Звезда на содержании

Голос Проказова сорвался на крик, и он даже за руку себя укусил, пытаясь сдержать злые рыдания.

– Успокойтесь, – снисходительно сказал Хвощинский. – Наследство будет вашим. Потому что я же сказал: эта особа – никакая не Анна Осмоловская. Это незаконнорожденная бедная родственница, вернее, воспитанница Осмоловских, которые считали ее своей дочерью. Она выращена после их смерти их дальней...

– Вспомнил! – вдруг вскричал Свейский, стискивая руку Анюты так, что она чуть не вскрикнула от боли. – Я вспомнил, где прежде видел вас, господин Хвощинский! Вы сейчас сказали – «бедная родственница», и у меня точно глаза открылись. Бедная родственница! Ну конечно!

– Что вы такое несете? – холодно вопросил Хвощинский, однако Анюта заметила, что он насторожился, да и глаза забегали...

– Это было месяца два назад, – проговорил Свейский, глядя на Анюту. – Мы как раз возвращались со спектакля – с премьеры спектакля «Бедная родственница». Наденька Самсонова там очень недурно играла. Группа завзятых театралов остановилась под фонарем... Судачили, болтали. Я и говорю, до чего же, мол, сюжет банальный! Бедная воспитанница оказывается побочной дочерью богатого человека, в доме которого жила на положении дальней родственницы, и получает весь его капитал. Вот, говорю, кабы такой сюжет придумать: богатая невеста вдруг узнает, что она – незаконнорожденная, ни на что права не имеет. И как она живет дальше?! Вот тут и психология, и страсти, и все, что угодно! А господин Хвощинский меня и спрашивает: как, мол, выяснилось, что она незаконнорожденная? Я тут же придумал, что нашлась повитуха, которая подменила ребенка при рождении... ну, мол, настоящий ребенок умер, а на его место подсунули подменыша, эту самую героиню пьесы... Так вы что же, этот сюжет в жизнь решили воплотить, да, господин Хвощинский? А почему, позвольте спросить?!

– Как вы смеете?! – вскричал Хвощинский. – Это бредни какие-то! Я и слыхом не слыхал, и знать не знаю ни про какие ваши сюжеты.

– Но ведь мне вы рассказали именно эту историю! – воскликнула Анюта. – И в свидетели привели именно повитуху, которая якобы положила меня на место умершего ребенка Осмоловских. Но ведь Каролина никогда не была повитухой! Она бывшая актриса из N-ского театра! Я ее видела нынче, она как раз в театр спешила. А Блофрант, то есть господин Аксюткин, сказал мне, что отродясь Каролина не была повитухою, она всегда на театре играла, пока не спилась пять лет назад!

– Спилась и пошла в повитухи! – с отчаянной надеждой в голосе вскрикнул Проказов. – И тогда...

Свейский расхохотался. Анюта тоже не могла удержаться от смеха.

– Да мне восемнадцать лет! – еле смогла выговорить она. – Восемнадцать, а не пять!

– Черт... – проскрежетал зубами Проказов. – Жаль, что эта повитуха только подменила ребенка, не придушила вас при рождении!

– Да ты что? – со снисходительной насмешкой посмотрел на него Свейский. – Анюта же сказала, что ей восемнадцать! Значит, ее принимала на свет совершенно другая повитуха!

– Черт! – снова лязгнул зубами Проказов.

– Погодите... – растерянно проговорила Анюта. – Это что же значит? Значит, меня никто не подменял при рождении? Значит, я дочь своих родителей?! Значит, вы мне все... налгали все?! – Она задохнулась от негодования, глядя на Хвощинского.

– Боже ты мой, – пробормотал Свейский, – стоит только представить, что я с этой случайной выдумкой стал невольной причиною несчастья моей любимой! Как причудливо шутит жизнь! А вы, Хвощинский, редкостный негодяй. Интересно бы знать, ради чего это было затеяно? Неужто тоже только из-за денег?! Какое счастье, что он не убил тебя, моя радость! – повернулся он к Анюте.

– Он меня не убил. Он меня увез... он увез меня в веселый дом! – И слезы так и хлынули из глаз Анюты.

Мгновение в часовне царило молчание, а потом Проказов так и закатился хохотом.

