Звезда надежды

— Странный человек ты, Кондратий! Чего же ты хочешь! Ты не желаешь пользоваться благосклонностью женщины, намерен оставаться верным своим правилам и одновременно хочешь продолжать свои посещения ее, тогда как еще один шаг по этой дороге может ниспровергнуть все твои принципы. Чего же ты желаешь добиться, подвергаясь беспрестанно искушению? Видно, ты потому и не велишь жене приезжать сюда, чтобы продлить время самообмана.

— Твой упрек жесток, но ты имеешь право так думать. Нет, не ради собственной свободы я удерживаю жену в деревне, а только для того, чтобы она не видела моих страданий, моей борьбы с совестью. Впрочем, я писал уже ей, чтобы она возвращалась, но не настаивал на быстром приезде… Может быть, мне удастся совладать с собой…

— Что ж, дай бог тебе сил. А я теперь со всей пристальностью буду приглядываться к твоей Теофании Станиславовне.

— И ты убедишься, что это за очаровательная женщина!

Рылеев очень удивился, увидев Николая Бестужева: тот никогда не приходил в Российско-Американскую компанию к Кондратию Федоровичу в служебное время.

— Что случилось, Николай?

— Есть разгадка к твоей тайне.

Рылеев побледнел.

— Погоди.

Он подошел к двери кабинета, повернул вставленный в нее ключ и вынул его из скважины.

— Теперь говори.

— Она просто шпионит за тобой.

— Не может быть! Ты мне друг, но за такое подозрение я буду с тобой стреляться.

— Ты хочешь доказательств?

— Требую.

— Хорошо. Я их тебе представлю сегодня же. — Бестужев достал из кармана часы, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат: — Через два часа пятнадцать минут. Ты, надеюсь, сможешь уделить на это час своего времени? Ты сегодня не идешь к Теофании Станиславовне?

— Она предупредила меня, что сегодня не будет дома. Сегодняшний день она вынуждена посвятить какой-то родственнице мужа — классной даме Смольного института, у которой нынче именины, и она едет к ней в институт на весь день.

— Ну ладно, тем лучше.

Около пяти часов Бестужев привел Рылеева в Михайловский сад и, кивнув в сторону большого дома на Фонтанке, спросил:

— Тебе известно, какая замечательная личность живет в этом доме?

— Ты имеешь в виду Пукалову?

— Ее. Смотри, налицо и причина ее знаменитости.

К дому Голашевской, в котором бельэтаж снимал синодский обер-секретарь Пукалов, подъехала и остановилась коляска, из нее вышел артиллерийский генерал в старом, потертом мундире — граф Алексей Андреевич Аракчеев. Выбежавший из подворотни унтер-офицер подбежал к Аракчееву, что-то отрапортовал, граф, выслушав, прошел в дом.

Пукалова была любовницей Аракчеева. Это знал весь Петербург, многие, действуя через нее, добивались успешного решения своих дел, так как она с большой охотой вмешивалась в служебные интриги и умело воздействовала на графа в желаемом просителю направлении.

— Не вижу ничего интересного в том, что, оскорбляя общественную нравственность, вельможа смеет открыто являться к любовнице, — сказал Рылеев и отвернулся.

— А вот второе явление. Оно тебя заинтересует более.

Коляску Аракчеева у дверей дома сменила закрытая карета. Из нее вышла женщина в темном шелковом простом рединготе и черной шляпке с широкими полями, которые почти скрывали лицо.

— Теофания! — почти беззвучно воскликнул Рылеев и сжал руку Бестужева. — Или же эта женщина необычайно похожа на нее…

Женщина скрылась в доме.

— Это она, — сказал Бестужев, — и не успокаивай себя обманом. А я тебе открою, как мне все это стало известно.

