Звезда Одессы

– Можно вас обеих чем-нибудь угостить? – спросил он.

Обе женщины оценивающе оглядели его длинную фигуру, с ног до головы. Женщина с мокрыми кудрявыми волосами держала руку над глазами, прикрывая их от солнца, и улыбалась. Солнце светило Ришарду Х. в спину. Он слегка наклонился в сторону, чтобы его тень упала на лицо женщины.

– Хорошо, – сказала она.

Ришард Х. указал на полупустые бокалы.

– Это было с газом или без? – спросил он.

Все случилось так быстро, что задним числом не восстановить, где произошло первое падение, но в какой-то момент повсюду уже была кровь: на нашем столике, на лице кудрявой женщины, на левой щеке Макса, на моих руках, на моей футболке… Мои кроссовки тоже были все в крови. Бокалы падали, тарелки с картошкой фри, крокетами и салатами летели со столиков, люди вскакивали, опрокидывая кресла. Раздавались испуганные вскрики; кто-то пронзительно завизжал и долго не мог замолчать.

Самый большой кусок чайки упал не к нам, а через несколько столиков от нас; нам досталась часть с одной лапой. В связи с этим мне вспоминается прежде всего тот факт, что мой бокал не опрокинулся. Еще я готов побожиться, что лапа шевелилась – но очень может быть, что эта деталь появилась в более поздних рассказах о происшествии.

Кудрявая женщина схватилась за лицо, потом уставилась на окровавленные кончики пальцев. Люди стояли – кто-то растопырил руки, кто-то держал ладонь у рта – и смотрели на куски растерзанной чайки. Некоторые показывали вверх, в безоблачное небо, но чаще – на вращающиеся крылья ветряка.

– Ничего себе, – сказал кто-то. – Она уж точно не знала, куда угодила.

Официант поднял с пола голову чайки, завернул ее в салфетку и скрылся в баре.

– Две недели назад тут еще одну разрубило пополам, – сказал мужчина в майке без рукавов, с названием известной спортивной школы на груди. – Но та была не такая большущая.

Прищурив глаза, я смотрел на вращающиеся крылья ветряка; я искал видимый знак, точное место на лопасти, на которое налетела птица, – короче говоря, следы крови, но крылья вращались слишком быстро.

Между тем люди на террасе давно отвлеклись от несчастной чайки. Они подталкивали друг друга и указывали на Ришарда Х.

Он оставался на том же месте, у столика с двумя женщинами, но низко присел на корточки, так что его глаза оказались на уровне столешницы. Это была поза человека, который ищет укрытия после падения гранаты, – во всяком случае, поза человека, который сознает, что опасность всегда приходит с неожиданной стороны. Ришард Х. вытянул руки вперед, сжав ладони. Между его сжатыми ладонями в ярком солнечном свете сверкал серебром пистолет.

10

На парковке Макс разразился смехом. Он смеялся так громко, что прохожие останавливались и оборачивались.

– Господи! – икал он, вытирая слезы, выступившие на глазах. – Посмотрел бы ты на себя! Как будто не можешь посрать. Вам лимонад с газом или без?..

И тут Макс расхохотался так, что больше не мог выговорить уже ни слова. Ришард Х. шел, держа руки в карманах, и хмуро смотрел перед собой. Его голова все еще была темно-красной, какой она стала на террасе «Тимбукту».

Макс присел на корточки – в точности как Ришард Х. на террасе, – вытянул руки перед собой и выставил указательный палец, словно пистолет.

– Freeze! – завопил он. – Don’t fucking move or I’ll blow your fucking brains out! [17] Да, это было очень хорошо, но нельзя ли повторить для оператора? Лимонад не попал в кадр.

Мы стояли возле серебристого «мерседеса». Ришард Х. щелкнул, открывая дверцы. Он тоже слегка ухмылялся, но неискренне.

17

Не двигаться! Не шевелиться, черт побери, или я вышибу ваши чертовы мозги! (англ.)

– А ты где встал? – спросил Макс.

Он скользнул взглядом вниз и остановился на моих окровавленных кроссовках.

– Или ты пришел пешком?

Я указал на свою машину, припаркованную через два места от «мерседеса».

– Точно, – сказал Макс.

Он сделал глубокий выдох и снова поднес тыльную сторону руки к залитому слезами лицу. Ришард Х. уселся за руль и надел солнечные очки.

– Мне было бы приятно… – начал я, но в это время у Макса зазвонил мобильник.

Он бросил взгляд на дисплей и только потом поднес телефон к уху.

– Как там, все в порядке? – спросил он.

Он повернулся так, что оказался почти спиной ко мне, и оперся о багажник «мерседеса». Я не двигался с места, хотя и понимал, что Максу неудобно вести откровенный разговор по телефону в моем присутствии. И действительно, он снова повернулся ко мне лицом, посмотрел мне в глаза и прикрыл мобильник рукой.

– Чао, – сказал он и подмигнул мне.

Я помахал Ришарду Х. В зеркальных стеклах его солнечных очков отражались стремительно вращающиеся крылья ветряка, и я не знал, видел ли он меня и ответил ли на мое приветствие.

И тут моя машина не завелась.

Я громко выругался, в третий раз поворачивая ключ зажигания, но под капотом раздался только усталый, постепенно затухающий скрежет, словно издыхающее насекомое потирало лапками. Я почувствовал жжение в глазах и уронил голову на руль. Мне вспомнился тот день – это было не больше года назад, – когда я впервые въехал на этой машине на улицу Пифагора.

Давид только что вернулся домой из школы. Вспоминаю выражение его глаз, устремленных на машину, припаркованную у края тротуара. Он даже не дал себе труда подойти поближе и стоял у нашей двери, держа руки в карманах.

– «Опель», – сказал он.

Голос звучал скорее покорно, чем насмешливо, но было что-то в его тоне, из-за чего название марки вдруг резануло мне по сердцу.

– А что не так с «опелем»? – спросил я.

И сразу пожалел об этом: черт побери, я хорошо знал, что не так с «опелем». Защищая «опель», я еще больше отдалялся от своего сына.

– «Опель» есть у господина Вервурда, – сказал Давид.

Я поднял брови – будто задумался о том, кто такой господин Вервурд. Между тем я просто пытался выиграть время. Господин Вервурд был учителем географии, преподававшим в классе Давида. Он надевал черные носки с коричневыми сандалиями, а книги и бумаги носил в матерчатой сумке с выцветшей надписью, которая напоминала о давней демонстрации в защиту мира. Вместо того чтобы заниматься своим делом и вещать о том, столицей какой страны является Улан-Батор и что за растения разводят в бассейне Миссисипи, он прожужжал им все уши историями о несправедливом отношении к третьему миру и значении ветроэнергетики.

– У Гитлера тоже был «опель», – сказал я, входя позади сына в коридор.

Но это было просто сотрясением воздуха – я видел в кинохронике, как фюрер принимает парад в черном «фольксвагене»-«жуке» с открытой крышей. К тому же мне казалось, что ему больше подошел бы «мерседес».

Давид обернулся. Вид у него все еще было грустным.

– Точно, – сказал он. – И Гитлер здорово оплошал с войной. Во всяком случае, так нас учат в школе.

И теперь, на парковке у Северного пирса Вейк-ан-Зее, я проклял «опель» еще раз, громко, не жалея крепких слов.