111 баек для журналистов

Известный исследователь творчества А. С. Пушкина Ю. Н. Тынянов отмечает, что создание этого произведения, а также написание к нему предисловия во многом вызвано появлением книги французского дипломатического агента Виктора Фонтанье. Она направлена резко против восточной политики Николая I и содержит ироничное упоминание о Пушкине как о «барде, находящемся в свите». В той же главе говорится о «сюжете не поэмы, но сатиры», который нашел на войне выдающийся поэт. Вероятно, до осведомленного дипломата дошло известие о «маленьких сатирах Пушкина», названных выше. Во всяком случае обвинение было столь веско, что вынудило Александра Сергеевича сказать об этом в предисловии к «Путешествию в Арзрум»: «Признаюсь: эти строки французского путешественника, несмотря на лестные эпитеты, были мне гораздо досаднее, нежели брань русских журналов. Искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не сыщешь; оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой – слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может быть, смелый переход через Саган-Лу, движение, коим граф Паскевич отрезал сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый поход к Арзруму, все это, увенчанное полным успехом, может быть и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье, автор “Путешествия на Восток”), я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать. Обвинение в неблагодарности не должно быть оставлено без возражения, как ничтожная критика или литературная брань. Вот почему решился я напечатать это предисловие и выдать свои путевые записки, как все, что мною было написано о походе 1829 года».

Мораль. В. Апушкин и ряд других исследователей воспринимают текст «Путешествия в Арзрум» как первую попытку военных корреспонденций из действующей армии, несмотря на то что она была опубликована спустя более пяти лет после поездки автора на войну. Видимо, это связано с достоинствами данного произведения: стремлением автора к объективности, его нейтральности в подаче информации, стилем и методами описания, о которых говорилось выше, а также этическими нормами, которые декларирует А. С. Пушкин. Вспомним, например, что он пишет в предисловии: «…я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать». Здесь он передает именно те чувства, о которых позднее напишут многие поколения военных корреспондентов в адрес людей, которые будут уделять им внимание и проявлять заботу на нелегких и опасных дорогах войн.

Комментарий. История военной журналистики показала, что в этой мысли Александра Сергеевича Пушкина заложен глубокий смысл: журналисту очень трудно «писать сатиру» на воинский коллектив, с которым он находился в боевой обстановке. Представители пресс-служб вооруженных сил учитывают эту психологическую особенность журналистов, работающих в «горячих точках», и прикрепляют их к конкретному воинскому подразделению. Так было при высадке англо-американских войск на берегу Ла-Манша в 1944 году и во время войны в Ираке в 2003-м.

Для «Путешествии в Арзрум» характерен стилистический «нейтралитет», в итоге образующий авторскую фигуру нейтрального, сугубо штатского и непонимающего наблюдателя и ироничное изображение «героя» войны Паскевича со сделанными в осторожнейшей форме, но с серьезными возражениями чисто военного характера, обнаруживающими тонкую военную осведомленность «штатского» автора.

Его нейтральность, нарочитая «непонятливость» превращается у Пушкина в литературный прием. Например, таково описание сражения: «Полки строились; офицеры становились у своих взводов. Я остался один, не зная, в которую сторону ехать, и пустил лошадь на волю божью. Я встретил генерала Бурцева, который звал меня на левый фланг. “Что такое левый фланг?” – подумал я и поехал далее». Этот метод, считает Ю. Н. Тынянов, несомненно, оказал влияние на Толстого: описание батальных сцен в его «Войне и мире» имеют явные следы изучения прозы Пушкина, а именно – «Путешествия в Арзрум».

Диапазон применения байки. При изучении теории и практики освещения вооруженных конфликтов.

№ 40. Байка «Афиши московского генерал-губернатора»

Прошло 200 лет после Отечественной войны 1812 года, но редкий исследователь истории журналистики этого периода не вспоминает так называемые ростопчинские афиши. Сразу по окончании войны листовки московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина вызвали неподдельный интерес в России и за рубежом, о них много и по-разному писали вплоть до 1917 года и называли однозначно «пресловутыми» в советское время.

Мораль. В заслугу Ростопчину как губернатору, прежде всего, следует поставить осознание необходимости информировать население о военных событиях, что было присуще не всем высокопоставленным российским чиновникам в 1812 году.

