Звездочёт

– Минут на пять всего.

– Тебе через тракт переходить. Ты, конечно, по привычке огляделась.

– Откуда вы знаете?

– Да я сам всегда так делаю. Знаю, что и нет никого, не слыхать и не видать, а привычка сильнее. И ты, значит, огляделась, а еще темно, еще только-только темень в синь перешла, и вокруг никого нет.

– Боюсь сказать, – оробела Вера. – Еще совру, а вам только лишние мысли.

– Ничего, смелее!

– Да еще пар от лужи поднимался и через дорогу полз. И мне показалось, что от Калмыковых мужчина какой-то на велосипеде отъехал и пропал. В каком-то колпаке…

– О бог ты мой! Даже в колпаке! И точно мужчина?

– Ну могу же я мужчину от женщины отличить!

– Так ведь темно было и пар этот…

– Ну все равно! Вы же в темноте меня с Борисом не спутаете.

– Ни в коем случае! Как можно? Скажи, Верунь, а тебе не показалось, что ты его знаешь или где-то раньше видела?

– Да что вы, не видела я его! В колпаке-то?

– Ладно, молчу. Ну, а свет ты еще раз пробовала включить?

– Вы знаете, Кузьма Николаевич, только я было выходить, а он и загорелся.

– Ишь ты! Нашел время. И через сколько же ты после этого вышла?

– Да уж когда загорелся, у меня какие-то дела объявились, минут пять или шесть я и провозилась.

Буграев прикинул: рубильник в контакты – дверь на стальную полосу – замок в петлю, ключ в карман – ногу на педаль, разгон – с разгону подъем на тракт и тут же левый поворот: в этот миг увидела его Вера. Если учесть, что он наверняка уничтожал за собой все следы, затирал возможные отпечатки на всем, к чему прикасался, то от момента включения света до появления его у дома Калмыковых так и прошло минут пять-шесть.

Он только об одном не думал – о следе своего велосипеда. Хотя, возможно, думал и о нем, однако не мог же он ехать и одновременно заметать за собой след. На тракте, он знал, след этот черта с два найдешь после первой же утренней машины, а в селе на него просто не обратят внимания. Их, следов этих, на каждом шагу. И что же, каждый исследовать? В связи с чем?

Расчет правильный. Если бы он почему-то не промчался по Октябрьской, вполне возможно, что следы на тропинке и у самой будки не шибко тебя могли бы заинтересовать, Кузьма. Ты все пытался бы найти след обуви, которого пока нигде не обнаружил. На нем, что, действительно были войлочные тапочки?

– Ладно, Вера, – сказал он, – спасибо тебе. Когда у вас дойка?

– Еще нескоро.

– Дмитрий с тобой ходит?

– Когда как. Если погода как сегодня, тут играет.

– Сегодня он пускай со мной покатается. Не волнуйся, у меня дети не пропадают. Если к вечеру не завезу, сами заходите.

– Да зачем же это, Кузьма Николаевич?

– А зачем ребенку без присмотра быть?

– Да совестно мне!

– Перестань! Все как в аптеке.

Солнышко высоко поднялось, припекать начинает. По небу там и сям поплыли кучевые облака.

Татьяна Ишечкина поднимается к магазину со стороны лужи: ходила умываться, в руке держит старое, застиранное до дыр полотенце. Смыла клоунские разводы с лица, утерлась, смотрится более-менее…

– Значит, говоришь, с капюшонами ветровки-то?

– С капюшонами, Кузьма Николаич.

– А ты надумала, кто?

– Нет, Кузьма Николаич. Чтоб я провалилась, никто из сельских ко мне в подсобку не суется! Да и зачем?

– Может, за водкой.

– В подсобке это добро не держу, Кузьма Николаич, – решительно заявила Ишечкина. – И водка, и бормотуха ихняя, и вообще все спиртное у меня под прилавком в тупичке. Оттуда на глазах достаю, и все это знают.

– Демонстрируешь, что ли?

– Конечно. Я ведь не такая дура, как некоторые думают. Когда строгое постановление вышло насчет питья, я и схватись за голову: а ведь могут такие же судари отыскаться, как дружки Абакшиных, вломятся и начнут все переворачивать, спиртное искать. Так чтобы не переворачивали и зря не искали, я прямо всем говорю: выпивка тут, в тупичке, завезли три ящика и до послезавтра завозить не будут. Хотите берите сейчас, хотите после, но я вам не спиртзавод. Кстати сказать, Кузьма Николаич, пол-ящика белой стоит – и ни одна бутылка не тронута!

– Да, это тебе не Абакшин с братией, этот не пьет и, возможно, не курит: сигареты он ведь тоже не тронул. У этого деятеля все по полочкам разложено, аккуратист. И как пишут в умных книжках, целеустремленный. На цель идет, как ракета, лишнего не зацепит. Я уже говорил: он и авоську не тронул бы, если бы не подарила ему свои ветровки с кроссовками.

– Откуда ж я знала, Кузьма Николаич?

– Согласен, не знала. О таких вещах не предупреждают. Но его – Тань, слышишь? – его самого ты должна знать.

– Да почему вы так уверены, Кузьма Николаич?

– Сейчас и ты будешь уверенной. Ключи! Ключики!

– Что – ключи?

– Да то – ключи. Кому ты их можешь доверить? У кого на виду положить? Либо, Тань, у близкого человека, вроде Лари, либо у хорошего знакомого, которому доверяешь. Это не обязательно мужчина, слышишь? Это может быть и подруга.

– Какая подруга? – вскричала Ишечкина. – Я как с Ларей сошлась, так все подруги от меня потихоньку отодвинулись. Самая лучшая подруга теперь Леонтина Стефановна: она не языком, делом помогает.

– Та-ак! Значит, подруги отпадают?

– Конечно.

– А друзья?

– Да вы… вы, Кузьма Николаич, на что намекаете? – проговорила она, заикаясь. – Хотите сказать, любовник?..

– Не имею права.

– Но ведь по-вашему так получается.

– Тогда скажи, как по-твоему?

– Никак.

– А этого не может быть! – И развел руками. – Тогда придется грешить на инопланетян. Спустились на своих тарелках, прикинулись невидимками, скопировали все ключи – и отбыли в свою мастерскую. Вчера сделали дубликаты – и влезли. Так?

– Не знаю. Только никаких любовников у меня нет, Кузьма Николаич. – Она начала всхлипывать. – Ларю вы разве не знаете? Да он только заподозри, щелчком от кого хочешь избавится, как ветром сдунет.

– Это верно, – согласился Буграев. – Илларион – мужик серьезный… Без юмора мужичок. Но ведь и ключи, Ишечкина! А?

– Не знаю.

Она захлюпала и уткнула нос в полотенце.

– Ладно, оставим пока. У тебя, я так думаю, заклинило. Это бывает. Особенно когда очень надо вспомнить, как на экзамене. Тогда лучше не думай, само придет. А сейчас, девица, пойдем телефон чинить, мне докладывать пора.