1001 вопрос о прошлом, настоящем и будущем России

Калька в государственном устройстве также приводит к негативным результатам. Демократические институты не являются вневременными – происходит взросление и развитие. Конечно, можно читать первоклашкам курс выпускного класса – при этом они будут старательно делать вид, что понимают, – однако очевидно, что они всего лишь слушают частично знакомые слова и, как только учитель покинет класс, моментально вернутся к своему естественному уровню. Поэтому столь печальна судьба колоний, которые, освободившись от власти метрополий, избавляются и от несоответствующей их ментальности навязанной извне модели общественного устройства.

Демократии всего мира зиждутся на неких общих принципах, но конкретные воплощения зависят от множества факторов, а в конечном итоге – от степени зрелости общества, его готовности принимать эти принципы и следовать им в повседневной жизни, без понуждения внешней силы. То есть они должны стать частью морали.

Подменить этап взросления практически нечем – теория большого скачка не сработает. Демократия должна вызреть. Хотя это и не означает, что все народы проходят этот путь с равной скоростью и уж ни в коей мере не означает, что базовые свободы и обязательства не должны быть законодательно закреплены. Если угодно, речь не идет о готовности или неготовности народа к демократии. Этот вопрос изначально решается обществом, и истинная демократия является определенным результатом борьбы общества за свои права.

Уместно сравнение со спортивной жизнью. Правила футбола одинаковы во всем мире, но играют все по-разному.

При этом я не встречал в статьях ответа на вопрос, по каким лекалам делались самые успешные модернизационные проекты в истории человечества, чей опыт копировался. Да и были ли успешные опыты использования чужих лекал?

Не останавливаясь в подробностях на индивидуальных особенностях, можно с уверенностью сказать, что наиболее впечатляющими являются примеры США, СССР и Третьего рейха. Каждая из этих стран шла своим уникальным путем, движимая очень разными социальными утопиями: масонской, коммунистической, национал-социалистической. Я уже не говорю о том, что никакой зависимости между степенью развития демократических институтов и успехами модернизационных проектов не наблюдалось. Скорее наоборот: все скачки, включая победу над Великой депрессией в США, шли с некоторыми ограничениями общественной жизни.

Примеры более позднего времени – послевоенные ФРГ, Япония, Сингапур, Дубай, Корея – также не показывают никаких признаков универсальности подходов и их успешного заимствования. Да и общественно-политическое устройство упомянутых стран отличается, как и трактовка демократических свобод. (Даже ставший легендарным План Маршалла состоял в предоставлении финансовой помощи государствам Западной Европы, но с требованием выведения коммунистов из правительств, что является ограничением свобод, да и по сути своей являлся гигантским займом в большей степени, нежели реальным планом переустройства.)

Конечно, наше болезненное желание копировать западный опыт не случайно. Оно обусловлено и неким синдромом поражения в холодной войне, и традиционным для части отечественной интеллигенции западничеством, базирующимся на симпатии к тамошнему образу жизни.

Считаю абсолютно нормальным желанием создать в России условия жизни, сравнимые с развитыми демократиями. Думаю, ни один здравомыслящий человек не стал бы отказываться от многих достижений западной цивилизации, но невозможно построить в России эрзац-Америку. Во всех попытках механистического переноса есть что-то ностальгическое, напоминающее безуспешную попытку Павла I париками и буклями превратить Россию в эрзац-Пруссию. Необходимо осознать, что Россия может быть только Россией. Вопрос лишь в степени развития экономических и демократических институтов.

Проведение модернизации, как это ни странно, является отнюдь не объективным физическим законом, поэтому и не работают формулы. Модернизация – это в первую очередь идеологический проект, в котором проявляется и самобытность народа, и заряженность элиты идеей переустройства, и сфокусированность власти на ее реализации за счет экстренных усилий и зачастую феноменальных, внешне даже парадоксальных идей.

Успешность модернизационных проектов связана с личностями их идеологов, с их готовностью рисковать и действовать на совершенно ином поле – креативном, где приходится ежесекундно сталкиваться с критикой ретроградов всех мастей.

