Звезда и старуха

– Зеленый «папа» к зеленой «маме», красный «папа» к красной «маме», нажать на кнопку «усилитель»… И штекер от «спенсера» в гнездо с буквой «S»!

Но боги не сжалились, магия не подействовала. Она пришла в отчаяние.

В конце концов звукорежиссер догадался, в чем причина немоты, и тихонько нажал на кнопку «on». А дальше они с Одетт громко скандировали хором:

– Зеленый «папа» к зеленой «маме», красный «папа» к красной «маме», нажать на кнопку «усилитель»… И штекер от «спенсера» в гнездо с буквой «S»!

– Не нажимая на кнопку «off», – добавил звукорежиссер, нарушая канон.

Как вы догадываетесь, не без ехидства. Однако звезда не заметила подвоха, ей было не до того, аккордеон снова зазвучал, и она от всей души возблагодарила богов.

Звукорежиссер оказался настоящим мастером своего дела, браво!

Все подключено, звук настроен, пришло время исполнить последний обряд: фея артистической, Даниэль, бережно застегнула ремни на спине Одетт, теперь звезда впряглась окончательно. Всего за два дня церемониал доведен до совершенства. Можно играть. Звезда растянула мехи, нажала на басовой клавиатуре доминант-септаккорд, раздался мощный рокочущий звук, будто загудел большой барабан, или гром прокатился по небу, или возвестили: «Тревога! Тревога!» Радостная улыбка озарила ее лицо. Молитва помогла, магия вернула звук, вперед!

Увы, вторая репетиция тоже оказалась не слишком удачной. Одетт сбивалась, играя давным-давно знакомые композиции, путала тональности, забывала репризы. Приходилось переигрывать одно и то же по нескольку раз.

Звезда искала виноватых. Плохое освещение.

– На сцене темно, я ни одной ноты не могу разобрать.

Подлая цифра.

– «Спенсер» барахлит. Искажает звук.

Подколодный табурет.

– Он снова не той высоты. Вчера было лучше. Кто баловался с моим табуретом?

И, конечно, акустика, проклятая акустика.

– Так гудит, что я саму себя не слышу.

Невзначай проскользнуло и самообвинение.

– Не говорите, будто это я состарилась.

К сожалению, да. Состарилась. Но если спектакль провалится, разве это оправдание?

На мгновение милость богов снизошла на них. Репетиция тянулась и тянулась, казалось, хуже и быть не могло, но тут нежданно-негаданно пожаловала Ее Величество Великая Одетт. Заезженные мотивы ожили, заискрились, к пальцам вернулась виртуозная техника, неудержимый порыв воодушевления захлестнул всех. Звезда поверила в собственные силы, вскочила, заиграла вовсю, запела в полный голос. Вот она, аура. Все ее почувствовали, все ей покорились. Постановщик в восторге, помощник режиссера тоже, а с ними и звукорежиссер, и ассистенты, и прочие – вся труппа. Старость, пристрастия, стиль, вкус – какие глупости! Одетт – Звезда! Эта истина очевидна для всех, ее ауру нельзя не почувствовать.

Вдохновение коснулось их и исчезло, волшебство выветрилось, марионетки сплясали и упали. Старушка съежилась, потускнела, из-под ее пальцев опять полилась мутная водица. Сцена Театра померкла.

Куда подевалась чарующая всепобеждающая аура?

* * *

После перерыва Одетт поделилась своей идеей, сообщила, как, по ее мнению, должно начаться представление:

– Занавес еще не поднят, я играю за кулисами вальс. Соль, ми, до, ля. Меня не видно. Соль, ми, до, ля. Это вступление, я окликаю, приветствую публику. Она ждет меня, но видит только занавес и слышит вальс. Он затихает на миг. Затем я играю снова: Соль, ми, до, ля… Реприза, развитие темы, я выхожу на сцену, продолжая играть. Соль, ми, до, ля. За мной следует луч прожектора. Соль, ми, до… Соль, ми, до… Соль, ми, до… И вот я вышла на середину, аккордеон смолкает, нота «соль» повисла запятой, никто не знает, что будет дальше, напряженное ожидание, саспенс. Я с решительным видом разворачиваюсь к публике, играю несколько вопросительных вариаций, напряжение растет, они по-прежнему гадают, недоумевают… Крещендо! И обрыв мелодии, я подхожу к самому краю в полнейшей тишине, смотрю им прямо в глаза, напряжение достигает апогея… Я успокаиваю их, возобновляя вальс: Соль, ми, до, ля… Буря аплодисментов, они покорены. Мы победили с самого начала. Дальше я сыграю мой обычный репертуар, пару классических произведений для разнообразия, и успех нам обеспечен!

