Звезда волхвов

Изнутри моего каменного гроба мне многое видно и многое слышно. Знаю я, что на новых язычников управу у властей ищешь, защиты от тоталитарных сект требуешь. Или пословицу позабыл: «Волка на собак в помощь не зови…»

Не участвуй в делах тьмы, владыка! Единственный способ борьбы с тьмою, самому быть светом, гореть, разгораться, сверкать. Видел ли ты, сыне, как на службе свечу от свечи зажигают? Человек — он та же свеча, а без фитиля, без тайного пламени — огарок он, испорченная вещь! Гореть — больно, но это то самое мученичество и исповедничество, которого требовал Иисус от учеников. Христианство — это пожар совести. Вероучители русские уходили в леса, облекались в вериги, заточали себя в суровую схиму и тем давали пример борьбы с пагубными страстями и дурными стремлениями. Душа народа потрясалась и получала могучий пример добровольного самоограничения, столь необходимого для здоровой жизни. Церковь-то не в бревнах, а в ребрах…

— Молитесь за меня, отче, — прошептал владыка и стремительно покинул келью.

Второпях он дверью прихлопнул край рясы и с полминуты раздраженно дергал подол, пока на помощь не подоспел Тит.

Глава 22 Крещение огнем

Правдива смерть,

а жизнь бормочет ложь.

Н. Гумилев

Спаленный любовной горячкой, Севергин гнал по трассе к далекой, окруженной алым заревом Москве. Так ломится буланый лось в период гона, оставляя на суках клоки окровавленной шерсти. Позади него остались выжженные версты и дымящиеся развалины; все, что он строил с надеждой и терпением, ласкал, берег и повивал смыслом, обесценилось и стало пеплом.

Официальной версией его поездки в Москву была доставка в криминалистическую лабораторию образца загадочного вещества. Неофициальной — желание увидеть Флору, и он имел полное право увидеть ее, чтобы, согласно служебному долгу, сообщить, что найдено тело ее сестры.

— Таких изысканных снадобий давно нет в обиходе нынешней церкви, — пожимала изящными плечиками главный эксперт. — На спектрометре нам удалось обнаружить раритетные вещества, годящиеся разве только для музейных коллекций. Судите сами: египетская мастика, кипарисовая смола, базилик, фиалковый и имбирный корень, кардамон, масло мускатное, бергамотовый бальзам и гвоздичное масло, вытяжка из померанцевых яблок и майорана. Кроме того, афонский ладан, аравийский тимьян, сирийское розовое масло, зерна лотоса и настоящий мускус. Эти вещества сходны с обнаруженными на Туринской плащанице.

— Значит, все-таки обряд?

— Да, эти масла применялись в древности для религиозных таинств, в виде тонкого помазания особой кисточкой. Но, насколько мне известно, «объект» был покрыт им довольно густо.

— Ритуальное убийство? — предположил Севергин.

— Если остановиться на этой версии, то придется предположить, что мы имеем дело с древней сектой с обширными связями в Греции и Святой Земле. Подобные вещества стали редкостью еще несколько столетий назад.

Севергин поблагодарил очаровательного консультанта и торопливо вышел из лаборатории. Теперь он должен был дождаться вечера, чтобы встретиться с Флорой. Жгучее муравьиное масло Купальской ночи покусывало в паху и в подмышках. И едва отворились двери и на пороге возникла она, Севергин шагнул к ней и стиснул ее плечи. Он подумал, что так легче будет сказать ей о смерти Лады, не глядя в глаза, но, чувствуя каждую ее жилку.

— Флора, прости… Мне тяжело говорить, — он обнял ее, не решаясь поцеловать.

Он смотрел на большой аквариум за ее спиной, где в эту минуту все замерло и окостенело. Остановили свои медлительные танцы жабы, настороженно подняли головы и застыли гладкие аспидно-черные ужи.

— Молчи, я все знаю…

Осторожно поддерживая за плечи, Егор проводил ее до дивана.

— Я могу забрать ее тело или надо ждать окончания следствия? — после долгого молчания спросила Флора.

— Пока не знаю… На теле твоей сестры обнаружено церковное миро. Скажи, она была крещеной?

