Звездный человек(изд.1963)

Вокзал… Коля рванулся вперед, но сразу же попал в поток спешивших на работу людей. Многие шли группами. Впереди мелькнули носилки, и тесное кольцо любопытных преградило путь. Коля сошел на асфальт вокзала и успел только увидеть светлую машину с красным крестом на ветровом стекле, которая медленно выезжала через широко открытые ворота, увозя его незнакомца.

— Вот хорошо, что теперь машина дежурит, — сказал кто-то сзади. — А то был такой случай… Да не стой, паренек, на дороге!..

В БОЛЬНИЦЕ

В палате было трое больных. У стены, повернувшись к ней лицом, лежал привезенный из тайги охотник. На средней койке, головой к большому окну, беспокойно ворочался старик с резкими складками-морщинами возле носа и маленькими светлыми глазами. Третьим был Человек, так неожиданно потерянный Колей.

И старик и охотник лежали здесь уже не один день и вели нескончаемые беседы. Правда, говорил только старик. Лежащий у стены охотник с забинтованной головой совсем не мог говорить: он только изредка шевелил левой рукой. Правая его рука была короче левой почти на кисть.

— Отходился ты, отходился, — вздохнул старик. — Теперь тебе только в городе жить. Можно сказать, сама судьба предупредила. Оторвала тебе руку и сказала: «Больше не суйся!»

В коридоре раздался шум, и в сопровождении сестры в палату вошел врач. Поздоровавшись со стариком, он подошел к охотнику, темными от йода пальцами тронул его за плечо.

— На меня не обижайся, — сказал он охотнику. — Что делать?… Не смог сохранить руку, никак не смог. Да и никто не сохранил бы… А сейчас мы повернемся, повернемся… — Он осторожно, но, видимо, сильно обхватил больного и повернул его к себе. — Не унывай, брат! У нас же с тобой не все дела сделаны, и какие дела!..

— А я ему что говорю? — вмешался старик. — То же самое! Только зря вы на него время тратите. Лежит себе, и пускай лежит! Обидно даже за вас! Тяжелый он человек. Излагаю ему что к чему, а он пальцы в кулак сожмет, аж посинеет кулак-то. Разве от него дождешься благодарности?

— Ничего, Серафим Яковлевич, скоро мы ему повязочку снимем, он вам все объяснит, всю свою благодарность… Ну, а ваши как дела? На поправку дело идет? Хороши, а?

— Какое хороши, болит… болит, и все! Сестра сняла повязку. Борис Федорович наклонился над Серафимом Яковлевичем, внимательно осмотрел швы.

— Как он лежит, сестра? — спросил он.

— Крутится, — вздохнула сестра, избегая взгляда Серафима Яковлевича.

— Книжку ему надо дать, сестрица.

— А хоть бы и книжку! Перемолвиться словом не с кем. Слева немой, справа — и того хуже.

— Именно хуже, — сказал Борис Федорович и подошел к третьей кровати.

— Вот, вот, — продолжал Серафим Яковлевич, — мало того, что носом свистит, так еще по ночам светится. Подумать только! Будто у него в брюхе электросваркой кто занимается. Чудеса! Какой уж тут покой! Опять-таки медицина…

— Все медициной недовольны… А ведь ваше счастье, что пенициллин открыли…

— Это вы оставьте — насчет пенициллина. Все говорят: у вас рука искуснейшая, а как взглянете, так кровь затворяется.

Борис Федорович сделал такой жест, будто отогнал назойливую муху, и присел на табурет возле третьей койки.

— Как температура?

— Возьмите, Борис Федорович. — Сестра протянула температурный листок.

Борис Федорович встал:

— Пятьдесят градусов?! Непостижимо! Чем же вы мерили?

— Брала у биохимиков в лаборатории. На триста градусов термометр. Уж как они допытывались, зачем нам, в хирургическом, такой термометр понадобился! — улыбнулась сестра.

Борис Федорович ощупал тело больного, отдернул пальцы.

— Тяжелый шок, до сих пор не пришел в себя. Да у него, я вижу, и анатомические расхождения. Вот эта мышца… бицепс… А вот эту, на груди, вы знаете, сестра? И я не знаю! Три года работал ассистентом на кафедре анатомии — и не знаю!

— Отклонение от нормы? — робко спросила сестра.

— Какие там отклонения! Новые, совершенно новые мышцы! Следовательно, и кость должна быть другой! А почему, сестра, не раздели его, почему не сняли этот шутовской балахон?

— Снимали, разрезали, а он сразу восстановился. Мы еще раз разрезали, а он опять…

— А почему я ничего не знаю об этом?

— Вы, Борис Федорович, не поверили бы, накричали…

Борис Федорович смутился.

— Вот что, попросите сюда рентгенолога. Пусть поднимется… — Борис Федорович глубоко задумался.

— Григорий Матвеевич пришел, — сказала минут через пять сестра. Она тяжело дышала: рентгеновский кабинет помещался этажом ниже.

— Григорий Матвеевич, — обратился Борис Федорович к рентгенологу, — посмотрите-ка. Обратите внимание на общую «архитектуру» организма… И откуда он — неизвестно… Пришел ли со дна моря, сошел ли с каких-нибудь неизведанных ледников, но ясно одно: эволюция пошла в этом случае по совсем другому пути, это совсем другое решение…

Борис Федорович взял руку незнакомца, с минуту подержал ее, осторожно опустил.

— Это не пульс, — сказал он, — какая-то вибрация, ударов нет… Но он жив, он борется. Как ему сейчас нужен покой, полный покой! А у нас как раз в части здания ремонт, и, кажется, надолго… И потом, Григорий Матвеевич, вот возьмите температурный листок… Что скажете? Невиданный случай нарушения интерорецепторной регуляции организма, невиданный…

— Как, как? — переспросил Серафим Яковлевич. Он давно уже прислушивался к разговору.

— Нарушение интерорецепторной терморегуляции организма, — рассеянно сказал Борис Федорович, — интерорецепторной…

— Сплошное «р-р-ры» какое-то, — прошептал Серафим Яковлевич. — Должно быть… собачья болезнь?

— Гораздо проще… У нормальных людей температура всех частей тела примерно одинакова. А здесь она и разная и, в среднем, очень высока… Ничего он не говорил, больной-то, а, сестра?

— Нет, нет, Борис Федорович.

Они помолчали.

— Возьмем его вниз, — предложил Григорий Матвеевич. — Что вас будет интересовать в первую очередь?

— Череп, в первую очередь — череп, потом попробуйте снять таз… Сестра, вызовите санитаров. Больного — в рентгеновский кабинет… Да, Григорий Матвеевич, перед нами другое решение… И, боюсь настаивать, не лучше ли…