Книги из серии "Волчьи ямы"

Но новоприбывший военный обозреватель оказался на редкость милым, скромным человеком. Улыбнулся всем, а молодому секретарю сказал даже комплимент: — Какие у вас хорошие ботиночки! — Да, — самодовольно согласился секретарь. — Почти новые. Второй год всего ношу. — О чем будете писать нынче? — спросил редактор. — Об Италии. — Почему об Италии? — Да давно хотелось написать. Тем более что она имеет на карте такую забавную форму. * * * Появилась статья военного обозревателя об Италии.…

— Дед, — говорит Костя, — что ты все спишь да спишь… Рассказал бы что-нибудь. Эх, ты!.. А еще мамка говорит, что писателем был. Мои потухшие глаза чуть-чуть загораются. — А ведь был же! Ей-богу, был! Помню, выпустил я как-то книжку «Веселые устрицы». Годов тому поди пятьдесят будет. Один критик возьми и напиши: «Этот, говорит, молодой человек подает надежды…» — Подал? — спрашивает внук, с любопытством оглядывая морщинистого «молодого человека». — Что подал? — А надежды-то. — А пес…

— Не понимаю, почему. Будто все дело в выпивке. — Ну, вот и говори с ним. Свадьба это али нет? — Свадьба. — Музыка должна быть? Туши она должна играть? Под какой же дьявол она будет играть туши, ежели выпить нечего? За мое-то здоровье, за дядюшкино, должны пить или, может быть, скажете — не должны? За молодых должны пить или не должны? Керосин пить будут, клюквенный сироп? Молодым должны кричать горько! или не должны? А где ж тут горько? От чего? От чего?! Ora моржовой воды?!! — Что это…

II. Великосветский роман. — Баронесса! Вы знаете, что мое сердце… — Довольно, князь! Ни слова об этом. Я люблю своего мужа и останусь ему верна. — Ваш муж вам изменяет. — Все равно! А я его люблю. — Но если вы откажетесь быть моею, я застрелюсь! — Стреляйтесь. — А перед этим убью вас! — От смерти не уйдешь. — Имейте в виду, что вашим детям грозит опасность! — Именно? — Если вы не поедете сейчас ко мне, я принесу когда-нибудь вашим детям отравленных конфет — и малютки, покушав…

— Верно! Замечательно! — Пирамидально! — Тэк-с. Ну, и вот, скажу я, значит — и флот, и армия смешаны в сердце моем и они не тонут там и не крутят винтами, а просто моему сердцу дорого то и другое, который флот и которая армия! Желаю же, чтобы мое сердце и моя армия и мой флот бились в унисон, чего и вам желаю, господа штаб- и обер-офицеры. Hoch! — Ваше величество! Извините, что я утираю слезы при вас, но не могу! Какая мощь, какое огненное слово!.. — Нет, вам в самом деле понравилось, господа?…

Вильгельм : А платье у тебя где ж? Франц-Иосиф : Вот, что на мне-с. В чем успел из Вены выбежать… Вильгельм : Так ты куда бежишь-то теперь? Франц-Иосиф : А в Берлин, Геннадий Демьяныч!.. Вильгельм : В Берли-и-ин? Ну, брат, не советую. Нехорошо теперь там. Франц-Иосиф : Почему же нехорошо, Геннадий Демьяныч? Вильгельм: (угрюмо) Так, брат Аркашка… Немецкие императоры (с горькой усмешкой) уж и не имеют права жительства в Берлине!.. Дожили… Франц-Иосиф : А вы в Вену? Вильгельм:…

— Послушайте, вы там… ординарец! Пока что прошу об этом не болтать… Чтобы до солдатских ушей не дошло. — А что? вы опасаетесь… возмущения? — Ну, что вы! Дух нашего корпуса не настолько упал. Я опасаюсь другого… — Дезертирства? — Конечно! В особенности, среди поляков и итальянцев… Народ экспансивный, живой, нервный… После второго часа начнутся побеги… — Послушайте! Нельзя ли сделать так… Ведь у вас в артиллерийской части много артиллеристов? — Ну-с? — Ведь, говорят, большинство из…

