100 великих украинцев

1972 год стал чертой, разделившей путь В. Стуса на две, зеркально противоположные половины его жизненной мистерии, между которыми оказалось «цветение» личного выбора поэта. Позади остался период сознательной самозакалки перед жизненными испытаниями, тем, что предназначено тебе Судьбой. Впереди — подтверждение, что ты — поэт — способен заплатить цену, выставленную обществом за то, что ты, наперекор всему «советскому народу», сохраняешь право на собственные мнение и поступки. Кстати, на суде 1972 года никакой политики еще не было. Вопрос стоял так: отречешься от себя и друзей или сядешь за верность себе и им. Отречься — значило утратить себя, на что поэт, даже вопреки некоторым колебаниям, нашел силы не согласиться.

Самой высокой наградой Судьбы стал счастливо найденный язык «палимпсестов», который воспринимали даже не понимая содержания. Первый стих ранних «палимпсестов» — «Звезда мне утром ныне воссияла…» (книга «Время творчества») — написан на пятый день пребывания в камере предварительного заключения киевского КГБ.

А начиналось все в таинственный сочельник — 6 января 1938 года — в живописной Рахновке Винницкой области. Именно тогда (по паспорту — 8 января, потому что мать — Илина Стус — решила не дразнить советскую власть совпадением дня рождения ребенка с великим религиозным праздником) в семье Стусов родился четвертый и последний ребенок — Василь. Помимо полнейшей враждебности к властям, пронесенной матерью поэта через всю жизнь, именно революция сделала возможным брак его родителей — дочери зажиточного крестьянина и сироты, прибившегося к селу вместе с российскими войсками.

Дед В. Стуса долго не хотел «добровольно» вступать в колхоз, предпочитая платить грабительские налоги. А когда житья «не стало совсем» — перебрался в Крым, оставив дочери и бедному зятю немалый достаток, который семья окончательно утратила в 1931–1933 годах. Несмотря на все тяготы голода, похоже, что для семьи Стусов этот период оказался не столь трагическим — в узком семейном кругу обошлось без потерь.

В 1936–1937 годах, когда гонения на зажиточных крестьян стали невыносимыми, Семен Стус (отец поэта) начал искать возможность вырваться в город, чтобы избавиться от того унизительного, «закрепощенного», беспаспортного положения украинского крестьянина, против которого государство диктатуры пролетариата повело открытую необъявленную войну. Ему удалось завербоваться на один из химзаводов г. Сталино (Донецк), и он со старшей дочерью Пелагеей выехал туда, даже не дожидаясь рождения Василя.

Где-то через полгода после появления на свет сына переехала туда и мать, оставив маленьких Марию и Василя с теткой. Забрать младших детей удалось только осенью 1940 года.

Первые впечатления маленького Василя от донецкого барака — колкости и насмешки, которым подвергалась сельская традиционность его семьи. Еще не осмыслив своих действий, он поделил мир на «своих» и «чужих» — тех, кто издевается над твоими родителями, высмеивает твой язык.

Как бы ни было тяжело, еще к началу войны семье удалось соорудить небольшую халупку, в которой она и пережила военное лихолетье. Непосильный труд подорвал здоровье старшей сестры Пелагеи, которая умерла от менингита накануне вступления немецких войск в Сталино (ее могилу после войны так и не нашли).

Новое испытание ожидало семью после «освобождения»: в 1944 году на мине подорвался 15-летний брат Иван.

Осенью того же года сестра Мария пошла в школу. За ней и шестилетний Василь. Позже в автобиографии В. Стус так охарактеризует период ученичества: «… школьное обучение претило. Одно — иноязычное, а другое — глупое».

В трудные послевоенные годы семья Стусов бедствовала — небольшой заработок и нежелание отречься от религиозности и традиционной крестьянской семейной жизни обрекали их на положение «белых ворон».

Это детское противостояние с обществом породило в сердце В. Стуса первые ростки сомнений: правда ли, что мы живем в «самой счастливой стране мира»?