— Нет. Ни она, ни я не крестились в церкви, но мы приняли крещение огнем.

— Я ничего не знал о таком обряде.

— Он намного старше крещения водой, ему несколько тысячелетий. «Крес» по-славянски огонь, а «кресенье» — возжжение внутреннего огня… Огонь Сварожичь горит в сердце всякого человека и каждой звезды, — прикрыв глаза, говорила Флора, словно читала скорбную молитву.

— Прости, Флора, я лучше пойду, — сквозь сжатые челюсти простонал Егор.

Неуверенно ступая, Флора проводила его до дверей:

— А знаешь, почему я выбрала тебя? — внезапно спросила она. — Все оказалось так просто. Ты позвонил и назвал свою фамилию: Севергин. Твое родовое имя идет от Сварога, Творца всей Поселенной. «И после Сварога княжил его сын именем Солнце, его же рекут Даждьбог, бе муж силен и славен…» Твой Род, твое мужество отмечено солнечным огнем и чистотой… А ты думал, я всех гостей встречаю голая?

— Теперь я понимаю, что это был только символ, что-то вроде «нагой истины».

— Все в нашем мире — лишь символы… Прощай, мой Яхонт-Князь.

— Прощай, царица Флора.

Глава 23 Падшее зерно

Жизнь — обман с чарующей тоскою.

С. Есенин

Перед постригом надлежало снять всю одежду и облачиться в просторную белую рубаху. Послушник Иоиль исполнил все с замершим сердцем. Сквозь босые ступни в тело проникал ледяной холод подземелья.

По обе стороны узкого коридора плечом к плечу стояли иноки. Темные монашеские одеяния не отражали света и казались тесно спаянным монолитом. Слабое движение воздуха в подземелье волновало и покачивало огненные языки свечей в руках братии. Пламя выхватывало из тьмы лица и сжатые ладони, и они парили во тьме, как лики на темной иконе. Даже в эти минуты, полные трепета и благоговения, Иоиль продолжал думать о живописной стороне того, что видел и ощущал. Он словно снял оклад со старинного образа и с удивлением увидел, что под окладом нет доличного письма, и мастер, торопясь продать икону, выписал только лик и узкие, похожие на рыбок ладони поверх темного грунта.

Его темени мягко коснулись, и он, вспомнив очередность обряда, покорно опустился на колени. Низко склонив голову и по-звериному переставляя руки и ноги, он шел по каменистому полу. Его опущенный взор видел только грубые башмаки братии. Острые камни жалили колени и ладони, до крови раздирая кожу. Мучительное проползание на четвереньках — означало слепую, животную жизнь в тисках плоти. Тьма и могильный холод — смерть тела. Прикрыв его голову мантиями, как черными крыльями, монахи ведут его в храм. Незримый хор поет грустный тропарь о блудном сыне:

— «Объятия отча отверзти ми потщися: блудно иждих мое житие…»

Низкий мелодичный гул, похожий на шум волн, заставляет вибрировать тело, жилы напрягаются, как звучащие струны. Иоиль падает ниц перед алтарем. Его поднимают и ставят на колени. Всем своим существом он ловит теплый, дрожащий от чувства голос настоятеля, и отзывается этому гласу с доверием и сыновней любовью:

— Брат наш постригает власы главы своея во знамение отрицания мира и всех яже в мире, и во отрезание своя воли от всех плотских похотей. Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Над его головой хищно щелкают ножницы, лязгает сталь.

— Господи, помилу-у-уй! — нежно и умиленно выводит хор.

Отец настоятель берет одну за другой части монашеской одежды и подает братиям.

— «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу», — возглашает настоятель.

На плечи Иоиля надевают черную рясу: «ризу радования», напоминающую о смерти и Страшном суде, и кожаный пояс в знак умерщвления плоти и обновления духа. Следом подают мантию — «ризу спасения» и камилавку — «шлем спасения», на которую набрасывают тонкое черное покрывало: «во еже не видети суеты мира». Напоследок настоятель вкладывает в ладонь Иоиля четки — «меч духовный на оборение духов злобы поднебесной». Ослепнув от терпких слез, Иоиль едва находит руку настоятеля, чтобы коснуться ее губами. Ему помогают подняться и братски лобызают в губы и щеки.