Звезды в озере
Шрифт:
— А что с ней, с вашей коровой?
— Пока вроде ничего. Вот я и пришла спросить, есть у нас советская власть или нет?
Овсеенко удивленно посмотрел на нее:
— Вы что, спятили?
— Не спятила я. А только спрашиваю, что же это за порядки такие — сперва давать, а потом отнимать? Это что же за насмешки над бедной вдовой! Вы, что ли, моих детей кормить будете, когда корову заберете? Да и на что вам она, эта коровенка?
— Да кто у вас собирается корову отнимать?
— Да вот советская власть.
Овсеенко торжественно выпрямился за столом:
— Заявляю вам, что это провокация, обыкновенная провокация, ложные слухи, распространяемые врагами советской власти для подрыва доверия! Заявляю вам, что если вы будете продолжать распространение этих провокационных слухов, то я привлеку вас к ответственности! Понятно?
Паручиха очень мало поняла из его речи. Впрочем, ее интересовало лишь одно:
— Стало быть, корову не заберете?
— Я же вам ясно заявляю: провокационные слухи, распространяемые прихвостнями буржуазии, осколками капитализма, оставшимися еще на нашей территории! Никто ничего отнимать не будет. Я прикажу арестовать всякого, кто будет вести такие разговоры. Понятно?
— Ну, понимаю, понимаю, — обрадовалась Паручиха. — Значит, пусть ее в хлеву и стоит?
— А где же ей стоять! — заорал вышедший из терпения Овсеенко так, что Паручиха попятилась.
— Так я уж пойду, счастливо оставаться, товарищ! — сказала она и поспешно захлопнула за собой дверь.
«Пусть его злится, главное, что насчет коровы неправда».
В сенях она столкнулась с Хмелянчуком и надменно взглянула на него:
— А насчет коров-то неправда, как и говорила я.
— А я что? Разве я что другое говорил? Сплетни, больше ничего.
Овсеенко встретил входящего серьезным взглядом:
— Вот гляди, что делается. Провокация!..
— Что случилось? — удивился Хмелянчук.
— Распускают слухи о реквизиции скота. Ты слышал? Надо обратить на это внимание.
— Ничего не слышал, — солгал тот. — Паручиха, что ли, говорила?
— Она. Но я подозреваю, что это не от нее исходит. Говорят что-то о Курках…
Он задумался.
— А на эту Паручиху надо обратить внимание. Вроде и беднячка, но классовый враг умеет маскироваться, умеет проникать повсюду…
Хмелянчук понимающе кивал головой:
— Верно, верно.
Овсеенко облокотился на стол:
— Трудно работать, вот что я тебе скажу. Тяжело! Ты к людям всем сердцем, а они тебе…
— А вы бы не засиживались здесь, товарищ, так подолгу. Ведь вконец изведетесь от такой работы.
— Что ж делать? Да и куда мне пойти?
— Да хоть бы и ко мне… Сегодня как раз жена борщу с салом наварила, рюмочка-другая тоже найдется.
— Ну пьяница-то я неважный, — слабо возражал Овсеенко.
Но Хмелянчук, дружески обняв его за плечи, вытащил из-за
стола.— Посидим, побеседуем, оно и полегчает. Выпьет человек рюмочку, и в голове сразу прояснится.
— Рюмочку можно. А уж чтобы пить — это нет. Нельзя мне, брат. Я человек партийный.
— Само собой. Я и говорю — одну рюмочку.
— Что ж, одну рюмочку можно.
Рюмочек было выпито гораздо больше, и Овсеенко совсем размяк.
— Ну, брат, скажу я тебе, — тяжко… — лепетал он, нагнувшись к Хмелянчуку. — Ох, как тяжко! Вот я письмо сейчас получил — порицание. Будто бы предвыборная агитация плохо велась. Я им говорю: как же это плохо? Без малого сто процентов голосовало, в чем же дело? Так нет, уперлись: плохо!.. Кто-то здесь под меня подкапывается. А я что? Делаю все, что могу. По ночам не сплю, с людьми беседую…
— Верно, верно, — поддакивал Хмелянчук, непрестанно подливая из большой зеленой бутылки.
— Что я? Всю кровь, всю жизнь отдал бы партии. А меня… Письмо вот с выговорами: мол, не ориентируюсь в местных условиях. А ты скажи, как тут ориентироваться-то?
— Это конечно.
— Вот и ориентируйся, когда тут все наоборот. Бедняк — против тебя, разносит провокационные слухи… А вот у тебя хоть и земли много и кулаком тебя называют… Приходили и ко мне, приходили на тебя наговаривать…
Хмелянчук вздрогнул:
— Приходили, говоришь?
— Как же, приходили… Но я, брат, им сразу ответил: «Хмелянчук парень хороший, парень — золото. Что вы тут про него?..»
Овсеенко приблизил побагровевшее лицо к уху Хмелянчука:
— Знаешь, что я тебе скажу? Это они хотят лишить меня друга. Де-зо-риентировать…
У него заплетался язык. Хмелянчук долил рюмки.
— Нет, ты не подливай, не подливай, а то еще напьюсь. Как же так? Ведь партийный работник!
— Да чего ты? Водка слабенькая, такой водкой не напьешься, — успокаивал его Хмелянчук.
— Я не пьян ведь? Не пьян?
— Какое там пьян! Трезв, как рыба…
— Вот я и говорю: кто здесь пьян? Кто пьян? Я — нет. Ты тоже нет.
— Чего тут толковать о пьянстве…
— Правильно… Водка слабенькая, ты сам говорил… Я ведь чувствую. Ты, Хмелянчук, хороший парень. Ты мне скажи, как здесь, в деревне, с кулаками?
Хмелянчук немного поежился и, прищурясь, стал смотреть на закопченное ламповое стекло.
— Как тебе сказать, с кулаками… Какие у нас тут кулаки? Земля, сам видишь, пески да болота… Какой может быть кулак на такой земле?
— Вот, вот и я то же говорю… Взять хоть тебя. Ну какой ты кулак? Я и говорю…
— Оно, конечно, не все одинаковы… Какой-нибудь Рафанюк, к примеру…
— Рафанюк?
— Ну, муж этой Параски, знаешь?
— Ага, красавица Параска. Я заметил. Вот, знаешь, у меня жена дома… Эх, брат, не повезло в личной жизни, ну так не повезло…