Именно в эти годы происходит и первый спонтанный протест против антинародной политики: «Помню, как в 1951 г. я ездил в село, к бабушке. Собирал колосья — по стерне. За мною гнался объездчик — я убегал, но он — верхом на коне — догнал меня, начал выдирать торбочку, а я кусал его за его гадкие красные руки. И такая злость была, что отобрал торбу».

Так в 13 лет впервые проявился главный императив поведения Стуса. Готовность к сопротивлению и протесту ради своих, и равнодушие к существованию чужих, враждебных родной земле и здравому смыслу законов. Ничего, что они существуют. Ничего, что это право сильного. Я должен поступать именно так, потому что меня попросила бабушка, потому что она бедствует, потому что заработанных трудодней не хватает на человеческую жизнь, потому что, наконец, кто-то же должен оставаться мужчиной, не корясь произволу государства-монстра. И что поделаешь, ежели сохранить верность своему роду, своей земле, а следовательно, и самому себе, значит противопоставить себя существующим порядкам. Позже это отразится в строчках известного стиха:

На этом поле, синем, словно лен, где ты и никого живого боле, — увидев, замер: там толпилось в поле теней без счета. В синем, словно лен. На этом поле, синем, словно лен, блуждать тебе судилось одиноко, чтобы познать в расплате волю рока на этом поле, синем, словно лен. (Здесь и далее в статье поэтические переводы И. Пилипчука)

Этот сознательный выбор доминанты традиции над законом, нарушающий утвержденный веками порядок вещей, а значит, согласно философии В. Стуса, необязательный для мужчины, постепенно кристаллизовал сознательную позицию: ты — ничто без своих родителей, семьи, земли, края… И даже когда весь мир против тебя, ты — поэт, — чтобы не утратить почву под ногами под давлением разных «современных» идей и концепций, должен всеми силами отстаивать свое, родное, национальное. И каким бы трудным ни был этот путь, он значительно легче предательства. Благодаря взглядам матери и отеческой любви Василю Стусу удалось понять это очень рано. Острая боль из-за родителей, затаившихся, чтобы не отречься от традиций и языка предков, в норке собственного дома без никаких надежд на жизненный успех, принуждала всегда жить на максимуме, чтобы отплатить этому миру за унижение твоего рода. Возможно, именно поэтому ему стала так близка ведущая идея философии экзистенциалистов: настоящая жизнь всегда на границе, всегда между жизнью и смертью.

В школьные годы поэт знакомится с мировой классической литературой, музыкой… Самостоятельно конструирует приемник.

Но было бы явным упрощением говорить, что на него совсем не повлияла мощная идеологическая обработка коммунистического воспитания. Он восхищается классикой соцреализма (роман «Мать» М. Горького, «Как закалялась сталь» Н. Островского). Но даже в этих произведениях он видит не столько конфликт между рабочим классом и его эксплуататорами, сколько конфликт между добром и злом, людьми и нелюдями, читая эти книги, он «решил, что и сам будет таким, как Павка Корчагин, как Павел Власов, чтобы людям жилось лучше».

«А когда я прочитал „Мартина Идена“ Джека Лондона (это где-то в пятом — шестом классе), мир для меня перевернулся. Как мучился человек, а смог превзойти всех, кто купался в молоке! И все тяжким трудом… и все — соленым кровавым потом», — пишет он в письме о своем детстве. И дальше: «во время каникул „отдыхал“ на железной дороге, менял там шпалы, рельсы, бил костыли, грузил щебень. Натрудившись, едва не падал. Но все же 400–500 руб. старыми деньгами к отцовским 600–700 что-то и значило, какая-то помощь».

Для В. Стуса отчужденность родителей в социальной среде денационализированного Донбасса означала неминуемый и мучительный выбор: противостояние или с родителями, или с ровесниками. И выбор в пользу родителей обрекал на одиночество, или, как определяют это сегодня, социальную неадаптацию.

К такому выводу склоняет и отсутствие всяческих свидетельств о друзьях детства, постоянных увлечений, ярких незаидеализированных воспоминаний о первой любви, переживаемых большинством из нас.