Открылось все совершенно случайно. Один кавалергард, светский и недалекий юноша, хвастаясь, что был на балу у Лаваля, рассказал маленький анекдот, случившийся там. Кто-то прошелся насчет Пукаловой, что-де, видать, ей скоро будет отставка, так как видели, что к Аракчееву приезжала несколько раз молодая красивая дама. Слышавший это отставной сибирский генерал-губернатор Пестель, сам держащийся в милости у Аракчеева благодаря Пукаловой, ринулся на защиту своей покровительницы. «Посещающая графа Алексея Андреевича дама, — сказал он, — вовсе не соперница Варваре Петровне, в своих чувствах граф Алексей Андреевич отменно постоянен; эта дама по его поручению наблюдает за каким-то писакой, который составил заговор против государя. Мне сие известно совершенно точно, ибо свидания графа с дамой происходят в квартире Варвары Петровны». Пестель жил в одном доме с Пукаловой и по-соседски частенько заглядывал к ней, поэтому его свидетельству нельзя было не поверить.

Беседа с полицейским, дежурившим возле дома аракчеевской любовницы, подкрепленная рублем на водку, позволила узнать время посещений неизвестной дамы. Как и во всем, и здесь граф был пунктуален: посещения происходили в определенные дни и часы.

Далее оставалось только установить, кто она такая, эта дама. Я пришел в известный мне час и посмотрел на нее.

— Господи! — в отчаянье воскликнул Рылеев. — Какое вероломство! Я завтра же поеду к ней, выскажу ей все свое презрение, я укажу ей на всю низость принятой ею на себя роли!

— Вот этого тебе как раз не следует делать. Если станет известно, что она разоблачена, за тобой постараются шпионить каким-нибудь другим способом, а тут ты знаешь, кого надо опасаться.

— Ты прав, Николай. — Рылеев крепко пожал ему руку.

— Она сейчас выйдет, — сказал Бестужев, открыв часы. — Да вот она. Ты можешь к ней подойти. Не опасайся ее смутить, она найдется сказать тебе что-нибудь естественное…

— Не испытываю никакого желания. Жестоким способом, но я исцелен.

7

7-го ноября 1824 года Петербург постигло столь памятное в истории столицы наводнение. Рылеев находился тогда в Подгорном. Раскрыв только что привезенный из Острогожска свежий нумер «Русского инвалида» и просматривая его, на последней странице он нашел короткое сообщение.

— Наташа, Матрена Михайловна, Михаил Андреевич, идите сюда, в Петербурге наводнение! — позвал он и, когда все сбежались, прочитал вслух: — «В прошедшую пятницу, 7-го числа сего месяца, здешняя столица посещена была бедствием…»

— Почему же целую неделю ничего не сообщали о наводнении? — удивленно спросила Матрена Михайловна.

— Видимо, потому что оно произошло без дозволения начальства, — усмехнулся Михаил Андреевич, — и ждали указаний, в каком духе о нем сообщать. Читай дальше, Кондратий Федорович.

— «…посещена была бедствием, коему уже около пятидесяти лет не было примера. Река Нева, которой воды беспрестанно возрастали от сильного морского ветра, вышла из берегов своих в одиннадцатом часу утра. В несколько минут большая часть города была наводнена. Ужас объял жителей. Не прежде, как в два с четвертью часа пополудни, вода начала убывать, а в ночь река вступила в обыкновенные берега свои. Невозможно описать все опустошения и потери, произведенные сим наводнением. Все набережные, многие мосты и значительное число публичных и частных зданий более или менее повреждены. Убыток, понесенный здешним купечеством, весьма велик. Жители всех сословий с благородною неустрашимостью подвергали опасности собственную жизнь свою для спасения утопающих и их имущества. Сии черты мужества, великодушия и преданности столь многочисленны, что с каждым почти днем узнаём мы новые. Государь император сам изволил осматривать все места, наиболее пострадавшие…»

— Господи, страсть-то какая!.. — вздохнула Матрена Михайловна.

— Да, бедствие, видать, большое, — проговорил Рылеев. — Как-то там наши пережили его…

На следующий день пришло письмо от Александра Бестужева, он писал, что квартира Рылеева, — а после перехода на службу в Российско-Американскую компанию он получил казенную квартиру в доме компании на Мойке возле Синего моста, — была залита выше полутора аршин, что можно было, спасли; но все же часть обстановки и вещей попорчена, разрушены печи, стены отмокли и вряд ли скоро просохнут…