Звезды над Занзибаром

— Нет, почему же? — она бросила на него изучающий взгляд. — Однажды я уже вмешалась в дела семьи, и ничего хорошего из этого не вышло. Ни для меня, ни для других. И поверь мне, не проходит и дня, чтобы я горько не раскаивалась в этом.

Абд иль-Вахаб задумчиво кивнул.

— Что и понятно. Но сейчас все складывается так, что ты просто обязана этим заняться.

— Уж не новый ли консул прислал тебя? — Глаза Салимы угрожающе сузились.

Брат стал все отрицать, Салима продолжала настаивать.

— Тогда кто? Абд иль-Вахаб, я прошу тебя, говори же! Хватит продлевать эту пытку! — И она с треском ударила ладонью по столику, так что кофейные чашки тихо звякнули.

Ее собеседник покраснел.

— Пожалуйста, не надо так злиться, я ведь только гонец…

Салима вздохнула.

— Разумеется, да, не надо! Но ты наконец-то скажешь, кто тебя прислал и зачем?

— Меня прислал Меджид…

Меджид… Салима не хотела верить своим ушам, и когда она поняла, что не ослышалась, настроение ее мгновенно переменилось. Надежда вспыхнула в ней и еще — неукротимая радость.

Он простил меня. После всех этих лет он простил мой глупый поступок и протягивает руку. Я знала это! Я знала, что Бубубу принесет мне удачу!

— …и он спрашивает, не сможешь ли ты передать ему права на Бубубу?

— Как… что ты сказал? — Голос отказывал Салиме.

Лицо Абда иль-Вахаба потемнело.

— Кажется, совершая морскую прогулку, новый консул бросил на дом жадный взгляд и спросил Меджида, можно ли его получить. Меджид ответил согласием.

Салима спрятала лицо в ладони. Ее била дрожь. Гнев охватил ее. Затем накатило отчаяние.

Все — все, только не Бубубу!

Желание и воля султана — это закон. Так издавна было заведено на Занзибаре. Но даже если бы Салима и захотела возразить, после ее «предательства» и перед лицом милосердия, проявленного к ней Меджидом, она была у него в большом долгу. Честь и порядочность требовали, чтобы она пошла ему навстречу, чтобы, по меньшей мере, искупить часть вины — она знала это. И Меджид это тоже знает, она почувствовала это по его «просьбе». И еще она мгновенно поняла, что настоящего владельца Бубубу, скорее всего, заранее поставили в известность — и он был тоже согласен.

— Я не могу решить это вот так сразу, — пробормотала она, не отнимая рук от лица. — Я хотела бы подумать — хотя бы одну ночь.

— Мне очень жаль, Салима, — услышала она дрожащий голос брата. — Но Меджид потребовал, чтобы я сегодня передал ему твой ответ.

Как он может требовать это от меня?

Абд иль-Вахаб шумно втянул в себя воздух.

— Он предлагает тебе вернуться в Мтони, но если тебе это не по душе, то он велел мне позаботиться о том, чтобы у тебя был приличный дом в городе.

Салима вскинула голову.

— А дозволено ли мне будет принять хотя бы это решение не сразу? — Она хотела, чтобы последние слова прозвучали с вызовом и немного язвительно. Но она едва смогла их вытолкнуть из пересохшего рта.

— Ну да, конечно, — быстро ответил Абд иль-Вахаб.

«…освободить дом в течение восьми дней и передать моему брату сейиду Меджиду, высокочтимому султану Занзибара, дабы он распоряжался им по своему усмотрению…»

Рука Салимы, водившая бамбуковым пером, застыла на месте. Еще ни одно письмо из тех, что она написала в своей жизни, не причиняло ей столько душевной боли, как письмо, в котором она еще раз письменно отказывалась от Бубубу. С этим поместьем ее связала любовь с первого взгляда, и за те немногие месяцы, что она здесь провела, она срослась с этим клочком земли. И теперь она должна с ним расстаться — это казалось ей невероятно жестоким. Покинуть Бубубу было для нее что вонзить нож в сердце.

