Звёздный сын Земли

— А если для меня не будет койки? — совестливо бормотал Юра, когда они уже вечером возвращались обратно в электричке.

Антонина бесшабашно махнула рукой.

— Да забудут тогда все уже про твою койку! Приезжай пораньше и занимай любую.

Поначалу в цехе с конвейера, куда ставили начинающие формовщики, в том числе и Юрий, свои изделия, шёл густой брак; хотя мастер к концу смены хватался за голову при виде перекошенных стержней в опоках, всё-таки они делали что-то уже собственными руками. Пальцы, недавно способные держать лишь ученическую ручку, становились со дня на день гибче, цепче, взрослее. А какой юнец не спешит стать мужчиной!

Да и первая получка, из которой половина тотчас была отослана Юрием в Гжатск, — разве это не наполняло его, как и других парнишек, внутренней гордостью и удовлетворением?

— Юра показался мне поначалу, — рассказывал завуч ремесленного училища, — слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам. Да и образование недостаточное: шесть классов. Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрёг всем этим и что заставило всё-таки принять Гагарина. Наверно, та целеустремлённость, которой он отличался всю последующую жизнь, его желание учиться. Ну что ж, раскаиваться нам не пришлось. Случайно сохранилась ведомость за первую четверть: у него прекрасные отметки. Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным.

Итак, Люберцы, 1949 год.

Их было трое, смоленских мальчишек: Чугунов, Петушков и Гагарин. Смоленское землячество. Они заприметили друг друга ещё в актовом зале, после сдачи экзаменов, и дальше уж так и держались вместе. И тогда, когда пришли на завод и впервые увидали там, как из вагранки чугун течёт, и позже, когда решили — кровь из носу! — кончать седьмой класс, хотя это была нагрузка сверх учёбы в ремесленном и сверх работы на заводе.

Первым такую мысль подал Тима Чугунов.

— Я, ребята, пойду в вечернюю, — рассудительно сказал он. — Надо.

— Я тоже, — подхватил тихий Саня.

Юрий размышлял не больше секунды.

— И я.

— У него было такое свойство, — рассказывал потом Петушков. — Он не начинал первый, но сразу подхватывал всё толковое и уже ни за что не отступал.

— Как же вам хватало времени?

— А после отбоя выйдем из спальни, сядем на лестнице, под лампочку, и учим уроки. Потом наш воспитатель Владимир Александрович Никифоров, видя, что у нас не блажь, что мы решили заниматься по-настоящему, дал нам комнатку для троих. Мы каждый день сидели до часу. Каждый занимался молча. Если что-нибудь не пойму, спрошу Юру. Он быстренько объяснит, и снова у нас тишина, только страницы шелестят. Юра со своей помощью не навязывался, но так уж получилось само собой, что мы старались делать, как он.

А я подумала: уже тогда в нём стали проявляться почти незаметные поначалу черты героя своего времени — умение объединить вокруг себя людей и поворачивать мир его светлыми сторонами.

Рассудительный Тимофей Чугунов оказался нынче плотным приветливым мужчиной.

— С Юрой всегда было интересно, — говорил он. — Он больше нас читал и уже о многом знал из того, о чём мы и не слыхали. Уроки ему почти не приходилось готовить — запоминал в классе. А энергии было так много, что без дела он просто не мог оставаться. Отсюда, мне кажется, возникла и его любовь к спорту. У него было много азарта. Однако азарт никогда не делал его бесчувственным или злорадным. Как-то мы бегали на лыжах, шёл зачётный кросс, и вдруг Юрин соперник сломал палку и так растерялся, что остановился. Юра на ходу сунул ему свою лыжную палку и всё-таки обогнал его.

Хотел ли он стать лётчиком? Не знаю. Юру всё-таки больше тогда увлекала физкультура. Нет, он в своих мечтах никогда не зарывался, трезво выбирал возможное. Хотя и самое трудное из возможного!

Когда ремесленное училище было окончено, Петушков и Чугунов получили направление в Саратовский индустриальный техникум. Что касается Юрия, то в ту пору он мечтал совсем о другом поприще: ему хотелось поехать в физкультурный, в Ригу.

Иногда будущее решают мелочи. В Саратов сдавать экзамены можно было ехать тотчас, а в Ригу — спустя месяц.

— Ну и где ты будешь этот месяц болтаться? — увещевал своего воспитанника завуч Владимир Ильич Горин-штейн, как каждый производственник, не желавший, чтоб пропадали зря два года литейного обучения в училище.