Бесспорно, существуют и замечательные инструменты, от использования которых нет смысла отказываться, – к таковым могут относиться и элементы господдержки, и создание кластеров развития (академгородки, «шарашки», Кремниевая долина), и покупка технологий и целых научных направлений вместе с их идеологами, и многое другое.

Тем не менее необходимо осознать уникальность каждого модернизационного опыта, отказаться от комплекса ученичества и не стесняться оригинальных и смелых собственных идей. Конечно, критериями успеха должны являться как повышение уровня жизни граждан, так и рост влияния в мире.

Повторю: модернизация – в первую очередь идеологический проект. С чужой, плохо «переведенной» на русский язык замшелой мировоззренческой позицией невозможно обеспечить прорыв в будущее, как не обеспечат его и попытки взывать к кровавым теням прошлого.

Интеллектуальная элита России достигла совершенства в критическом анализе любого предложения. А вот с генерацией идей наблюдаются некоторые проблемы. Эксперты находятся в рамках стереотипов и привычных схем, пытаются идти вперед, глядя все время назад, сверяясь с учебниками 50-летней давности и стремясь загнать современность в прокрустово ложе прошлого.

Наблюдается интеллектуальное голодание, отсутствие реальных дискуссий в обществе, без которых довольно сложно перевести страну в режим модернизации. А ведь, в конечном итоге, успешность модернизационного проекта зависит от воли власти и последовательности в реализации самых смелых идей.

О прелестях патриархального уклада

Мир сходит с ума из-за того, что происходит с финансами. Я беседовал с одним итальянцем, лет 60 ему, очень мудрый человек. И мы с ним говорили о разности восприятия мира у европейцев и у американцев. Он говорит: «Знаешь, в чем проблема американцев? Почему они так дергаются из-за всего? Кто такой вообще богатый человек? Богатый человек – это не тот, который много зарабатывает, а который тратит меньше, чем зарабатывает. Вот у такого человека всегда есть деньги, потому что можно получать 10 миллионов долларов в год, но, если ты тратишь 10 миллионов и 100 тысяч, тебе будет всегда не хватать денег». Я знаю многих, кто до сих пор живет для того, чтобы заплатить банку.

Почему этот кризис для американцев настолько страшен? Почему европейцы к нему относятся гораздо более спокойно – я имею в виду европейцев предыдущего поколения? Потому что они традиционно живут в своих домах, у них традиционно свое жилье, за которое они не должны ничего платить. Поэтому если есть работа – хорошо. Нет работы – ничего страшного, подождем, когда появится. Таким образом, есть возможность сократить расходы практически до минимума (оставив только на еду) и тихо-спокойно пережить. Для американца это невозможно. Американец должен постоянно что-то выплачивать. Он выплачивает деньги за машину, которую взял в кредит, он выплачивает деньги за дом, который взял в кредит. И, с одной стороны, возможность жить сегодня и сейчас дает возможность насладиться этим. Но, с другой стороны, когда возникает кризис, подобный теперешнему, наступает шок.

Почему этот кризис для американцев настолько страшен? Американец должен постоянно что-то выплачивать. Он выплачивает деньги за машину, которую взял в кредит, он выплачивает деньги за дом, который взял в кредит. И, с одной стороны, возможность жить сегодня и сейчас дает возможность насладиться этим. Но, с другой стороны, когда возникает кризис, подобный теперешнему, наступает шок.

Мы знаем, что в Америке был отклонен план финансирования банковской системы государством, потому что на каждого налогоплательщика приходилось бы по пять тысяч долларов. В России проще, потому что у нас налогоплательщиками являются «Газпром», «Сибнефть» и подобные монстры. У нас конкретные граждане денег по сути не платят. Мы платим такие копейки, что нас волнует другое. Будут работать банки или нет? Будут ли там деньги ходить? То есть чтобы там было все в порядке. Поэтому итальянцы, глядя на американцев, говорят: «А что вы удивляетесь? Вы сами сделали самое важное! Вы потеряли в экономике ту часть, которая называется «делают руками». А у нас с этим все хорошо. В Италии же все-все руками делают. У нас же куча мебельных фабрик. И сейчас, при всех этих финансовых кризисах, все возвращается к базовым потребностям. То, что надо уметь делать руками, то и востребовано». «Поэтому мы, – рассказывает мне итальянец, – гораздо спокойнее к этому относимся».