.

— Что вы тут делаете, Алексей Григорьевич? И как вы сюда попали? — чуть слышно прошептала она.

— Я вас ждал, Лизавета Касимовна... вы меня не заметили раньше, а я уж давно тут... не мог вытерпеть, пришёл... я видел, как её сюда провели... слышал её рыдания... её стоны, и как я всё это пережил, не понимаю... вы меня простите... я, может быть, с ума сошёл, — произнёс он, потирая себе лоб, как бы для того, чтоб собрать отказывавшиеся ему повиноваться мысли.

— Ей немного полегчало, и она заснула, успокойтесь и идите к себе, вас могут тут увидеть, — сказала Ветлова, взяв его руку и ласково пожимая её. — Не приходите больше сюда, лучше ко мне, через меня всё узнаете, и пусть это останется тайной, что вы здесь провели всю сегодняшнюю ночь, поняли?

Она говорила с материнскою нежностью, как с ребёнком, как говорила бы она с сыном в подобном случае, и, невзирая на осаждавшие её мрачные мысли, ей было отрадно видеть, что голос её действует на него успокоительно. Наклонив голову, он беспрекословно за нею последовал до конца коридора, где им надо было расстаться: ей идти направо, а ему налево, но тут, как бы очнувшись от забытья, он остановил её просьбой ему сказать, что ей удалось узнать про Шубина. Где его держат? Что ему грозит? Неужели нет надежды на спасение?

— Ничего ещё не знаю, приходите ко мне вечерком, и я вам сообщу всё, что нам удастся узнать.

Но ответ этот его не удовлетворил, и он продолжал держать её руку в своей и смотреть на неё полным страстной мольбы взглядом.

— Скажите, неужели я ничего не могу для неё сделать? — произнёс он задыхающимся от волнения шёпотом.

— Ничего, голубчик, мы с вами ничем ей не можем помочь, — печально возразила она, — всё зависит от злодея, который преследует её и тех, кого она любит... но ведь без воли Божией и он ничего не может сделать. Как были близки к торжеству Меншиковы и Долгоруковы, однако всё вышло не так, как они хотели, а как захотел Господь...

XV

Наступила масленица, любимый русский зимний праздник, с ясными морозными днями и томными лунными ночами. Мчались по всем русским городам и деревням резвые тройки, подгоняемые весёлым свистом бича и звонкими песнями, по длинным улицам и по необозримым полям снежных пустынь, ныряя из сугроба в сугроб, с жизнерадостной, разрумяненной морозом молодёжью, до самозабвения опьянённой быстротою езды, вином, любовным жаром, потребностью забыть на время все невзгоды и хоть несколько дней пожить грешною, беззаботною жизнью перед наступлением длинных, томительных недель молитвы и поста.

А во всех церквах уже шла покаянная служба, и добрые христиане, со вздохом отворачиваясь от соблазна, степенною поступью проходили в храмы, не оборачиваясь к мчавшимся мимо них с громким гиканьем и звонким смехом широким саням, непрерывной вереницей обгонявшим друг друга.

И сливался мрачный перезвон колоколов домов молитвы с греховными бесовскими ликованиями.

В монастыре Саввы преподобного, что близ города Звенигорода, отошла вечерня. Наступил вечер. Братия расходилась по своим кельям, чтоб отдохнуть и прибраться перед ужином, а брат привратник уже запер тяжёлым замком ворота, когда всё ближе и ближе раздававшийся звон колокольчика заставил его прислушаться и с недоумением спросить себя: