...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Еще глоточек воды — она приятно холодит гортань и придает мозгам некое подобие ясности.

Презрительная блондинка посмотрела на часы, постучала по столу отполированными ноготками. Что ж, намек понят.

— До свидания. Спасибо за все, — я поднялась на негнущиеся ноги.

— Не за что, деточка. Только, думаю, уместнее будет слово 'прощайте'.

Перед тем как открыть дверь в коридор, я сделала глубокий вдох и напялила на лицо жизнерадостную улыбку.

— Ну, как?

Встревоженные глаза Вижи впились в упор, и мне стоило немалых усилий не уронить фальшивый оскал на пол.

— Всё о-ки. Она сказала — просто гормональное. Мой организм перестраивается с детского на взрослый, так что боли временные, пройдут. Я так думаю, что мой мозг растет быстрее, чем черепная коробка, вот и давит на нее изнутри.

Вижи рассмеялась:

— Значит, будешь вумная-вумная?.. А чего долго так?

— Да нотации всякие мне читала. О вреде ранней половой жизни и прочую шнягу.

— Как я рада, Росси, что все в порядке! — Вижи закружила и затрясла меня в порыве чувств. — Каковы наши дальнейшие планы на сегодня?

Удрать, удрать, удрать — подальше ото всех, от этого города, от лиц приятелей, до противности беспечных…

— Слушай, солнышко, а как ты смотришь на то, чтобы в Москву рвануть?

— Когда?

— Да прямо сейчас. Только в 'Трубу' заедем, прихватим твою гитару, Нетти — и на 'собаках'. Завтра днем уже будем в столице.

— А знаешь, я за! Люблю неординарные решения.

Так мы и порешили.

Через два часа были уже на вокзале с радостно примкнувшей к нам Нетти.

У нас имелись: плохонький музыкант (Вижи), отменный 'аскер' (Нетти) и я — непонятно что, с бешеным желанием хоть куда-нибудь, но двигаться. От Питера до Малой Вишеры (первой из пяти 'собачьих' пересадок) мы правдами и неправдами заработали около 'пятихатки'. Была уже ночь, и следующая электричка отправлялась лишь через пять часов. Мы отыскали круглосуточную кафешку — стены в ней были обиты кафелем, как в общественном сортире, набрали нереальное количество пива — на всю честно заработанную денежку, и принялись методично надираться. Я — по вполне понятным причинам, девчонки — за компанию.

Первый раз в жизни организм отказался мне повиноваться: несмотря на приказ 'забалдеть' и немалую дозу, принятую моим бедным желудком, я осталась трезвой как стеклышко. Девчонки же напились до нежного поросячьего визга.

Алкоголь подействовал на них не лучшим образом: Вижи, обычно веселая и улыбчивая, расплакалась, а Нетти — сама доброта — налилась непонятной злобой на весь окружающий мир. Сквозь слезы и сопли Вижи поведала, что месяц назад сделала аборт. От Красавчика (она встречалась с ним до Абрека). Именно для этого приезжала из далекого Стерлитамака ее мама.

Фигасе… Явление мамы из Стерлитамака — то еще событие. Культурный шок, можно сказать. Мама оказалась байкером, приехала на новенькой 'Ямахе', выглядела в свои тридцать пять на двадцать восемь, от силы. Вся 'Труба' выпала в осадок. Девчонки, и в еще большей степени парни приставали к Вижи с одним-единственным вопросом: ну, на хрена, спрашивается, убегать от ТАКОЙ мамы?.. На что Вижи отмахивалась и невнятно бормотала, что вовсе не ОТ мамы, мама сама по себе, а ее любовь к свободе — сама, да и вообще, подите вы все, не ваше дело. Абрек превзошел сам себя в остроумии и интеллекте, и Вижи всерьез забеспокоилась, не бросит ли он ее ради матушки, но визит великолепной байкерши, к счастью, оказался коротким.

Тогда приезд мамы был объяснен любопытствующим тем, что она соскучилась по дочурке. Решила подкормить ее — витаминами-молоком-мясом, и отмыть заодно, для чего был снят номер в хорошей гостинице. Теперь, мешая слезы с пивом, Вижи призналась, что 'Ямаха' глотала километры по менее сентиментальной причине. Мама примчалась после панического звонка дочурки, чтобы обустроить ей аборт. Нет, сам аборт прошел нормально, в хорошей платной больничке, она ничего не почувствовала, только очкастый доктор отпускал мерзкие циничные шуточки… и дело не в нем, не только в нем. Уезжая, мама накупила прорву дорогущих гормональных таблеток и наказала глотать по одной каждое утро, неважно, спишь с кем-то или не спишь, а Вижи, конечно же, постоянно забывает. Глотает потом сразу по две-три. И теперь страшно подумать, что у нее внутри, что она, дура, сотворила со своим организмом — и аборт, и гормоны, и никогда-никогда у нее, безмозглой маленькой сучки, не будет детей…

Я впаривала рыдавшей Вижи, что все ерунда: некоторые рожают и после пятнадцати абортов, а таблетки — раз дорогие, значит, безвредные… молола без устали утешительную чушь. Нетти, озверевшая от пива, шипела, что все сволочи — мужики, которым в напряг купить и натянуть презерватив, врачи, которым пофиг, что перед ними пятнадцатилетний ребенок, бесчувственные родители, даже если они носятся на 'Ямахе', сплошь в черной коже, и все из себя супер-пупер…

Понятно, что в таком состоянии нечего было и думать о продолжении путешествия в Москву, и на первой же 'собаке' мы потащились обратно. Вернее, я потащила на себе этих двух красавиц. В вагоне, прислонившись лбом к влажному стеклу и приняв на плечо тяжесть лиловой головы Вижи, я тихонько плакала и просила у своего города прощения за малодушие, за то, что посмела бросить его. У меня начался отходняк — от пива и стресса: колотила крупная дрожь, и я куталась в толстый зеленый свитер, захваченный предусмотрительной Нетти.

'Ну почему, почему?.. За что мне это? Неужели я хуже всех? Я никогда в жизни никому не причинила вреда, по крайней мере, умышленно…' Какой-то ехидный, тихо-злорадный голос внутри констатировал: раз ведешь собачью жизнь, так и подохнешь под забором, как бездомная псина. В общем, увязла в топи отчаянья по маковку…

В довершение всего пришли контролеры и погнали дружное стадо безбилетников, к которому мы, естественно, принадлежали, в первый вагон. И мы вынуждены были последний час дороги провести стоя, сжимаемые со всех сторон чужими потными животами и спинами. Но один плюс у всего этого был: девчонки пришли в некое подобие адеквата, а Нетти протрезвела настолько, что предложила в качестве места ночевки знакомый чердак, недалеко от вокзала. За неимением лучшего мы согласились.

Наконец мы свернулись тремя сиротливыми клубочками на каком-то грязном, наверняка клоповном, матрасе и, накрывшись всем, что нашлось в 'хламниках', отключились.

Мне было настолько больно и плохо, что не хотелось открывать глаз — даже когда поняла, что нахожусь в своем предсонном пространстве. Я лишь сильнее сжалась и сделала то, о чем мечтала сегодня весь вечер и всю ночь: завыла. Без слов, по-волчьи… вернее, как побитая дворовая шавка, скулящая от безысходности.

Ледяные пальцы легли мне на лоб, успокаивая.

— Тише, не плачь. Слезы станут талой водой, а она — пылью, так зачем засорять мир своей болью?

— Ты знал, ты все знал с самого начала! Потому и пришел ко мне. Знал, что я должна скоро умереть…

— Маленькая, не рви мне душу своей тоской. Признайся, тебе было бы легче, если бы я сказал об этом раньше? Хочешь, я сотру эту грустную информацию из твоей памяти, и ты будешь так же уверена, что это из-за гормонов, как и окружающие?

Никогда бы не подумала, что он может быть таким: не остро-язвительным, как обычно, но тихим и сочувствующим.