Она заставила себя закончить письмо и передать его слуге, чтобы он вручил его Абду иль-Вахабу. Ей с трудом давался каждый шаг, когда она захотела еще раз обойти все любимые места в доме. Подзорная труба наверху, благодаря которой она осуществляла свои мечты о дальних берегах. Комната, окна которой выходили на плотно сросшиеся кроны лиственных деревьев, привести их в порядок Салима так и не решилась — там можно было вообразить, что ты в домике на дереве, а вокруг птицы на все лады заливаются трелями. Маленький салон внизу, который она обставила так, чтобы казалось, что это палуба парусника — особенно когда волны бились о стены дома.

Долго она стояла на берегу, в тени пальм, босиком, утопив ноги в невесомом песке, и смотрела на широкий морской залив, весь в солнечных бликах, провожая глазами каждый корабль.

У всех, у всех есть цель. Только у меня нет…

Мысль о том, чтобы вернуться в Мтони и снова жить там, где она родилась и провела первые годы жизни, была заманчивой, и что-то засосало у нее под ложечкой. Но все же она чувствовала, что больше счастья там не будет. Азза бинт-Сеф и другие женщины будут бдительно следить за ней: что она надела, что сказала, как себя ведет. Ей придется подчиняться и снова вписываться в густую сеть строгой дворцовой иерархии, привязанностей и ненависти, предписаний и запретов. В Кисимбани и здесь, в Бубубу, она вкусила свободы и почувствовала азарт самостоятельной жизни. Это было ей слишком дорого, чтобы добровольно от всего отказаться. С сегодняшнего дня у меня не будет другой хозяйки, кроме меня самой, — эхом отзывались в ней ее собственные мысли.

Город ее тоже не привлекал. Уже шесть лет прошло со дня неудавшегося мятежа Баргаша, но воспоминания о нем все еще свежи в ее памяти. Когда она думала о Каменном городе, перед ней мгновенно всплывали узкие улочки, крики и… вонь. Оставался только дом в Кисимбани — далеко от моря, но лучше, чем все остальное.

Почему мне нельзя долго оставаться счастливой? Почему у меня тут же все отнимают?

— Эй, сестренка! — Салима подняла глаза. Только что к берегу причалила лодка — а в ней три ее сводных брата. Она вяло помахала им рукой и хотела улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

— Тебе грустно? — светлые глаза Джамшида ободряюще сверкнули, когда он подошел к ней ближе и нежно ущипнул за щеку.

— Ты уже решила, куда поедешь? — спросил Абд иль-Вахаб.

— Ах, пока ничего не говори, — протиснулся между ними Хамдан с поднятым указательным пальцем. — Дай-ка угадаю… — с умным видом он ткнул пальцем в сестру. — Кисимбани?

И, прежде чем сестра утвердительно кивнула, все трое шумно запротестовали:

— Ничего подобного! Ни в коем случае ты не будешь прятаться в своей деревне! Ты поедешь с нами в город! — кричали они наперебой.

20

— …в любом случае рада тебя видеть — и еще ужасно рада получить тебя в соседки!

Салима засмеялась и облокотилась о перила террасы на крыше:

— Кто бы мог подумать, правда?

— Как я всегда говорю, — заметила Захира, арабка примерно тех же лет, что и Салима, которая раньше часто бывала в гостях в Бейт-Иль-Тани, — у всякой вещи две стороны.

— Похоже, ты права, — ответила Салима и непроизвольно окинула взглядом крыши города. Стемнело, и освещенные окна позволяли видеть только контуры домов. Сейчас, поздно вечером, вид на город можно было назвать прелестным. Однако днем при беспощадном солнечном свете, который, подобно увеличительному стеклу, обнажал всю грязь и потрескавшийся камень, нечистоты и мусор, и днем же усиливались испарения и запахи, — днем ей здесь совсем не нравилось. При том что речь шла об очень хорошем доме, который нашел для нее Абд иль-Вахаб в купеческом квартале. Здесь, наряду с арабами и немногими индийцами, которые только разворачивали свою торговлю, жили англичане, американцы и французы, — все они очень ценили хорошие дома и удобства. Но по сравнению с Кисимбани и Бубубу все здесь производило ужасное впечатление. Салиме все казалось здесь каким-то безрадостным и одновременно пронзительно шумным, постоянно царила суета. И главное — было слишком далеко от моря, хотя от него ее отделяли несколько улиц. Только изредка здесь, на крыше, можно было угадать, что оно где-то там.