Звезда королевы

Где-то здесь лежит вышитый индийский ридикюль, куда надобно заглянуть. А если она сейчас откроет дверь — и столкнется лицом к лицу с хозяйкой дома? Ежели присутствие свое в коридоре еще можно было объяснить: мол, отправилась совершить свой туалет, да заблудилась, — то, отворив сию дверь, Мария враз попадет в самое щекотливое положение! Ах, как бы узнать, где баронесса? Однако времени терять нельзя. Мария на миг задумалась, потом вынула из сумочки, висящей на локте, янтарный шарик — не забыла, что, по словам Егорушки Комаровского, даже римские матроны беспрестанно потирали в руках электрон, дабы проникнуться солнечной энергией и жизненной силой, — и с размаху бросила его в сторону лестницы.

Шарик громко запрыгал по ступенькам — чудилось, кто-то бежал по ним, стуча каблуками, — и Мария услышала торопливые шаги за дверью.

Она едва успела отпрянуть и шмыгнуть в нишу, завешенную гобеленом, — во всех подобных нишах стояли мраморные статуи античных богинь и легендарных красавиц в самых рискованных позах, а эта была, словно нарочно, пуста. Мария знала, что какая-то сила нечистая сегодня утром повредила беломраморной Клеопатре руку — статую сняли с постамента и унесли к мастеру. «Сила нечистая» звалась лакеем Франсуа, он был немедля уволен за свою небрежность, однако получил за нее от второго секретаря русского посольства Павлова сумму, равную своему годовому жалованью. Эту нишу Симолин приказал освободить нарочно, на тот случай, ежели Марии в ее приключениях понадобится укрыться.

Очень кстати! Палисандровая дверь распахнулась, и высокая, пышная дама — чистый тип фламандской красоты, так сказать, роскошная блондинка — остановилась на пороге, подозрительно оглядывая полутемный коридор.

Даже сейчас, даже насмерть перепугавшись, что ее убежище будет открыто, Мария не могла не любоваться ее незаурядной красотою. Баронессе было уже сорок три года, однако в ней было какое-то особенное, необъяснимое очарование, оно-то и приводило к ее ногам бесчисленных поклонников! И Мария невольно взгрустнула: ее матушка тоже была прекрасна и очаровательна, несмотря на года!

Этта Палм сделала нерешительное движение, и Марию обдало жаром при мысли, что та сейчас воротится в будуар, — но снизу, из гостиной, донесся взрыв хохота, и баронесса, верно вспомнив о своих обязанностях хозяйки, поспешила туда, а Мария, едва баронесса скрылась из виду, бросилась в будуар, дрожащей рукой многажды осеняя себя крестным знамением.

В будуаре царил мрак; комнату освещало лишь пламя камина, и Мария сразу почувствовала запах горелой бумаги. Этта Палм что-то сожгла здесь сейчас, мгновение назад — может быть, бросила в огонь какую-то важную бумагу, услышав стук в коридоре! Мария повернулась к камину — и тут же, не думая, не рассуждая, выхватила из огня обугленный лист плотной бумаги. К несчастью, лист сгорел почти полностью — нетронутым огнем были лишь последние слова и подпись:

«…щедрое, как всегда, вознаграждение. Обрати пристальное внимание на инструкции — они прилагаются. Прощай. Твой преданный друг Иоганн».

Мария так и ахнула, прочитав эти слова, написанные какими-то очень яркими чернилами красивого изумрудного оттенка.

Иоганн! Иоганн Мунник, вероятно? Бывший любовник Этты Палм и английский шпион? Ах, какая жалость, какая беда, что Этта успела сжечь письмо! И ведь это Мария спугнула ее. Зря, выходит, надеялась на свою удачу?

В сердцах Мария бросила обгоревший листок на стол рядом с несколькими чистыми белыми листками, и, заперев дверь на ключ, зажгла свечи и принялась искать пресловутый ридикюль.

Нашла его Мария почти сразу — и плечами пожала. Она-то думала, это будет нечто особенное и таинственное, а ридикюль оказался темно-желтым кожаным кошелем довольно грубой выделки; впрочем, кошель этот был расшит бисером: трехрукий Шива [195] несся в священной пляске, с восторгом взирая на свое могучее орудие устрашающих размеров. Видимо, баронесса д'Елдерс позволяла себе принимать такие подарки, которые всякая другая женщина сочла бы весьма сомнительными. Впрочем, Иоганн Мунник был ее любовником, ему дозволительны такие вольности.

