Звезда (сборник)

Алла вытянула ногу, обутую в изящный хромовый сапожек.

— Нравится?

— Очень.

— Джимми… Сосед наш — командир саперного батальона — в своей мастерской заказал. А ты чего зеваешь? — Алла только сейчас разглядела, как одета Наташа. — Раньше меня в полку, а во всем солдатском.

— Что ж тут такого? Я и правда солдат.

— Да, но ты девушка. Как же можно так? Сапоги огромные, гимнастерка полинялая.

Алла говорила теперь тоном, в котором звучали покровительственные нотки. Она оглядывала Наташу со всех сторон и откровенно сокрушалась, не без удовольствия чувствуя свое превосходство и даже желая чем-то смягчить его. Теперь ее самолюбие было вполне удовлетворено, и потому Наташа снова казалась ей совершенно замечательной. И она искренне была готова сделать для Наташи все что угодно.

— Возьми у меня шинель, — сказала Алла, — а я в тулупе пока похожу.

— Ну, что ты!..

— Правду говорю, бери… Не хочешь?

Алла смотрела на свою новую подругу и думала, чем бы еще можно было помочь ей.

Хорошая девчонка эта Наташа… Простая такая… И с ней можно обо всем поговорить.

— Скажи откровенно, ты не скучаешь здесь? — спросила Алла.

— Совсем даже не скучаю, — сказала Наташа.

— И верно, зачем скучать!

Она достала трофейную зажигалку — наверное, тоже чей-то подарок, — зажгла папиросу, неумело затянулась и закашлялась.

Алла ушла. В землянку вернулся Ермошев. Он громко выругался и сказал с сердцем:

— Прости, конечно, Наташа, но передай подружке своей, чтоб ноги ее на батарее больше не было.

— Вот как? А мне казалось, вы очень мило беседовали.

— Очень даже мило. Совсем Ермошев размяк. Много ли нужно? А ребята такое сейчас порассказали о ней, что мне просто тошно стало.

Наташа знала, что Ермошев во многом прав, и все-таки ей было обидно за Аллу.

* * *

— Ящичные, к панораме! — кричал Митяй. — По пехоте гранатой!.. Взрыватель осколочный!.. Буссоль!.. Прицел!.. Уровень!.. Пять снарядов, беглый огонь!

Огня не следовало.

— Подносчики, к панораме! — снова кричал Митяй. — Стрельба по движущимся танкам!.. Бронебойно-зажигательный!.. Наводить по башне!.. Огонь!..

Огня не следовало.

— Ермошев, ко мне! Принять командование батареей!

На батарее проводились учебные занятия по взаимной заменяемости номеров.

И когда на очередную учебную команду огня не последовало, рядом со штабным блиндажом загрохотал взрыв.

— Расчеты, в укрытие!

— Другого времени не выбрали для налета своего, гансы проклятые! — ругался Митяй. — По графику занятия, а они…

В блиндажах из-под накатов осыпался песок. Загасли коптилки.

— Белка, я — Орех! Белка, я — Орех! — тщетно вызывал связиста взвода управления дежурный телефонист.

Гайдай надел на спину катушку и выполз из блиндажа.

Скоро налет прекратился.

— К орудиям! — снова крикнул Митяй. — К панораме, замковые!

Через двадцать минут занятия кончились, и расчеты разошлись по землянкам.

— А Гайдая все нет, — сказала Наташа.

— Вот дитя-то! — проворчал Ермошев. — Без няни дорогу домой не найдет!

Он вышел. И сразу передышка кончилась. Налет возобновился. Били теперь не по батарее, а левее, ближе к переднему краю. С мерной последовательностью чередовались разрывы.

…Они вернулись вдвоем, Гайдай сидел у Ермошева на плечах. Сапог с ноги Гайдая был сброшен, на носке запеклась кровь.

Перевязав Гайдая, Наташа заметила, что и у Ермошева оцарапан висок.

— Нашел он меня в лощине, — начал рассказывать Гайдай. — В такой мы с ним переплет попали! — Гайдай повернулся к Ермошеву: — А еще говорил, что не любишь меня… Я знал, что ты это просто так.

