Звездная пыль

Она специально убрала с участка все фруктовые деревья и запретила своему садовнику сажать любые сорта кустов, деревьев и винограда, как бы щедро они ни плодоносили. Валентина сделала это не потому, что не любила фрукты и овощи, наоборот, эта пища ей определенно нравилась. Но ей совсем не хотелось видеть ветки, клонившиеся под тяжестью персиков, груш или слив. Она не желала созерцать ряды арбузов, дынь или лука.

Или апельсиновых деревьев.

Если Валентине хотелось свежего ананаса, манго или красного колоколообразного перца, то ей доставляли все это в течение часа. Из того же места, откуда доставляли бифштексы, шембордское варенье и монтраше от Симона Дэвида. Специализированный продуктовый магазин на Инвуд-роуд принимал заказы по телефону, быстро комплектовал их, а потом доставлял автотранспортом через весь город в ее особняк под названием «Белая скала».

Нет, никаких фруктовых деревьев и вьющихся овощей в ее любимом поместье не было. Но сейчас, когда Валентина лежала обнаженной под весенними солнечными лучами и наблюдала маленькие алмазные капельки росы, испарявшейся с изумрудной травы, она вспомнила свое детство. Вспомнила, как по утрам, так сильно похожим на сегодняшнее, она, будучи ребенком, видела вокруг только ряды арбузов, дынь и лука. Капусты, салата и томатов.

И апельсиновых деревьев.

Глава 4

– Хочешь апельсин? – спросила красивая четырнадцатилетняя девушка.

Она с состраданием посмотрела на хрупкого мальчика, тихо стоявшего на пороге кухни, и смахнула с лица спутавшиеся во сне светлые волосы. Уже два дня в доме не было никакой еды, кроме апельсинов. А теперь остался только один, да и тот немного сморщился.

– Нет, Линда, – покачал темноволосой головой мальчик. – Я не голоден. Ты сама съешь его.

По выражению больших серых глаз мальчику можно было дать намного больше его девяти лет. Он кивнул в сторону комнаты, расположенной за кухней.

– Ее все еще нет?

Линда нахмурилась, но тут же спохватилась:

– Она вернется, ты не беспокойся.

– Я надеюсь, что она никогда не вернется. – Мальчик решительно сунул маленькие бледные ручонки в карманы потертых джинсов и прикусил нижнюю губу.

Линда бросилась к нему, прижала его голову к своей груди, стараясь успокоить, отвлечь от грустных мыслей об их общей матери, которая почти совсем не заботилась о своих детях. Эта женщина не придумала ничего лучшего, как оставить их дома одних на несколько дней без пищи и денег.

Линда, сколько себя помнила, была матерью для своего беспокойного братишки; его отец ушел от них, когда мальчику исполнилось три месяца. С тех пор от него не было никаких вестей. То же самое случилось и с ее отцом. Правда, Райли Шау исчез, когда Линде исполнилось три года, и она смутно помнила его.

За эти годы у матери было так много мужчин, что детям казались абсолютно одинаковыми их лица и голоса. Все мыслимые типы мужчин проводили по нескольку ночей под их крышей в южном Далласе, и впечатлительной девочке нелегко было забыть то, что она видела и слышала в этом доме. Ее теперь ничто не могло шокировать. Страшно было только за большеглазого мальчика, цепляющегося за нее, как за соломинку: он уже достаточно взрослый, чтобы догадаться, какая у них мать.

– Мама вернется, малыш. – Линда покачивала брата, словно младенца. – Когда ты придешь домой из школы, она, наверное, уже будет здесь.

Мальчик приподнял голову и вымученно улыбнулся старшей сестре:

– Я знаю, она придет. – Он выскользнул из объятий Линды. – Ты лучше одевайся, а то мы опоздаем в школу.

– Подождешь меня?

– Да.

– Хорошо, я быстро. – Она вылетела из комнаты, бросив через плечо: – Съешь его, малыш.

Мальчик взял апельсин и открыл дверь, ведущую из кухни в спальню матери. Майское солнце освещало неубранную кровать. Нейлоновое покрывало валялось на табуретке у туалетного столика, на котором беспорядочно теснились бутылочки ярко-красного лака для ногтей, духи «Табу», баночка освежающего крема «Пондс», открытая золотисто-белая пудреница, большая белая пуховка лежала отдельно. Кинематографические журналы были разбросаны по полу рядом с пепельницей, полной замусоленных сигаретных окурков, и полупустой пачкой сигарет «Честерфилд».

Мальчик стиснул зубы. Его мать не курила. Он отложил апельсин, достал из своего бумажника потрескавшуюся черно-белую фотографию и с любовью стал рассматривать ее.

На него смотрел молодой человек с рыжими волосами и обаятельной улыбкой, на загорелой шее мужчины висели авиационные очки. Его папа, Митчелл Ф. Ролей. Мать сказала, что его звали Митч.

Мальчику ничего не оставалось, как поверить ее словам, – ведь он не мог помнить своего отца. Отец бросил их, но его нельзя винить в этом. Виновата его мать, она виновата во всем.

Ребенок бережно положил бесценную фотографию обратно в бумажник, поднял апельсин, развернулся и вышел. Он пробежал по узкому дому, в котором был вынужден жить, и вылетел на покатое деревянное крыльцо. Мальчик ненавидел свою мать.

Он знал, что она вернется туда, в ту комнату за кухней. Слишком часто он просыпался среди ночи в комнате, где они жили вместе с сестрой, от мужских голосов, доносившихся сквозь тонкие стены. Мужчины говорили грязные слова в темноте, и он слышал ветреный смех своей матери, ее вздохи и стоны.

Его мать была плохим человеком. Его красивая, благоухающая, черноволосая мама была плохим человеком. Она была…

– Готов, Райкер? – Голос Линды прервал его болезненные раздумья.

Он искоса взглянул на сестру. Линда была высокая, стройная, неунывающая, красивая и добрая. Ее длинные светло-медовые волосы солнечным ореолом окружали ее маленькое лицо. Выцветшее платье Линды пахло чистотой и свежестью. Она помогала ему делать уроки, готовила еду, когда в доме были продукты, стирала его одежду, играла с ним и ни разу не оставила одного.

Она придумала ему прозвище. Но Райкером он был только для нее. Все остальные называли его Чарлзом. Чарлз – это его настоящее имя, которое он ненавидел. Ему нравилось прозвище Райкер. Нравилось, потому что это прозвище ему дала Линда.

Райкер любил Линду. Она была для него всем, что нужно в этой жизни. Его мир будет существовать, пока в нем есть Линда.

Дети сошли с крыльца. Чарлз протянул сестре руку с апельсином.

– Хочешь апельсин, Линда?

– Нет, нет, я не хочу.

– Я тоже. Я ненавижу апельсины.

Она засмеялась, и ее смех был музыкой для его ушей. Этот мягкий, веселый, восхитительный звук согревал сердце мальчика.

– Дай его мне, – повелительно сказала Линда, и Райкер подчинился.

Она взяла апельсин, размахнулась, словно бейсболист из высшей лиги, и швырнула сморщенный фрукт как можно дальше. Ее обожаемый брат хлопнул в ладоши, рассмеялся от восторга и даже подпрыгнул.

Подмигнув ему, Линда отряхнула руки и сказала:

– Я никогда в жизни больше не буду есть апельсины.