Звезда Давида

Василий сидел за рулем, тревожно поглядывая по сторонам и часто оборачиваясь на раздававшиеся все ближе взрывы. Время от времени смотрел на окна командирской половины, где метались человеческие тени и невольно говорил вслух:

– Господи, да хоть бы побыстрей они! Ведь не успеем!

Двое солдат приволокли два чемодана и огромную туго набитую сумку. Кое-как забили на заднее сиденье машины. Макагонову пришлось выбраться из авто и поправить неловко забитые вещи, чтобы освободить место.

Наконец на пороге появились мальчик лет тринадцати и девочка постарше. Следом за ними шли заплаканная красивая женщина, прижавшаяся к плечу комдива головой. Он бережно поддерживал ее за талию, держа обе ее руки в своей правой ладони и что-то тихо и быстро говорил. Макагонов увидел шевелящиеся губы. Комдив был неестественно бледен. Василий выскочил из «эмки» и распахнул дверцу перед детьми, но те не спешили забираться внутрь, оглянувшись на отца. Дружно бросились к нему и обхватили с двух сторон. Комдив услышав близкие взрывы, поторопил родных:

– Лиза, Ванечка, Ирина, пора! Забирайтесь быстрее!

Торопливо чмокал в щеки детей, подталкивая их к машине. Сын и дочь послушно забились на заднее сиденье. Макагонов закрыл дверцу. Обернулся. Комдив крепко целовал жену и ее руки никак не желали отпустить крепкую шею мужа. Он оторвал ее руки и почти силой усадил на переднее сиденье. Сам захлопнул дверцу. Взглянул на солдата:

– Вот что, Василий, гони на станцию! Посади их в поезд. Вот документы…

Он протянул шоферу несколько бумажек с печатью и собственной подписью. Оглянувшись на грузовик, затормозивший в десятке метров, добавил:

– …найдешь меня на полигоне. Будем держать оборону там.

Макагонов ловко подбросил руку к пилотке:

– Есть!

Торопливо обежал «эмку» и забрался внутрь. Увидел, как комдив бежит к грузовику и нажал акселератор. Жена комдива плакала рядом. Он покосился на нее. Посмотрел в зеркальце над лобовым стеклом. Тихо плакала девочка за спиной. Лишь мальчишка крепился, упрямо поджав и прикусив до синевы нижнюю губу. Желая ободрить, Макагонов сказал:

– Лизавета Ивановна, не ревите. Вот увидите, все хорошо будет. Прогоним немца и вы вернетесь сюда…

Жена комдива подняла на него заплаканное лицо:

– Ах, Вася, ничего-то вы еще не поняли…

Георгий Кавтарадзе выделялся среди новобранцев широченными плечами, на которых потрескивала гимнастерка и высоким ростом. Чувствовалась мощь и сила. Другие поглядывали на него с завистью. Он стоял у вагона, в котором должен был отправиться воевать. Легко держал двумя пальцами выданную трехлинейку, разглядывая оружие, пока к нему не подошел капитан Булавин. Окинул солдата усталым взглядом покрасневших от недосыпания глаз. Спросил:

– Что, первый раз в руке держишь?

Кавтарадзе обернулся и с сильным акцентом сказал:

– Да нэт. Стрэлял. Почему патронов мало дали?

Капитан помрачнел:

– Нет патронов. Не привезли. Там должны дать…

Булавин указал рукой куда-то в сторону, откуда доносились глухие и далекие разрывы снарядов. Посмотрел с тоской. Снова спросил:

– Если я тебя вторым номером к пулемету поставлю? Справишься? Ты здоровый и в одиночку пулемет сможешь унести при случае…

Кавтарадзе кивнул:

– Согласен. Только покажите, как пользоваться. С пулемета я не стрелял.

Булавин снова спросил:

– А дома чем занимался?

Георгий вздохнул, вспомнив родные горы:

– Отцу помогал. Сапоги тачал. Виноград растил. Вино делал. Деревья в колхозе сажал. С отарой в горы ходил…

Капитан тоже вздохнул:

– Эх, жили не тужили и на вот… – Взглянул на грузина: – Вот что. Сейчас тронемся. Ко мне подойдешь. Пулемет изучать будешь…

Кавтарадзе кивнул:

– Хорошо, дарагой…

Капитан со вздохом поправил:

– Не хорошо надо отвечать, а есть! Понял, товарищ рядовой?

Георгий сразу вытянулся:

– Есть, товарищ капитан!

Капитан махнул рукой и направился дальше…

Петр Чернопятов стоял в строю таких же добровольцев у военкомата. Они были одеты в гражданскую одежду. В стороне стояли Нина, ставшая накануне его женой и две женщины, матери молодоженов. Возле матери Нины застыли еще два мальчишки-подростка. Сестра Петра, Люся, провожала на фронт мужа и тоже пришла к военкомату. На аллее стояло несколько грузовиков.

Оба отца семейств стояли в строю. На руке Петра Чернопятова поблескивало серебряное кольцо. Он практически не слышал ничего из того, что говорилось на митинге. Часто смотрел на молодую жену и она уже несколько раз помахала ему дрожащей рукой, на которой блестело такое же колечко. Второй рукой прижимала к губам носовой платок. Нина изо всех сил сдерживала слезы. Матери молодоженов горько плакали и тихо плакала Люся, находившаяся на восьмом месяце, уткнувшись в плечо свекрови.

Толпа гражданских молчала точно так же, как молчал строй солдат. Старый военком, седой и невыспавшийся, стоял на крыльце и продолжал говорить:

– …коварный враг топчет нашу землю и надо приложить все силы для того, чтобы прогнать его с нашей, советской земли. Победа будет за нами! Враг будет разбит! По машинам!

Над площадью словно шквал пронесся. Крики и плачь взлетели к небесам. Каждый что-то кричал, чего-то наказывал. Звуки сплелись в сплошную какофонию. Нина сумела протолкаться сквозь толпу к мужу и приникнуть к его груди на секунду, шепнув:

– Я люблю тебя и буду ждать. Ты береги себя…

Какой-то мужик втиснулся между ними и оттолкнул влюбленных друг от друга…

Абрама Гольдберга провожали на вокзал всем многочисленным семейством. Собрались тетки, дядьки, двоюродные сестры и братья. Из всего семейства на фронт уходил он один, как совершеннолетний. Родственники вовсе не одобряли его решения и даже на вокзале шестидесятилетний дядя Абрахим пытался его отговорить:

– Абрам, зачем ты идешь на войну? Ты и в тылу найдешь себе дело. Тебе учиться надо. Ты даже винтовку держать не умеешь. Евреи никогда не воевали…

Народу вокруг было много. Неумолчный гул стоял над перроном. Люди обнимались, целовались, плакали, прощались. Кто-то стоял молча, тесно прижавшись друг к другу. Глядели в глаза и молчали. И над всем этим из репродукторов гремело: