Звезда моя, вечерница
Шрифт:
— Подожди… — сказал он другим, какого она ещё не слышала, голосом, невнятным.
Она покорно приостановилась, ничего не ожидая, глядя, как у ворот соседнего дома какой-то тип с согласия хозяина пугает и дразнит молодого кобелька, и тот не лает уже, а сипит, задыхаясь, на врага — какой тоже чуть не на четвереньки встал, хотя не пьян вроде… как грубо всё, гнусно тут, не по-людски. Зоопарк какой-то — без решёток. Он тоже не смотрел на неё — а где-то перед собой, ближе, чем стояла она, остановил взгляд, где происходило что-то для него непонятное или нелепое.
— Погоди, — сказал он ещё раз, морща лоб и всё так же не глядя — Ты зря… Я спрошу… может, ты зря. Разберусь. Я позвоню…
Он повернулся и пошёл. Потом заметил, наверное, что идёт слишком медленно, и пошёл быстро.
Народу
И села опять, почти обескураженная: неужели всё?.. Как это скоро всё получилось, получается — и с ним, и с нею самой… в самом, что ли, деле судьба? Она грубо так не хотела бы вроде, так скоро… Не ври, сделала — значит, хотела. С вариантами этими дурацкими прицепилась к человеку, навязалось на язык, — а у самой что, не варианты?.. Ну нет, она же не знала, она уж разуверилась, что может быть такое: автобус, «вечерняя лошадь» их обшарпанная, спина его в проходе — и гулкий этот, как предупреждающий, удар и следом другой в дверь её, всё не забывается это никак…
И Слава — он же тоже не знал, это видно же. Мама с папой всем там крутят, с хитромудрым знакомым своим, вот у кого вариантов… Но и это неправда тоже, что ни о чём не ведал, так не бывает. Хоть что-то, но знал. И ждал. Глаза только не знал куда девать, сейчас вот…
Всё равно жалко. Хорошего жалко, было ж. Нескучный, шутить, рассказывать умеет, она немало всякого узнала от него. И ласковый, искренний же: «Яркие карие глаза у тебя какие, тёплые! Даже сердишься когда… нет, уволь, не могу твою сердитость всерьёз принимать!» — и она тогда насторожилась, выговорила ему: как это — не всерьёз?! И когда предложение делал — как волновался, как словам её («да, Слав, но чуть подождать…») обрадовался, не спрашивая даже, зачем ждать и чего, да она и ответить бы не смогла, сама не знала… Как от мамы даже пытался защищать — и заслонял иногда, когда слишком уж наседала, словами опутывала. Всегда наготове, придёшь — уже готов у неё силок очередной, заводит уже в него, заманивает… откуда она силу эту слов знает? Цепкие какие-то у неё слова, как гардинные «крокодильчики», не успеешь оглянуться — вся в них обвешанная, в обязанностях по отношению к ней, обещаньях, из тебя, оказывается, уже вытянутых: вы ведь так и сделаете, не правда ли?.. ведь вы не забудете?.. Уж вы Славу, пожалуйста, заставляйте, он рассеян бывает, разбросан — слишком, знаете, круг интересов широк, я на вас надеюсь, вы, я знаю, не подведёте…
Нет, ещё не кончено ничего — во всём, что навалилось вдруг и почти врасплох захватило её. И решать всё это, похоже, не ей, не Славику и уж тем более не маме — какой придётся всё-таки со скрипом оставить свои такие обширные замыслы. Решать ему. Ты и сама не заметила, когда и как передала это право, да нет — обязанность тяжёлую эту ему, и назад уже не возьмёшь, не захочешь взять. Разве что сам он бросит…
Бросит?!
Это так ново было, неожиданно — так подумать — что она в первый момент себе не поверила: он бросит? из-за чего, как? Даже улыбнулась, всё ещё со скамейки этой старушечьей глядя, как копошатся под стеной общаги с выводком подвальных котят первые с утра детишки, такая ж безотцовщина тоже, — но уже не чувствуя улыбку, усмешку свою уверенной. Как бросают… Сама как бросала, ни с того ни с сего порой, надоедал очередной — и отваживала, не слишком-то задумывалась. Сама-то «брошкой» не была ещё, ни разу.
Она встала, пошла к подъезду: чушь какая, думать об этом — это сейчас-то… Растерялась, вот что, потому и лезет в голову всякое. Главное, ведь ни поводов к этому, ничего нет; да она и не даст их, поводы, она просто не может
дать их сейчас, не сумеет даже… Господи, вот дура-то! Взбегая по лестнице, на часики глянула: десять уже, о котлетах лучше думай. О гарнире — гречку отварить, может? Или рис? Рису маловато осталось, нет бы вспомнить, купить, мимо же витрины прошла, глянула же… Вот дурёха-то.6
Ещё она думала, представить пыталась, как он поведёт себя в первую не минуту даже — миг этот, почему-то очень важным это казалось, и как ей себя с ним держать, слишком уж скорым всё между ними было и вместе с тем расплывчатым, неустановившимся — при дневном-то свете… Непозволительно скорым, если с кем другим, она так не хочет и не умеет, хоть как-то привыкнуть должна.
Но для него, на полчаса припоздавшего с лишним, никаким вопросом это, похоже, не было, не выказал того ничем. Сумку, в целлофановом пакете цветы — пионы?! — всё в сторону, потом; стояли в прихожке крохотной её, в проходе, верней, и ей-богу же соскучился он, в чём другом, но в этом-то не могла она ошибиться. Не обманывалась же, волосы гладя мягкорусые, лицо подставляя губам его, бережным, — после того, первого мгновения, продлившегося, когда заглянул в глаза своими, будто от блеска собственного сощуренными, и губ долго не отнимал от её виска, вдыхая, просто обнял и стоял так. И сказал то, о чём она только что подумала, но чего ещё никак не ждала от него — недоумённое чуть, шёпотом:
— Ей-богу, заскучал…
От него пахло малость водкой, и он знал о том, помнил; цветы подавая, ещё раз в глаза глянул, а усмехнулся не ей, себе:
— За амбре извини, чуть не ночь просидели, считай… ну, повелось у нас так, не часто видимся. Не сказать чтобы часто. Разговору набралось.
— Вы хоть завтракали там, орёлики?
— Да покормила… — И засмеялся, вернее, сказал, посмеиваясь: — Да уж, орлы, далеко залетали!.. Ну, а ты-то как тут?
И, не дожидаясь ответа, в волосы её сунулся лицом, отыскивая всё, что находил вчера, к шее.
Открыли створку окна, шторы задвинули и обедали в прохладе, в гуляющем по комнате сквозняке. Иван работал, оказывается, в старой областной газете, бывшей партийной, и фамилию его — Базанов — она слышала уже не раз, что-то даже читала. Карьеру некоторым попортил он тут… неужто тот самый? Самый тот. Учились вместе, в общаге четыре года голова к голове спали, на койках соседних. Жалеет уже, что агрономию кинул, — так ему и надо, не лезь в эту грязь… журналистскую, какую ещё! О семейных его делах Алексей не стал говорить, не хотел: ну что скажешь… ну, плохо. По-доброму, к ним бы в гости. Но это до лучших, даст бог, времён; а может, на реку — а, Люб? На дальний пляж, там хоть бережки посвежей, не так накопычено…
Предложенье неожиданным было и чем-то её смутило, заколебалась про себя — вот так, вдвоём? И ответила не сразу, подумала опять: как-то скоро всё у них, будто даже поспешно — и не от неё ль это, не она ли торопится? Опасно скоро, да, и она не привыкла так… и что хорошего, если бы и привыкла, как лабораторные девки её? Но и ничего особенного в том не было тоже, чтобы на пляж, сама сто лет не купалась — целых сто, с весны если считать, да и в городе сейчас некуда податься, не в киношную же духоту; а дома оставаться…
Она с сомнением, с неготовностью пожала плечами… ну, можно. Ей не хотелось отказывать ему сейчас в этом ещё и потому, что, может быть, придётся отказать позже — если бы он захотел остаться. Вот чего она боялась и боится, с самого утра. Ведь и понимала вроде эту свою опаску, а как-то не то чтоб забыла… Нельзя оставлять, ни за что, иначе что сам-то он о тебе подумает. Нельзя, пожалуйста, попросила она себя. Всё будет, если тому быть, но не теперь, не сразу.
Да и что, в самом деле, смутило её в этом — на реку сходить всего-то, искупаться? Или уж старой девы комплексы проклюнулись уже? Ну, есть в ней, она и сама знает, это не то что старомодное, а… Есть, и кто догадывается из подруг — усмехаются, а то попрекают, и пусть, мало ли дур, всем не угодишь; но ведь не до ханжества, нет же. И ей это его предложенье кажется уже нормальным вполне, хотя, будь вечер, лучше бы в театр сходить или на ту же Баянову — но нет-нет, не надо…