Звезда смерти

— И я любил их. — Я обнаружил, что говорю почти вслух. Затем увидел, что Кила схватила меня за руку, изучающе глядя в лицо. Я потряс головой.

— В чем дело?

— Вы меня напугали, — сказала она дрожавшим голоском и я вдруг понял что случилось. Я затрясся от свирепой ненависти к доктору Элисону. Он не может сделать даже малой толики того, что могу сделать я, но все же исхитряется выползти из мозга. Как он, должно быть, меня ненавидит! Но будь я проклят, если хотя бы наполовину так, как я его! Он чуть ли не до смерти запугал Килу!

Она стояла на коленях, совсем рядом и я понял, что есть только один способ разогнать холод, который оставила после себя эта мороженная рыба, заставив его опять провалиться в тартарары. Это человек, который ненавидит все, что не является миром холода и в котором он решил провести свою жизнь. Лицо Килы было поднято, оно было нежное, настойчивое, молящее… Внезапно я потянулся к ней, прижал ее к себе и силой поцеловал.

— Мог это сделать призрак? — спросил я.

Она прошептала:

— О, нет, — и ее руки сомкнулись на моей шее. И я повалился на сладко пахнувший мох, устилавший пол. Я чувствовал, как тает моя вторая половина, растворяется и исчезает.

Регис был прав — тут был только один путь.

Старый был вовсе не стар — титул являлся исключительно церемониальным. Он был молод (не старше меня), но обладал достоинством и величавостью, и тем же странным неуловимым качеством, которое я заметил в Хастуре. Было что-то, как мне показалось, что утратила Терранская Империя, когда перебиралась со звезды на звезду — чувство собственного положения, достоинство, которое никогда не требовало выражения, потому что никогда не покидало тебя.

Как у всех Следопытов, у него было лицо без подбородка и уши без мочек, тело с густой шерстью, которое выглядело слегка нечеловеческим. Он говорил очень тихим голосом (все Следопыты обладают утонченным слухом) и я должен был напрягать слух и помнить о том, что следует сдерживать голос.

Он протянул мне руку, я склонил над ней голову и прошептал:

— Выражаю тебе покорность, Старый.

— Не будем об этом, — пробормотал он тихим щебечущим голосом. — Садись, сынок. Мы рады тебе, но чувствуем, что ты сомневаешься в нашем доверии к тебе. Мы отпустили тебя к твоему народу, потому что чувствовали, что с ними ты будешь счастливее. Неужели мы были недобры к тебе, что спустя столько лет ты вернулся к нам с вооруженными людьми?

Порицание в его глазах было несомненным и я сказал беспомощно:

— Старый! Люди, пришедшие со мной не вооружены. На нас напала банда тех, кому нельзя быть в городе — и мы защищались. А столько людей сопровождают меня потому, что я не ходил этим путем в одиночку.

— Но это не объясняет, почему ты вернулся, — в его голосе явно ощущался укор.

Я сказал:

— Старый, мы пришли, как просители. Мой народ умоляет твой народ в надежде, что ты… — я хотел сказать было: «будешь человечен», - что ты будешь добр с нами всеми, как со мной.

Лицо его ничего не выражало.

— О чем ты просишь?

Я объяснил. Я рассказал плохо — запинаясь, путаясь в медицинских терминах, зная, что они не имеют эквивалентов на языке Следопытов. Он слушал, вновь и вновь задавая задумчивые вопросы. Когда я упомянул обещание терранского Легата признать независимое и сепаратное правительство Следопытов, он нахмурился и перебил меня:

— Мы, Народ Неба, не имеем сношений с терранцами и нам ни к чему их признание.

На это у меня не было ответа, а Старый продолжал добродушно, но и безразлично:

— Нам не хотелось бы думать, что лихорадка, которой у нас болеют маленькие дети, уничтожает столько жизней. Но вы не можете упрекать нас в этом с чистой совестью. Вы не можете сказать, что мы распространяем болезнь, мы никогда не переходим через горы, разве мы повинны, что сменяются ветры и луны сходятся на небе? Когда людям приходит время умирать — они умирают, — он простер руки, отпуская меня. — Я дам тебе людей, они проводят вас до реки, Джейсон. Возвращайся.

Неожиданно Регис Хастур встал и поглядел ему в лицо.

— Ты выслушаешь меня, Отец? — Он без промедления использовал церемониальный титул и Старый сказал раздраженно:

— Сын Хастура никогда не должен обращаться как проситель, к Небесному Народу.

— Тем не менее. Выслушай меня, как просителя, Отец, — спокойно произнес Регис. — Тебя просят не чужеземцы с Терры. Мы узнали одну вещь от пришельцев с Терры, о которой ты еще не узнал. Я молод и это не дает мне права учить тебя, но ты говоришь: «разве мы повинны, что луны сходятся на небе?» Нет. Но мы узнали от терранцев, что не луны надо винить и в нашем собственном ничтожестве на путях Господних — под которыми я подразумеваю болезни, власть и ничтожество.

— Странные слова в устах Хастура, — неодобрительно сказал Старый.

— Странные времена для Хастура, — громко сказал Регис. Старый поморщился и Регис сбавил тон, но непоколебимо продолжал. — Ты винишь луны в небе. Я говорю: что ни луны, ни ветры, ни богов винить нельзя. Боги насылают эти беды на людей, чтобы испытать их веру и узнать, способны ли они справиться с ними.

Брови Старого вздернулись и он произнес с сожалением:

— Неужели это королевский отпрыск, которого люди сегодня называют Хастуром?

— Человек, бог или Хастур — я не слишком горд, чтобы не молиться за свой народ, — парировал Хастур, загораясь яростью.

— Никогда не было в истории Дарковера, чтобы Хастур стоял перед одним из вас и умолял…

— … За людей из чужого мира.

— За всех людей моего мира! Старый, я мог сидеть и править в Доме Хастуров, но предпочел узнавать новое у новых людей. А у терранцев есть чему поучиться даже Хастурам, и они знают, как найти средство против лихорадки Следопытов, — он оглянулся на меня, вновь представляя мне слово и я сказал:

— Я не чужеземец из другого мира, Старый. Я был сыном в твоем доме. Возможно я послан к тебе, чтобы научиться бороться с обреченностью.

Я вдруг перестал сознавать, что делаю, пока не оказался на коленях. Взглянул в резкое, спокойное, отсутствующее лицо нечеловека.

— Мой отец, — сказал я, — вы вытащили умирающего мужчину и умирающего ребенка из горящего самолета. Даже люди из моей расы могли ограбить их и оставить умирать. Вы спасли ребенка, усыновили его и воспитали как своего. Когда он достиг возраста, когда становился несчастливым среди вас, вы позволили дюжине своих людей рискнуть жизнями и вернуть его к своим. Вы не можете уверить меня, что безразлично относитесь к судьбе миллионов людей моего народа, если судьба одного вызвала у вас жалость.