Звезда Пигаля (Мария Глебова -Семенова)

Из вагона начали стрелять, красные были отбиты. Поезд ушел. Так, беспамятную, Машу и увезли в глубь России – в Забайкалье.

Порвались струны моей гитары, Когда бежала из-под Самары. Ах, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка. Помог бежать мне один парнишка, Из батальона офицеришка. Ах, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка.

Гитара да окровавленное платьице – вот все, что у нее было сначала. Но мужчины, охочие до ее нежной красоты, всегда в нужное время пересекали ее путь, а потому Машенька то и дело пригревалась под крылышком то у одного, то у другого покровителя. У нее даже заводились кое-какие веселенькие побрякушки, она даже кое-как обживалась на этом невеселом пути – прежде всего потому, что поняла: на мужчину надейся, но и сама не плошай. Поэтому в редкие минуты одиночества Маша утешалась созерцанием маленького своего капитала, скопленного неустанным, привычным (и по-прежнему приятным) трудом. Капитал состоял из двух десятков золотых монет, нескольких колечек, нескольких сережек, пары цепочек и браслетки с сапфирами (а может, с бериллами, она точно не знала) точно такого цвета, как ее чудные, сияющие глазки. Перебирая камушки, Маша тешила себя надеждой, что богатство свое приумножит. И приумножала-таки!

А выпить хотца, а денег нету, Со мной гуляют одни кадеты, Ах, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка. Продам я книжки, продам тетради, Пойду в артистки я смеха ради. Ах, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка.

На станции Даурия она задержалась вовсе не оттого, что ей понравился местный климат. Климат как раз был препоганейший: пронизывающий ветер или жара лютая, знойная, влажная. Старожилы рассказывали, что и зимы здесь просто невыносимые, морозы невиданные. Нет, Даурия не нравилась Маше. Однако с этой станции путь лежал уже за кордон, в Маньчжурию, в Китай, значит. И Маша впервые задумалась: а в самом ли деле она хочет, чтобы ветер революции перенес ее за границу, в страну чужую? Пора ли ей покидать Россию? Или еще немножечко погодить?

Вот она и годила, привычно меняя любовников, а в промежутках распевая песенки на сцене привокзального ресторанчика, который мигом открыл в этой богом забытой глуши какой-то оборотистый малый армянской национальности. С тех пор Маша на всю жизнь зауважала кавказцев...

То есть она пошла-таки в артистки – смеха ради и денег для, и песенка про шарабан стала-таки ее коронным номером. Пошла в ход и всякая цыганщина, которая когда-то так нравилась Юрочке Каратыгину. Поэтому одним прозвищем Маши было – Машка Шарабан, а вторым – Цыганка Маша. Последнее прозвище было тем более забавно, что ни на какую цыганку она совершенно не была похожа – с ее-то голубыми глазами и русою косой! Однако стоило ей накинуть на плечи расписной платок и начать отбивать чечетку, мелко сотрясая наливную грудь, как вообще никакого табора не было нужно – на всех хватало и этой беленькой «цыганочки».

Как всегда, особенный успех имела Маша у господ офицеров, а их здесь, в Даурии, причем офицеров казачьих, было немало. Среди них имелся один, который очень сильно Маше нравился. Звали его Григорий Михайлович Семенов, и лет ему было под тридцать. Его смуглое лицо с узкими напряженными глазами (Григорий Семенов был наполовину бурят) приводило Машу в восторг, а полное к ней, беленькой и голубоглазенькой певичке, равнодушие этот восторг еще усиливало. Маша не ошиблась, выбрав именно его героем своего нового романа, потому что человеком он был поистине замечательным.

Родился Григорий Семенов в 1890 году в поселке Куранжа Дурулгиевской станицы Забайкалья в богатой казачьей семье. С детства свободно болтал по-монгольски и по-бурятски. Сначала получил домашнее образование, потом выучился говорить по-английски, по-китайски и по-японски. Окончил Оренбургское казачье юнкерское училище, получив похвальный лист и чин хорунжего. Назначение Семенов получил в 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска, но через три недели был откомандирован в Монголию для производства маршрутных съемок. Здесь он мигом подружился с монгольским монархом Богдо-гэгеном. Сердце монгола Семенов завоевал, когда перевел для него «Устав кавалерийской службы русской армии», а также стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Не станем дискутировать о качестве поэтического перевода – судя по всему, монгольского государя оно устраивало, а это, в конце концов, самое главное.

