Книги из серии "Клуб удивительных промыслов"

Жил он в странной, но комфортабельной мансарде одного из домов в Лэмбете и был окружен неразберихой вещей — фантастическими старинными книгами, шпагами, мушкетами, — всей этой свалкой романтизма, странной и неуместной в лондонских трущобах. Но внешность самого Бэзила среди этих донкихотских реликвий казалась необычайно современной — у него было энергичное и волевое лицо юриста. И никто, кроме меня, не знал, кто он такой. Хотя с тех пор прошло уже немало времени, многие, вероятно, помнят ужасное…

— В чем его преступление? — спросил я. — Я не точно знаю все подробности, — сказал Грант, — но он одержим жаждой мистифицировать своих ближних. Возможно, что для выполнения своих планов он прибегает к тому или иному обману. — Каких планов? — спросил я. — Если вы так хорошо его знаете, так объясните мне, почему он самый подлый человек в Англии. Как его зовут? Бэзиль Грант несколько мгновений смотрел на меня. — Я не знаю его имени. Я первый раз в жизни его вижу. — Первый раз видите его! —…

— С кем? — воскликнул я и тут увидел того, на кого глядели бычьи глаза Гранта. Стройный человек шел сквозь толпу, ничто в нем не выделялось, но многое озадачивало, если его разглядеть. Он носил цилиндр какой-то странный, чуть изогнутый, как те цилиндры, которые декадент 80-х годов старался обратить в подобие этрусской вазы. Волосы с сильной проседью он, видимо, чуть-чуть подвил, ощущая и ценя красоту серебряного и серого. Лицо у него было узкое, скорее, восточное; усы — небольшие, без проседи.…

— Я не вправе, мистер Суинберн… да, не вправе, — сказал он. — Если вы спешите на обед, вы, конечно, должны… да, непременно должны. Только, когда вы вернетесь, человек уже умрет. И он уселся, трясясь, как желе. Что перед этим какой-то обед? Можно ли, думал я, сидеть с неглупой вдовой и знатоком обезьян? Нет, нельзя. Надо узнать, что грозит славному лепечущему викарию. — Не угодно ли сигару? — спросил я. — Нет, благодарю, — сказал он в неописуемом смятении, словно отказываться от сигар нехорошо…

— Я вижу, — ехидно заметил брат, — ты переходишь к избитым истинам. По-твоему, правда удивительней вымысла? — Конечно, — согласился Бэзил. — Вымысел — плод нашего разума, он ему соразмерен. — Ну, правда твоего лейтенанта удивительней всего, — сказал Руперт. — Неужели ты веришь в этот бред про акулу и камеру? — Я верю Кийту, — ответил Бэзил. — Он честный человек. — Надо бы спросить его бесчисленных хозяек, — не без цинизма возразил Руперт. — Мне кажется, — мягко вмешался я, — он не так уж…

Кроме меня у Бэзила Гранта не так уж много друзей, но вовсе не из-за того, что он малообщителен, напротив, он сама общительность и может завязать беседу с первым встречным, да и не просто завязать, но проявить при этом самый неподдельный интерес и озабоченность делами нового знакомца. Он движется по жизни, вернее, созерцает жизнь, словно с империала омнибуса или с перрона железнодорожной станции. Конечно, большинство всех этих первых встречных, как тени, расплываются во тьме, но кое-кто из них порою…

Руперт сосредоточился. — Ну если уж вы спрашиваете, — сказал он, — да, признал. Может быть, он просто себя не выдал. Может быть, я был не прав. — Что ж, — сказал я, немного рассердившись, — вы должны мне полкроны. — Вот тут я не согласен, — суховато возразил Руперт. — Возможно, слова его невинны. Возможно, невинен он сам. Но полкроны я вам не должен. Условия пари предлагал я, и они — такие: где бы он ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное. — Значит?.. — сказал я. — Значит, особенное…