Какой уж там «саспенс», о чем ты говоришь! Все это сыграно-переиграно, жевано-пережевано…

Тем не менее постановщик дал Одетт высказаться. На сцене он не вступал с артистами в пререкания, взял себе за правило слушать, не перебивая. На репетициях споры ни к чему, разговоры не помогут сыграть, философские диспуты неуместны. В Театре истину ищут не в словопрениях. Она рождается из спонтанных эмоций, непосредственных чувств. Постановщик добивался во время репетиций живой реакции. Верного движения, ощущения, удачной импровизации, позы, жеста, сопереживания, отклика, «химии» между исполнителями. Вот в чем смысл театрального опыта, который накапливается общими усилиями. Обсудить его можно будет потом. Нельзя заранее знать верное решение, его подскажет практика Театра. У Одетт возникла «идея» (это слово он всегда насмешливо ставил в кавычки)? Она хочет поставить мизансцену? Отлично! Пусть сыграет свою «идею»!

– Одетт, мы исполним это прямо сейчас. Согласна? Давай, выходи на сцену, как ты сказала, попробуй.

Нужно же с чего-то начать.

Занавес опущен, Одетт сыграла за кулисами: Соль, ми, до, ля. Ее не видно. Соль, ми, до, ля. Затем появилась на сцене, сделала три шага согласно собственному сценарию, а дальше следовать ему не смогла. Вместо обещанных вариаций-импровизаций, вызывающих «саспенс», ее пальцы упрямо играли все тот же простенький вальс. Одетт остановилась:

– Нет, я задумывала иначе.

Звезда решила, что сбилась случайно, однако «идея» никуда не годится, если ее нет в кончиках пальцев. Одетт заспешила обратно, чтобы выйти из-за кулис еще раз. Аккордеон перевесил, она едва не упала. Вот конкретное возражение: Одетт тяжело играть на ходу.

– Может, я сыграю вступление сидя? Так будет лучше. Звуки вальса, занавес поднимается, я уже на сцене.

Переубеждает только практика. Не эстетическое пристрастие, а физическая данность придает спектаклю зримую форму. Одетт не в силах играть стоя, стало быть, табурет стоит в центре ее мизансцены. Всю свою роль она исполнит сидя на нем. Не беда. Мирей в Шайо вообще не отходила от пианино, что не мешало ей покорить все сердца, ведь так?

За 9 дней до премьеры

У служебного входа Одетт поджидал подросток с листком бумаги.

– Что тебе нужно? Ты хочешь автограф? Этот жалкий клочок не подходит, дай что-нибудь другое. Я охотно подписываю пластинки (акроним CD и другие современные реалии отсутствовали в словаре старушки), афиши и билеты своих концертов – вещи, связанные с Одетт, а не просто мятые бумажки.

Разумеется, у мальчишки ничего раритетного не нашлось.

– Ты идешь из школы? Тогда дай мне тетрадь для контрольных работ.

Он стал рыться в портфеле, она – в сумочке в поисках ручки.

– Скажи, как тебя зовут.

Школьник промямлил:

– Я не для себя, я для ба.

Бабушка прислала внука за автографом, как трогательно!

– А как зовут твою бабушку?

Мальчик опять смутился, замялся – он не знал: ба – это ба, и все.

– Ладно. Все равно скажи твое имя.

Одетт приказала постановщику:

– Встань ко мне спиной.

Он повернулся, став на миг походным планшетом – звезда прислонила к нему тетрадь и написала свое обычное безличное сердечное искреннее послание между заданием по математике и проверочной по географии: «Бабушке Люка с дружеским приветом, Одетт».

Вернула парнишке тетрадь, подарила еще фотографию и предложила с царственной щедростью:

– Хочешь прикоснуться к моей руке? Только будь осторожен, не обожгись! Звезды раскаленные, ты же знаешь.

Одетт протянула ему ладонь. Школьник дотронулся до нее с опаской: а вдруг бабуля – ведьма и правда жжется? Так и есть, обожгла! Мальчишка отдернул руку и убежал стремглав. Одетт смеялась, как дитя, задорно, весело, в глазах заплясали лукавые огоньки, такой лучистой шаловливой звезде можно все простить.