Звездные крылья

Только профессор Шторре попросил перевести то, что было сказано, на немецкий язык. Дорн перевел, профессор одобрительно кивнул.

После этого тишина нарушалась только стуком вилок и ножей. Потом настежь распахнулась дверь, и в столовую вошла Мэй Дорн. У нее были черные, как смоль, гладко причесанные волосы. Тонкий пробор разделял их на две абсолютно точные половины. Невысокий лоб как бы подпирали густые черные брови. Большие глаза смотрели из- под бровей спокойно и сонно. Было что-то странное в этих глазах — они были как бы подернуты сизоватой пленкой, что делало их удивительно неподвижными. Когда на них падал солнечный луч, они напоминали тяжелый желтовато-сизый олеонафт.

Короткими нервными движениями Мэй поминутно облизывала накрашенные губы. Они немного выпячивались и казались припухшими. Тяжелый подбородок дополнял это невыразительное лицо.

У Мэй была удивительно странная, неприятная улыбка, которая появлялась на ее губах неожиданно, независимо от темы разговора.

Она подошла к столу и не спеша оглядела всех присутствующих. Взгляд ее несколько дольше задержался на лице Крайнева. Дорн отрекомендовал ей новых знакомых. С профессором Шторре она поздоровалась запросто.

Как только она вошла, Юрий вытер салфеткой губы и встал из-за стола. Волох поднялся следом за ним. Дорн непонимающе следил за русскими.

— Если вы разрешите, — насмешливо улыбаясь, сказал Крайнев, — мы с товарищем Волохом осмотрим нашу тюрьму.

— Вы интересуетесь лабораториями?

— О нет, — рассмеялся Юрий. — Мы просто хотим посмотреть, нельзя ли отсюда как-нибудь удрать.

— О-о, сделайте одолжение, — заулыбался Дорн.—

У меня будет к вам только одна просьба: зайдите, пожалуйста, по дороге в химическую лабораторию.

Юрий и Волох вышли. Дверь со стуком захлопнулась за ними. Завтрак продолжался в полном молчании.

Тишину неожиданно прервала Яринка.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась она по-немецки к седому профессору, — Вальтер Шторре не был вашим родственником?

Стакан с молоком застыл в руке Дорна. Он побледнел, лицо его окаменело.

Профессор Шторре встрепенулся, как от удара. Огонек блеснул в его выразительных глазах.

— Вальтер Шторре — мой сын, — ответил он, впившись взглядом в лицо Яринки. — Он жив. Почему вы говорите «был»?

— Вальтер Шторре погиб в кабине нашего самолета. Так сказал Дорн, — наивно ответила Яринка, еще не понимая как следует значимости сказанного.

Профессор Шторре перевел гневный вопрошающий взгляд на Дорна. Тот покачал головой.

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Вам неизвестно? — Профессор поднялся из-за стола. Лицо его застыло, ни один мускул не шевелился на нем.

— Ваш сын в заключении, но он жив.

Голос Дорна звучал спокойно, уверенно, и это несколько успокоило профессора.

— Я не стану работать до тех пор, — резко сказал Шторре, — пока вы не устроите мне свидание с сыном.

Он круто повернулся и твердыми шагами пошел к двери. Но на пороге силы изменили ему, и он тяжело прислонился к косяку. Потом медленно выпрямился и, не оглядываясь, скрылся в коридоре.

— Вам не следовало говорить ему о смерти сына, — сказал Дорн, повернувшись к Яринке. В голосе его слышался упрек.

— Я очень рада, что сказала ему об этом, — резко ответила Яринка. — Он теперь меньше будет верить вам.

Мэй, спокойно улыбаясь, наблюдала всю эту сцену, казалось, даже не понимая сути происходящего.

А Дорн сидел, попивая молоко, и зло поглядывал на Яринку. Один раз, только один раз назвал он имя Вальтера Шторре, празднуя свою первую победу, и — великий боже! — как сумела эта маленькая девушка, почти ребенок, использовать его первую и последнюю — он клянется — последнюю ошибку!

Когда все встали из-за стола, Мэй сказала Яринке:

— Если вам станет скучно, заходите ко мне. Я очень тоскую в этой пустыне. Вдвоем мы легче найдем способ скоротать время.

Яринка пробормотала что-то невнятное, и Мэй, плавно повернувшись, вышла из комнаты. Дорн поспешил за ней.

Внимание Яринки привлек большой аквариум у окна столовой. Она некоторое время наблюдала за рыбами сквозь прозрачную зелень воды. Золотые, голубоватые и совсем темные, они плавали, лениво поводя плавниками.

Яринка тяжело вздохнула и вытерла слезы. В конце аэродрома она заметила Юрия и Волоха. Они медленно шли вдоль стены, внимательно осматривая ее.

После обеда они прежде всего пошли в химическую лабораторию. Отперев дверь большого зала, они остановились в изумлении: лаборатория была восстановлена до мельчайших деталей. Даже большой баллон с водой стоял на своем месте. Словно и не было здесь вчера все перебито!

— Этим он хотел показать, что разрушать лаборатории нет смысла: все равно восстановят, — резюмировал Волох.

— Да, — сказал Юрий.

Они пошли по широким коридорам, распахивая все двери, заглядывая в каждую комнату. Они видели лаборатории, испытательные мастерские, даже небольшую аэродинамическую трубу. И все это ждало только одного слова Юрия Крайнева, чтобы прийти в действие.

Запертых дверей не было. Перед ними возникали все новые и новые лаборатории.

Юрий поймал себя на мысли, что совсем неплохо было бы взяться за работу, он очень стосковался по ней. Однако, сразу же отбросил эту мысль и больше к ней не возвращался.

Наконец они остановились возле двери, куда проникнуть было невозможно. Двое часовых в коричневой униформе охраняли помещение.

Волох пытался заговорить с ними, но солдаты молчали, как глухонемые. Говорить или убеждать их было бессмысленно.

Тогда пленники вышли на аэродром и долго осматривали дом снаружи. Серый тяжелый бетон казался очень крепким. Только динамит мог разрушить его. Быть может, что-нибудь подобное динамиту можно изготовить в лаборатории? Это уже давало хоть маленькую, но все же надежду. Они обошли весь аэродром и вернулись ко входу в дом. Навстречу им вышел Дорн с высоким, крепким, затянутым в коричневую униформу человеком.

У военного было крупное лицо с резкими чертами. Губы его презрительно сжимались. Униформа сидела на нем как вылитая. В начищенных крагах отражалось солнце. Дорн подвел военного к Крайневу и отрекомендовал его. Это был Макс Буш — заместитель Дорна. Он ведал охраной.

Друзья поспешили к Яринке, не имея никакого желания разговаривать со своими тюремщиками.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Потянулись долгие, тоскливые дни, удивительно похожие один на другой. Никакой работы, никаких развлечений. Все те же опостылевшие лица Буша и Дорна. Все та же улыбка на выпяченных губах Мэй.