...начинают и проигрывают

После дамы с козьей ножкой они казались воплощением женственности. Обе худенькие, обе смешливые; у Зинаиды Григорьевны, той, которая старше, тонкие белые руки с синими веточками вен, у другой, Дины, моей ровесницы, детская привычка восторженно хлопать в ладоши, если ей что-нибудь нравилось: неожиданный ли сюрприз в виде двухсот граммов мороженых яблок, который нам преподносила столовая, предложение ли Зинаиды Григорьевны пойти всем вместе в кино, когда будет свободное время, мой ли рассказ о каком-нибудь случае из фронтовой жизни.

У Зинаиды Григорьевны на фронте был муж, подполковник, и знакомство наше как раз с того и началось, что она, увидев в столовой нового человека, подошла и спросила, откуда я, не со Второго ли Украинского? Узнала, что нет, не оттуда, вздохнула печально и отошла, сказав, что вот уже больше месяца не имеет от мужа никаких вестей.

А но следующий день подбежала ко мне радостная, сияющая, с письмом в руке;

— Смотрите, от него!… Бы принесли мне счастье!

И потащила за свой столик, где уже сидела Дина и ее двоюродный брат, молодой здоровенный шофер из комбинатского гаража с пухлыми губищами…

Мой переход на самостоятельную работу совершился буднично и незаметно. Просто Фрол Моисеевич однажды стукнул себя сморщенной ладошкой по такому же сморщенному лбу:

— Что мы здесь корпим, в этой клетушке, за одним столом! Вот тебе невыливайка, вот ручка, вот обои видишь, какой даю кусок, целый километр. И двигай себе в соседний кабинет, где Саша сидел… Погоди!— Он открыл свой сейф с тонкими жестяными стенками.-На еще Сашин пистолет. Распишись вот здесь в получении и оформи у старшины.

Сашей звали моего предшественника. Он болел туберкулезом, болезнь обострилась. Вынужден был уволиться и уехать к матери, куда-то неподалеку от Алма-Аты.

Кабинетик был точно таким, как и у Фрола Моисеевича, только без окна. День и ночь здесь горела электрическая лампочка, а когда станция выключала свет, приходилось зажигать коптящую керосиновую лампу с треснутым стеклом. Но я так изголодался по самостоятельности, что даже и в этом увидел положительное: уж у меня-то в окно ни один задержанный не выскочит!

С чего я начал свою самостоятельную жизнь оперуполномоченного? А вот с чего. Разобрал и почистил невозможно грязный наган. Не оружие — печальное зрелище. К нему не прикасались, наверное, со дня выпуска с завода.

Сел для удобства прямо на письменный стол, разобранный пистолет на тряпочке рядом разложил — драю. И в самый ответственный момент начала сборки раздается стук в дверь:

— Можно?

Соскочил со стола, справил гимнастерку — мгновенное дело.

— Пожалуйста!

Входит, сразу заполнив весь мой просторный кабинет, дородная старуха в черной шляпе с полями и рыжей лисой вокруг шеи. Облезлая, с проплешинами, но все-таки лиса!

— Мне нужен оперативный уполномоченный товарищ Клепиков.

— Я Клепиков.

Ага! Значит, Фрол Моисеевич ее ко мне послал. И тает, тает сердце от великой признательности моему благодетелю. Мог ведь сам заняться — а все-таки ко мне послал. Знал: жду! Какой все-таки чуткий человек.

Итак, первое самостоятельное дело…

Усадил я старуху с лисой, вытащил бумагу — не обойную, а свой собственный командирский блокнот, еще с фронта, вынул карандаш, жду. Что у нее? Ограбление? Бандитский налет? А может, убийство, как у Арвида? Скажем, сестру задушила из-за этой самой лисы. А что — вполне!

И вот она произносит:

— Пух!

Я сообразил не сразу. Сначала мне показалось, что она хочет рассказать какую-то сложную историю со стрельбой и жертвами и начинает, хоть не совсем внятно, зато образно: «Пух!» В смысле — стрельба.

Но старуха тут же разбила вдребезги все мои кровожадные иллюзии.

— Пух!— повторила она.— Эта дрянь пух у меня ворует из перины.

— Что за ерунда!— опрометчиво вымолвил я.

Старуха оскорбилась, выпрямилась с достоинством.

— Ах, ерунда/ Считаете, ерунда? А знаете, сколько стоит пух на базаре? Попробуйте подушку купить. Семь сот рублей, самое малое, если еще найдете, Хорошенькая ерунда!… Вот я тут официальное заявление написала, прошу ее арестовать.

И вытащила откуда-то из-под лисы целую бумажную простыню, исписанную крупным размашистым почерком. Фрол Моисеевич упал бы в обморок, если бы увидел такое количество испорченной бумаги. Впрочем, оборотная сторона осталась чистой.

Проклиная втихомолку и Фрола Моисеевича, всучившего мне эту гнилую «семечку», и проклятую пух-старуху, я стал читать заявление. Целый детективный роман с тайной слежкой, подозрениями и версиями. Положительный герой — мадам Барковская, сидящая против меня. Отрицательный — ее соседка по комнате, учительница из Ленинграда, прикидывающаяся инвалидом, а на самом деле специально испортившая себе сердце, чтобы время от времени, ссылаясь на приступ, оставаться дома и в отсутствие мадам Барковской распарывать перину, принадлежащую последней, вытаскивать оттуда по горстке пушинок — когда понемногу, заметить труднее, у злодейки-учительницы все продумано!— и зашивать вновь.

Интереснейшее дело! Дождался…

— Посидите здесь.— Я озлобленно смотрел в немигающие желтые лисьи глаза,— Нужно посоветоваться с товарищами.

Старуха с достоинством кивнула, милостиво разрешая мне удалиться.

Фрол Моисеевич, едва завидев меня, отчаянно замахал руками.

— Вы ее послали?…

Не дал договорить, предостерегающе приложил палец ко рту. Я невольно понизил голос:

— Она же форменная ненормальная!

— А что делать?

— Как что? Выгнать.

— Соображаешь, что говоришь? Это же Барковская, известная кляузница. Выгоним — а она прямым ходом к начальнику, к прокурору, в горком, напишет в газету.

И мы будем бегать, доказывать, сочинять объяснительные… Нет, нет, надо тянуть время. Единственная возможность. Обещать ей что-нибудь, лишь бы умотала. Ты уж придумай. Голова незабитая, свежая.

Я стиснул зубы:

— Хорошо. На сей раз спроважу. Но если придет снова — пошлю прямо к вам, имейте в виду.

— Давай, давай…

Фрол Моисеевич был готов на все, лишь бы только сейчас не иметь дела с мадам Барковской!

Я вернулся к себе. Спросил таинственным полушепотом:

— Скажите, как вы заметили кражу?

— На полу остаются пушинки-у меня же не слепота.— Она тоже снизила голос до шепота.— И потом чувствую, что-то жестко стало спать.

— Да, да…— Я глубокомысленно покивал.— Не скрою, дело ваше очень нелегкое, требует тщательного расследования. А мы как раз сейчас очень загружены.

Хищения, убийства… Не могли бы вы нам помочь?

— Именно?— Мадам настороженно уставилась на меня на куриный манер, одним глазом.

— Последите за ней еще некоторое время. Чтобы у нас с вами было больше веских доказательств.