— Ладно уж, лежи, — сердито ответил Ермошев и принялся за починку шинели. — Любишь — не любишь! Вот еще что, чего придумал!

Наташа лежала на нарах, не вмешиваясь в их разговор. Да, Ермошев совсем не считал Гайдая своим другом, а свой поступок — выражением особой дружбы и смелости. Просто так нужно было, и все. И неожиданно ей стали понятны и выговор за самовольное участие в разведке и злость Топорка, когда он выплеснул из котелка воду. Она смотрела на Ермошева, который, повернувшись к Гайдаю спиной, занимался своей шинелью, и думала о многом, что до сих пор было ей непонятно. На переднем крае подвиг становится делом самым обычным. Его расценивают не как проявление каких-то высоких, необычайно благородных чувств, а как то, что само собой разумеется. На переднем крае единственная мера поступка — его необходимость. Здесь нет места пустой романтике. А ей с самого детства, с поры «Красных дьяволят», хочется сделать что-то большое. Но не всегда это желание кстати. Другие сразу становятся нужными для серьезных дел… Ее взгляд упал на полку для котелков, прибитую над входом. А ей приходится ждать. Ждать и каждое утро проверять чистоту котелков. Хотелось встать и сказать Ермошеву: «Знаешь, а своего я все равно дождусь».

* * *

В дивизионной газете появилась статья о снабжении.

В статье было написано, что начальники ОВС нередко снабжают в первую очередь тех, кто поближе к штабу, а о людях переднего края они подчас забывают. В качестве примера упоминалась фамилия батарейного санинструктора Крайновой.

Наташа была недовольна неизвестным автором.

На следующий день ее вызвали в ОВС и сняли с нее мерку, а еще через день принесли новенькие сапожки, юбку, гимнастерку и шинель.

Статья в газете была ей неприятна, и потому она не очень обрадовалась обновкам.

Зато батарейцы внимательно рассматривали и сапожки и новую юбку. А старшина достал с полки инвентарную книгу батареи, разлиновал лист до конца, проставил в первой графе очередные номера и, с удовольствием вырисовывая буквы, вписал в инвентарь новое батарейное имущество.

— Вот теперь и ты у нас не хуже этой девчонки, — сказал Ванев-отец. — Посмотрели мы на вас обеих… да и надумали…

Когда Ванев и Наташа случайно вдвоем задержались у орудия, старик под строжайшим секретом сообщил ей, что писать в газету решили всей батареей сразу после прихода Аллы Широковой, что сочинял письмо артмастер Глущиков, а ошибки исправлял сам комбат, капитан Ванев.

* * *

Вторые сутки не возвращался Топорок с нейтрального поля. Разведчики искали его повсюду. Наташа всю ночь не могла уснуть и к утру решила, что это как раз то самое дело, которого она так долго ждала.

Не сказав никому ни слова, она вышла из блиндажа. Блеск солнца на звонком, подмороженном насте казался ярче самого солнца. При такой видимости каждый человек у переднего края превращался в мишень.

И все-таки ее радовало ясное утро! Ей казалось, что Топорок ждет помощи именно от нее, и потому она не чувствовала себя одинокой в тихом, насторожившемся фронтовом лесу.

Однако, отойдя километра три от батареи, она сбилась с пути. Трудно было придумать что-нибудь хуже! Заблудиться теперь, когда дорога каждая минута… А Топорок где-то лежит и ждет…

Наташа пошла вперед наугад. За лесом показался знакомый деревянный крест кладбища. Это кладбище было ее излюбленным ориентиром. Ермошев часто смеялся над нею: «Тоже мне вояка! От кладбища, как от печки. А как двигаться начнем, придется кладбище с собой захватить?» Наташа обрадовалась кресту, как радуются старому, испытанному другу. Она подбежала к чугунной кладбищенской ограде, крепко вцепилась в нее, словно боясь потерять найденное, и оглянулась вокруг. Ну да, это дорожка, что идет от батареи. Значит, к НП сюда. Обогнуть овраг… Тропинки распутались.