— Эту крепость немедленно срыть! На вершине той горы построить новую, окружить ее тройным поясом фортов… — Уж вы помогите нам, пожалуйста. Не оставьте. Немцы, они хорошие. Вы наши отцы, мы ваши дети. — Постойте, постойте… Это еще что такое? Что это за нежности? Картонный футляр для пушки? К чему это? — Это не футляр, а пушка, эффенди. — Картонная?! — А сверху мы ее, чтоб блестела, свинцовой бумагой от чаю обклеили. Чай-то, знаете, пьешь, а бумага остается. Ну вот мы ее… — Да ведь…

— Позвольте! Константинополь ведь турецкий?! — Ну, не все ли равно. Турция — наш же союзник. Так же больно отдавать ихнее, как и свое. — Раз вам одинаково больно, вы бы и свое что-нибудь отдали. А то что же все — только австрийское да турецкое отдавать. — Славный у вас брелочек на часах. Тисса рассеянно застегнул пиджак на все пуговицы и вздохнул. — А нам, значит, вы советуете отделиться? — Натурально. Пока и вас вместе с Австрией по кускам не растащили. Уж вы поверьте: такая раздача…

И, таким образом разукрашенная, поет она: С старикашкою знакомство я свела И шинпанское в кабинете с ним пила. А он оказался шалун, Сорвал с мине поцелуй. Поет и думает: «Ну, вот — и я не хуже других». * * * Сейчас такую Верину, Дусину или Нюсю Огонек чрезвычайно напоминает Турция. Действительно: жила девушка на черной половине и горя не знала… Если ее не особенно уважали, так зато над ней и не смеялись: — Известно, Турция. Что с неё возьмешь! И вот познакомилась эта…

Снова поднялся уже усевшийся в кресло американский посланник и отчеканил: — Чем вы нам можете служить? А тем, что мы просим вас принять во внимание наш протест против тех насилий над мирным населением и нарушений обычая войны, которые допускаются германской армией. — Да, да. Вы это уже говорили, хорошо. Протест ваш принят. А по какому делу вы осчастливили меня своим визитом? — Ах, ты. Господи! Да мы и пришли только за тем, чтобы заявить протест. — И больше ничего? — Ничего. Посидели…

Теряется индивидуальность, теряется лицо — одна серая компактная масса поползет куда-то, сосредоточенно нахмурив общие брови на общем лице… Я втерся в их толпу, и в один момент меня окружила, проглотила масса плеч, голов и спин. — Что, барин, тоже идешь? — сверкнул белыми зубами на загорелом лице усатый молодец, широкоплечий, на диво скроенный. — Нет, до меня пока очередь не дошла, я так. Обыкновенно при таких встречах всякому пишущему человеку полагается задать солдатам один преглупый вопрос…

Кажется — что такое Мышекишки, когда миллио ны бьются на доброй трети земного шара? Но нет: жалко распространителю печальных сведений расстаться со своими Мышекишками и носится он с ними до тех пор, пока уж и немцы давно отброшены, изрядно перед этим поколоченные. Встречаешь распространителя печальных сведений. Говоришь ему: — Вот вам и Мышекишки! Наши-то отбросили немцев на всех пунктах. Горькая улыбка освещает многозначительное, кое-что знающее, чего никто не знает — лицо. — Так-с,…

— Опомнись! Для чего ей это делать? — А я почем знаю. Развращенное воображение. В чай, я уверен, мышьяк подсыпает. — Зачем? Что ей за расчет? Ведь мышьяк денег стоит. — Из подлости. А гувернантка — я знаю — она губит моих детей. Она их потихоньку учит курить, а старшенького подговаривала покуситься на мою жизнь. — Для чего?! Что она после тебя, наследство получит, что ли? — Садизм, матушка. Просто хочет насладиться моими предсмертными мучениями. — Бог знает, что ты такое говоришь… — Заплакала…