Звезда над сердцем

Рива первой замечает в сумерках размашисто шагающую фигуру с карабином на плече. Сёстры юркают в крапиву за чьим-то палисадником, таятся. Полицай, пошатываясь, проходит мимо. От него за версту несёт самогоном, табаком, дёгтем, которым он, очевидно, смазывает сапоги. Новый хозяин жизни идёт широко, никого не боясь, вольный забрать то, что приглянётся, сделать то, что пожелает с каждым встречным. Особенно, если у этого встречного нашиты на одежде жёлтые звёзды. И люди в домах крестятся, когда он проходит мимо.

В гетто пустынно, тихо. На улицах никого нет. Все спрятались по домам, набились как сельди в бочке. По 5–6 семей в одном доме. Слышно тяжёлое дыхание уставших за день мужчин, детский плач. Чувствуется запах. Бани не было уже несколько недель. Отовсюду слышен кашель, стоны больных. В гетто тиф, пневмония. В гетто голод.

Сёстры становятся ещё осторожнее. Встречные могут звериным чутьём оголодавшего человека распознать, что у них в корзинке. Броситься, отобрать, разломать корзинку с жалкими, но такими драгоценными крохами. И что тогда принести домой?

Плачут дети, но сёстры проходят мимо, хоть сердца их сжимаются от жалости. Дома мать, голодный отец. Да и сами они с утра съели только по прозрачному ломтику хлеба. А значит – прочь, прочь. Домой!

На робкий стук открывает мать Гинда.

– Вернулись.

Порывисто обнимает сначала младшую Ривку, потом Лиду.

– Я все глаза проглядела.

– Тише, мама. Тише. Тётя Нюра привет передаёт. И вот, – Лида тычет матери в руки корзинкой.

– Храни Бог тётю Нюру, – шепчет Гинда. – Храни их всех Бог.

Утром Аксельроды пируют. Делят на четверых сваренное вкрутую яйцо, огромную луковицу. Каждому достается по несколько ложек пшённой каши. А ещё хлеб. Роскошное пиршество на зависть соседям.

– Ну, будем жить! – Нохим поднимается из-за стола, перед этим аккуратно собирает и стряхивает в рот крошки, упавшие на штанины. – Пора мне.

Идёт на улицу, где уже толпится его бригада. Третий день они чистят уличные туалет, поэтому запах от отца тяжёлый. Но Ривка с Лидой улыбаются ему, охотно подставляют щёки, когда тот наклоняется их поцеловать.

А через час сёстры уже у забора со стороны Слободки. Там заветная доска, заранее выбитая и поставленная на место. Лида упирается плечом, сдвигает её, лезет первая в образовавшуюся щель, Рива следом. Невдалеке проходит полицай, сёстры привычно падают в траву, утыкаются носом в мокрую землю.

– Ушёл?

– Вроде ушёл.

Ривка не выдерживает, поднимается. Отряхивает испачканную землёй юбку.

– Пошли, трусиха.

– Сама ты трусиха.

Лида тоже поднимается, внимательно осматривает одежду.

– К Фроловым зайдём и молока попросим?

– Ага. А по дороге к Фросе Гренко. У них на огороде картошка хорошо уродилась. Дадут несколько штук, не пожадничают.

И сёстры Аксельрод перебежками направляются вдоль улицы. За новыми крохами жизни.

* * *

В октябре стало совсем плохо. Похолодало, а в гетто не было тёплой одежды. Всё, что успели взять с собой при переселении, забрали полицаи. Печи в домах нечем было топить. Уже сгорела каждая щепочка, каждый клочок бумаги и соломинка. Согревались, плотно прижавшись друг к другу. Каждую ночь болезни уносили всё новые жизни.

Рива и Лида стали уходить из гетто на два-три дня. Это было опасно, если бы в дом пришла проверка со списком жителей, то родителям не поздоровилось бы. Но другого выхода не было. В городе стремительно кончалась еда. Даже ушлая и хлебосольная тётя Нюра могла достать едва ли горсточку пшена или несколько картофелин. Сестры уходили в деревни за черту города, просили еду у сельчан. Те делились неохотно, чаще прогоняли. Сёстры не обижались. В деревенских домах хныкали голодные дети. Каждый старался выжить и сохранить семью.

19 октября им повезло. Обойдя соседние деревни, Аксельроды набрали полкорзинки добычи. Картофелины, лук, две порченые полевыми мышами репки. Настоящее сокровище. В город вошли уже затемно, поэтому решили переночевать у тётки Нюры. В темноте идти по городу было очень опасно.

– Обовшивели все, – ворчала тётка Нюра, перебирая сальные Ривкины космы. Мыла бы достать, а лучше постричь вас наголо.

– Нет уж, – Ривка гордо тряхнула головой, и её красивые волосы рассыпались по плечам. – Пусть лучше вшивые, но стричь не дам.

– Перед кем форсить будешь? С кем женихаться? Вы там все голодранцы.

– Вот перед голодранцами форсить и буду, – хихикнула девушка.

– Пейте чай, вот вам по куску хлеба. И спать ложитесь. Находились небось.

– Находились, – согласилась Лида. – Ног не чувствуем.

– Я вам возле печки постелила, – сказала тётка. – И не трясите тут мне вшей. Своих полно.

– Они подружатся с нашими, – хихикнула Ривка. – У них детки будут. Суп сварите. Наваристый.

– Тьфу, гадость какая! – плюнула тётка Нюра. – Тебе лишь бы глупости нести. Ешьте и ложитесь спать.

* * *

Посреди ночи их разбудил рев грузовиков. Колонна шла по улице. Ревущие чудовища с огненными глазами сотрясали стену один за другим. И посуда звякала в шкафах. И дети прятались под кровати.

– Что там? Солдаты? – всполошилась Лида. – Облава?

– Одевайтесь, – выскочила из своей комнаты тётя Нюра. – Будьте готовы. Я сейчас узнаю, что там творится. Кроме меня никому не открывать, сидите тихо, как мышки.

Тётка накинула на голову платок, вышла за дверь.

– Лида, что это? Чего они шумят? – Ривка прижалась к сестре, и та обняла её.

– Может, это советские наступают, – зашептала она на ухо Ривке. – Сейчас соберутся, как ударят, немцы и побегут. И полицаи следом. А мы снова будем жить дома. Вшей всех у тебя повыведем, Мойша Бердич больше не будет над тобой смеяться.

– Если будет смеяться – получит в лоб, – пообещала Ривка, зарываясь Лиде под руку.

Лида вспомнила, когда Ривка была маленькая и, увидев страшный сон или просто испугавшись тени от занавески, приползала под одеяло к сестре. Хныкала и просила спрятать её от ночных кошмаров. А потом засыпала, успокоенная её близостью. И, пакостница такая, разбрасывала по всей постели свои костлявые руки-ноги, одеяло на себя наматывала. А один раз вообще надула сестре под бок из благодарности.