В декабре 1911 года, сразу после провозглашения независимости Монголии от Китая, Семенов со своим полком поддержал монголов в столкновениях с китайским гарнизоном столицы, города Урги, однако русский консул посчитал, что это может быть расценено как нарушение нейтралитета России, и Семенов был отозван из Урги. Путь до Троицкосавска, где стоял его полк – 335 верст, – он покрыл за двадцать шесть часов непрерывного галопа. Погодка в декабре – минус 45 градусов... Григорий Михайлович едва не угодил под суд за самоуправство в Урге, однако был всего лишь переведен в 1-й Нерчинский полк, отправленный на Западный фронт Первой мировой войны.

В ноябре 1914 года прусские уланы, налетев на штаб полка, захватили его знамя. Возвращавшийся из разведки со своей полусотней, Семенов случайно наткнулся на них, развернул казаков в цепь, повел в атаку на врага (улан было вдвое больше, чем казаков) и отбил полковое знамя, за что получил Георгиевский орден 4-й степени. Через три недели казаки под командованием Семенова отбили у немцев большой обоз и взяли в плен двух подполковников. Григорий Михайлович получил Золотое Георгиевское оружие и был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени.

В июне 1917 года есаул Семенов по приказу Временного правительства прибыл в Петроград. Понаблюдав воцарившееся безвластие, встревоженный активностью большевистских агитаторов в столице, он предложил полковнику Муравьеву, командующему добровольческими частями, арестовать членов Петроградского совета как агентов вражеской страны, немедленно судить их военно-полевым судом и тут же привести приговор в исполнение. Затем, если потребуется, арестовать Временное правительство и от имени народа просить верховного главнокомандующего – генерала от кавалерии Брусилова – стать диктатором.

Муравьев доложил о плане Брусилову, но тот отказался от его осуществления. Как подумаешь, что история России могла бы пойти совершенно другим путем... Но не пошла.

Семенов отбыл в Иркутск с мандатом комиссара Временного правительства сформировать монголо-бурятскую часть. Но раньше, чем он приступил к работе, пришло известие о том, что власть в России переменилась.

Ненависть Семенова к большевикам, возникшая еще в Петрограде, ничуть не уменьшилась после этого известия. Он решил начать свою собственную войну с ненавистным племенем.

На станции Маньчжурия находился большевистский гарнизон. Семенов убедил начальника станции предоставить свободный эшелон в тридцать теплушек, оборудованных нарами и печами, и отправить его на станцию Даурия, якобы для того, чтобы загрузить свой «монголо-бурятский полк», которого в действительности и в помине не было. На следующий день ни свет ни заря «полк» прибыл на станцию Маньчжурия. Он состоял из семи человек во главе с войсковым старшиной бароном Унгерном. Никому и в голову не пришло, что полка нет, а состав прибыл почти пустой. Но уже к семи часам русский гарнизон был разоружен семью казаками, посажен в эшелон и в десять утра отправлен в глубь России. Таким образом, под контролем Семенова оказались две станции, где он создал два гарнизона – даурский и маньчжурский, а потом на их основе был собран Особый маньчжурский отряд, который позднее вырос до армии. На станции Даурия Забайкальской железной дороги Семенов организовал штаб и стал походным атаманом Уссурийского казачьего войска.

Однако в те дни, когда Маша Шарабан положила свой голубенький глазок на бравого атамана, его лихие усы порядочно-таки обвисли. Семенов хотел привести свое войско под белые знамена, однако денег платить казакам у него не было. Не было денег даже на корм лошадям, и вопрос стоял так: отряды придется распустить. Не грабить же дацаны! [2] Семенов считал себя частью не только русского, но и бурятского народа, а потому святотатство совершить не мог.

Приватные беседы о великих целях, как это меж русскими людьми принято, велись либо за рюмкой чаю, либо за чашкой водки, стало быть, в каком-нибудь кабаке. Станция Даурия заведениями не изобиловала, оттого и собирались спасители Отечества чаще всего в пристанционном ресторанчике, уже названном меж завсегдатаями «Шарабаном» – в честь наиболее часто исполнявшейся тут песенки. Так что Маша была частенько за столик атамана приглашаема, нежно или грубо, в зависимости от его настроения, и, поскольку Господь дал человеку уши для того, чтобы слышать, она волей-неволей нередко становилась слушательницей бесед о том, что стала-де Святая Русь на краешек бездны, а спасти ее может только уссурийское да забайкальское казачество. Да вот же беда – денег нету на сие богоугодное дело!

2

Дацан – буддийский монастырь.