195

Один из трех верховных богов (наряду с Брахмой и Вишну) индуистских религий, связанный с фаллическим культом плодородия.

Да черт с ним, с Иоганном! Но пресловутый ридикюль?.. Он был пуст, как гнилой орех, — видимо, сожженное письмо составляло все его содержимое.

Итак, Симолин крепко ошибся в расчетах, доверившись Марии. Она просто неудачница, вот и все. Самонадеянная неудачница! Единственное, что может она передать человеку, который здесь вот-вот появится, — это жалкий обрывок с несколькими начертанными на нем, вовсе бесполезными словами Иоганна Мунника.

Мария взяла со стола обугленный клочок бумаги — и не смогла сдержать изумленного восклицания: все не тронутые огнем слова бесследно исчезли!

* * *

Мария вертела бумажонку в руках, не веря своим глазам. Наконец в отчаянии покачала головой. Это было какое-то колдовство! Нет, не колдовство, разумеется, а наука… Верно, письмо было написано каким-то особенным составом, который имел свойство исчезать со временем. Вот и остались на гладкой бумаге только едва заметные шероховатые полосы в тех местах, где прежде были зеленые строчки.

Мария нервно ощупывала листок, поражаясь плотности бумаги. На таких обычно не пишут писем: очень уж толстый лист! — а между тем на нем в нижнем углу знак — такие бывают именно на почтовой бумаге, самые разные: голубки с письмами в клювах, ангелочки, купидоны, цветы. И здесь цветок — тюльпан.

Почему-то темно-зеленый. Столь же таинственный, как и содержание письма Иоганна Мунника.

Мария задумчиво взглянула на стол. А вот и еще несколько листков такой же бумаги — плотной, очень белой, очень гладкой. Красивая бумага, жаль только, что небрежно согнута втрое, словно иначе не помещалась в каком-то пакете. И снова этот тюльпан в правом нижнем углу!

Мария поднесла обрывок письма к свече, желая получше рассмотреть цветок, — и сердце ее приостановилось, когда она увидела буквы, медленно выступающие на клочке бумаги, оказавшейся слишком близко к огню: «… щедрое, как всегда, вознаграждение».

И так далее, вплоть до подписи Мунника…

Теперь сердце заколотилосъ так, что Марии пришлось придерживать его руками: чудилось, вот-вот вырвется из груди!

Симпатические чернила! Это симпатические чернила, бесцветная жидкость, которая не оставляет на бумаге никакого следа, а проявляется лишь при нагревании; при охлаждении же, под влиянием влаги воздуха, буквы исчезают — и могут быть вновь вызваны нагреванием. Что и произошло!

Мысли бежали, обгоняя одна другую, мгновенно вспомнился отчим, князь Алексей Измайлов, страстно увлекавшийся химией и даже имевший особенный кабинет-лабораторию с собранием различных физических и химических приборов, множеством книг по химии и разнообразными химическими чудесами. Одним из самых ярких воспоминаний детства Маши и Алеши был показанный отчимом знаменитый «лес Парацельса», фокус, придуманный великим химиком еще в XV столетии. Это был нарисованный черной тушью зимний лес, который при слабом нагревании покрывался красивой зеленой листвой и таким образом превращался в летний. Мария до сих пор помнила, как делаются зеленые симпатические чернила: из раствора хлористого кобальта, к которому примешено некоторое количество хлористого никеля, хлорного железа или даже аммиака; нарисованное или написанное такими чернилами после высыхания совсем незаметно, однако даже при слабом нагревании появляется яркий зеленый цвет. Мария никак не могла понять, как же она сразу не догадалась. Верно, потому, что она воспринимала «лес Парацельса» лишь как детскую забаву. Это было нечто из давно минувших времен… однако же, слава Богу, слава Богу, что все-таки вспомнилось!

Теперь ясно и значение зеленого тюльпана: это подсказка цвета чернил. Ведь, насколько помнила Мария, лишь зеленые и пурпурные чернила выявляются не только реактивами, но и простым нагреванием; голубые же следует проявить красной кровяной солью; желтые — сперва обработать йодистым калием, а лишь потом нагреть…

Мария даже тихонько запела от счастья. Совершив такое волшебное открытие, она и себя почувствовала волшебницей, доброй феей, спасающей беднягу Симолина, попавшего в беду. На минуточку самолюбие взыграло, и Марии сделалось несказанно жаль, что ее великое хитроумие останется сокрытым от Корфа. Он был бы поражен до глубины души, он просто рухнул бы от изумления! Может, взять обратно с Симолина его слово?..