— Юра, а мы? Как же ты без нас? — завздыхали Тима и Саня.

Юра немного помялся и… передумал. Чашечка невидимых весов вздрогнула и качнулась. Вектор решительно указал на космос. В Саратов.

НОВЫЕ МЕСТА. НОВЫЕ ЛЮДИ

Когда Юрий Гагарин приехал в Саратов, ему сровнялось восемнадцать лет.

Среди поступающих в индустриальный техникум было шестеро отличников, и в их числе Юрий Гагарин.

Все учителя Гагарина дружно твердят, что он всегда и всему учился одинаково хорошо. Трудно было даже уловить, существовали ли у него какие-нибудь особые пристрастия. Позже с одинаковым успехом он делал доклады и по физике и по истории.

Потом, когда прошли уже четыре учебных года и близился выпуск, то есть в то самое время, когда Юрий уже твёрдо знал для себя, что будет не литейщиком, а лётчиком, он продолжал учиться так же ровно, увлечённо и старательно.

Признаюсь, это несколько озадачило меня. Было бы вполне естественно — и не в укор ему, — если б все силы он бросил теперь на занятия в аэроклубе, а не на ненужную в будущем технологию литейных печей!

— Как вы думаете, почему он так хорошо учился? — задала я несколько странный вопрос. — Он ведь не был тщеславным и не стремился во что бы то ни стало к первенству?

— О нет! — воскликнула преподавательница истории Надежда Антоновна Бренько. — Он был простодушный и жизнерадостный мальчик. Мне кажется, ему просто было всё интересно. Всё на свете, с чем бы он ни сталкивался. А о том, что у него свои планы, я узнала лишь месяца за три до выпуска. Мы как-то разговорились все вместе — ведь у них была маленькая группа, человек пятнадцать, и за четыре года я их всех узнала очень хорошо, потому что они приходили иногда к нам с мужем домой, особенно когда муж заболел. "Вот, — сказала я им тогда, — сейчас вы ещё мои ученики, но я смотрю на вас и вижу будущих инженеров, директоров ремесленных училищ, а может быть, даже и учёных". Ребята приосанились, лишь Юра засмеялся и, приложив левую ладонь к груди — был у него такой излюбленный шутливый жест, — сказал: "А вот про меня вы не угадали. Я не буду ни инженером и ни учёным, а лётчиком-испытателем, как Чкалов. Надо же кому-то и Чкалова заменить". Смерть Чкалова была тогда ещё у всех в памяти, и слова эти никак не прозвучали хвастовством, а скорее трогательно. Я не отнеслась к ним серьёзно. "Зачем же тебе выбирать такую хлопотливую профессию? Кочевать с места на место…" В общем, мне казалось тогда, что это обычные мальчишеские выдумки.

— Может быть, Гагарин был замкнутым и просто о нём никто ничего не знал по-настоящему?

— Да нет, — задумчиво возразила она, — он был очень открытый и простодушный…

Юрий продолжал, как и в детстве, оставаться отзывчивым и добрым малым. Неблагодарность не была ему свойственна ни в какой мере, и потом, уже став так необыкновенно знаменитым, он находил время помнить всех своих старых учительниц, находил слова, чтобы их порадовать, и вообще был прекрасно щедр в течение всей своей короткой жизни на добрые движения души.

Так, райкомовский работник Анатолий Васильевич Медведков, человек в Гжатске недавний, пришлый, вспомнил, к слову, как ездил с Гагариным, уже кандидатом в депутаты Верховного Совета, в соседнюю Сычовку.

Стояла очень снежная зима. Усталый Гагарин вышел боковой дверью из Дома культуры, где только что окончилась его встреча с избирателями, и пробирался по узкой тропке через сквер. И вдруг заприметил поодаль старушку: она тоже спешила на митинг, да опоздала — завязла в сугробе.

Гагарин подобрал полы шинели, шагнул и, черпая ботинками снег, вынес старушку на тропку. "Ах, батюшки! — всполошилась она. — Я ведь хотела космонавта послушать. Неужто ушёл?" — "Нет, бабушка. Это я". Обрадованная старуха стала задавать вопросы. Пока он с ней разговаривал, подвалила толпа из Дома культуры. Он шёл, охотно останавливаясь на каждом шагу, его окружали всё новые люди. Они только что слышали его и видели на трибуне, и всё-таки им было жалко отпускать его.