– Ну, Петенька, я тебя от всей души поздравляю! – вскричал он, задыхаясь от смеха. – Ты отыскал себе великолепную, добродетельную супругу! Теперь я вспомнил, отчего мне казалась знакомой эта хорошенькая мордашка. Да ведь я видел ее у мадам Жужу! Да еще небось имел счастье зреть дезабилье! Как вас там звали, милашка? Аннетою небось! Ну и судьба! Ты, как черт от ладана, шарахался от девочек мадам Жужу, а теперь женился на шлю...

Проказов не договорил: Свейский заткнул ему рот кулаком. От удара Проказов отлетел в угол, из которого чудом успел выскочить отец Еремей. Иконы на стенке укоризненно закачались, когда Проказов врезался в стену.

– Мерзавец, – тихо сказал Свейский. – Я всегда знал, что ты мерзавец, подлец, грязная тварь. Если хочешь жить, заткни свой поганый рот! Ты клевещешь на невинное создание. Я напомню тебе, где ты мог видеть мою жену. Отнюдь не в веселом доме! Мы все гнались за ней, когда она бежала оттуда... Ты и твои друзья, не имеющие за душой ничего святого, я, опоенный тобой, почти лишившийся разума твоими стараниями... А она спасалась от нас! Как ни был я пьян, я все же запомнил это лицо, которое иногда обращалось к нам с таким ужасом! Анюта, простите меня, я был среди ваших гонителей, но теперь я стану вашим защитником.

– Ничего у тебя не выйдет! – прошипел Проказов, выхватывая из-под борта сюртука маленький, кургузый, неуклюжий пистолет. У него был не один ствол, а несколько, словно у многоглазого чудища. И каждый глаз был глазом смерти!

Проказов направил пистолет на Свейского, но Анюта с визгом бросилась вперед и обняла его, припала, загораживая собой.

Она думала, сейчас грянет выстрел, но его не было. Свейский пытался высвободиться, повернуться, загородить Анюту, но она цеплялась обеими руками и не отпускала его. Откуда-то взялась такая сила, что Свейский никак не мог с ней справиться.

– Отпусти, Анюта! – закричал он. – Отпусти, уйди, он убьет тебя!

– Ну! – истерически заорал Хвощинский. – Стреляйте же в нее!

– Я не могу стрелять в женщину, – сказал Проказов, неловко выбираясь из-за угла. – К тому же я вполне могу жениться на вдове моего кузена...

– Стреляйте! – кричал Хвощинский. – Вы убьете ее, потом Свейского и получите наследство. Зачем вам она?!

– Если это и в самом деле Анна Осмоловская, ее жизнь дорого стоит, – с циничной ухмылкой проговорил Проказов. – А ведь вы, сдается мне, хотели сжульничать с наследством Осмоловских? Ну, это меня ничуть не удивляет. Кстати, кто из поверенных вел их дела? Не подскажете ли, господин Качалов?

– Да я и вел, – скромно признался стряпчий, который наблюдал за развитием событий с любопытством бумажной крысы, ставшей случайной свидетельницей живых человеческих страстей.

– Ну? И каковы условия того завещания?

– В случае смерти Анны Осмоловской все состояние переходит троюродному брату Виктора Львовича, господину Хвощинскому Константину Константиновичу, назначенному по основному завещанию опекуном Анны Викторовны.

– Боже ты мой, – пробормотал Проказов. – Да ведь это просто чудо, что он вас не отравил, голубушка. Я бы на его месте так и поступил. – И он покаянно улыбнулся. – Но теперь не бойтесь, я вас не дам ему в обиду!

– Стреляйте, – закричал Хвощинский, кидаясь на Проказова, – или я вас сам убью... зарежу!

Он выхватил из кармана нож, но даже не успел занести его – пистолет грянул огнем, и Хвощинский упал. Нож отлетел к ногам Анюты.

– Как просто, – пробормотал Проказов. – Как это легко пустить в человека пулю! А я-то думал... Первая, как говорится, колом, вторая – соколом, третья – мелкой пташечкой. Уйдите, Анна Викторовна. Потом вы мне сами спасибо скажете за то, что я вас от этого увальня избавил. Со мной вы счастливы будете, веселы, а с ним жить – что солому жевать.