Комментарий. Московский главнокомандующий извещал население о военных действиях особыми листами, которые именовали «афишками», так как их разносили по домам наподобие театральных афиш. Так Ростопчин влиял на умы горожан и держал их в курсе событий, устраняя нелепые и часто опасные слухи, коим население склонно верить в военное время. Народ призывали сражаться, не щадя жизни, чтобы «государю угодить»; уговаривали его «иметь послушание, усердие и веру к словам начальников». «Афишки» выходили с обращением к солдату и ополченцу, жителю Москвы. Некоторые исследователи говорят, что они отличались грубым подражанием языку простонародья, были пронизаны безудержным национализмом и шовинизмом. Для таких характеристик есть веские основания. Но следует заметить, что аналогичные пропагандистские издания в Европе утвердились гораздо раньше, чем в России. Совершенствуя образование за границей, Ростопчин наверняка познакомился с этой практикой и, видимо, решил использовать ее для издания своих листовок. Сам Федор Васильевич в сочинении «Московские небылицы в лицах», изданном в 1813 году, так объясняет особенности афиш: «…Известные листы (афиши) к жителям столицы более были излагаемы такой речью, которая употребительнее в простом народе. С ним-то и надо было говорить, его-то и надо было заставить слушать, чтобы не предавался ни собственным умствованиям, ни посторонним каким-либо уродливым внушениям…»

Таким образом, выпуская свои «афишки», граф Ростопчин действовал с конкретной целью – «благоразумно обуздать чернь» в ее проявлениях скорби при виде того, как враг продвигается к столице, а наши войска отступают. Нужно было не дать народу впасть в отчаяние; последнее грозило большой бедой. Чтобы достичь поставленной цели, Федор Васильевич учитывал психологию простого народа, за что современники и потомки обвинили его в притворстве, подражании языку и предрассудкам народа. Н. В. Барсук, изучавший ростопчинские афиши перед Первой мировой войной, отмечал, что если такого притворства и подделывания власти не следует допускать в мирное время, когда она должна стараться возвышать народ до себя, а не опускаться до его предубеждений, то в неспокойное время, каким был 1812 год, было поздно заниматься воспитанием. Мудрая политика состояла в том, чтобы, воспользовавшись предрассудками, ввести их в надлежащее русло, не дать выйти из границ, направить к единственно важной тогда цели – спасению Отечества.

Первая ростопчинская «афишка» – лубочная картинка с текстом – увидела свет 1 июля 1812 года. Конечно, слова выпившего Карнюшки Чихирина, от имени которого ведется повествование, могут покоробить современного интеллигентного человека своей хвастливостью и шаржем. Но возбужденному близкой опасностью московскому простонародью они такими не казались. Конечно, угрозы Чихирина в адрес наполеоновских солдат выглядят смешно: «Как! К нам? Милости просим, хоть на святки, хоть и на масленицу; да и тут жгутами девки так припопонят, что спина вздуется горой… Полно тебе фиглярить: ведь содцаты-та твои карлики!» Но в то время простой народ не столько рассуждал, сколько чувствовал и видел в этой карикатуре истину.

Германский исследователь Шницлер считает ростопчинские афиши вполне уместными для своего времени, а в прибаутках московского главнокомандующего, которыми полны его обращения к населению, видит необходимую приправу, делавшую афиши популярными.

Об умении Ростопчина влиять на народ восторженно отзывались многие современники. Так, М. Дмитриев пишет, что афиши «производили на народ московский огненное, непреоборимое действие!.. Они много способствовали и к возбуждению народа против Наполеона и французов, и к сохранению спокойствия Москвы». Дмитриев называет Ростопчина «гениальным человеком, понявшим свое время». Еще один современник, князь П. А. Вяземский – поэт, литературный критик, академик Петербургской Академии наук – в своих мемуарах «Воспоминание о 1812 годе» тоже признает большое значение афиш Ростопчина во влиянии на народ. Рассказав о том, что Ростопчин отклонил предложение Карамзина составлять афиши, князь Вяземский замечает: «Нечего и говорить, что под пером Карамзина эти листки, эти беседы с народом были бы лучше писаны, сдержаннее и вообще имели бы более правительственного достоинства; но зато лишились бы они этой электрической, скажу, грубой, воспламенительной силы, которая в это время именно возбуждала и потрясала народ. Русский народ – не афиняне: он, вероятно, мало был бы чувствителен к плавной и звучной речи Демосфена и даже худо понял бы его».

Диапазон применения байки. При изучении истории отечественной журналистики и воздействия СМИ.

№ 41. Байка «Журнал стоит кафедры»

В 1840 году В. Г. Белинский написал: «Журналистика в наше время все: и Пушкин, и Гете, и сам Гегель были журналисты. Журнал стоит кафедры».

Мораль. Белинский считал, что в деле воспитания и образования современников журналистика не уступает университетскому образованию.

Комментарий. Исходным моментом воззрений В. Г. Белинского на журналистику стало понимание огромной роли прессы в распространении передовых общественных, научных и эстетических идей. Причем как истинный журналист Белинский чутко улавливал возрастающее воспитательное и образовательное значение периодики и придавал большое значение тем, кто ее издает. В 1836 году он создал обобщенный положительный портрет издателя (и редактора) журнала. В его представлении это должен быть человек, обладающий «вкусом, познаниями и талантом публициста, светлостью мысли и огнем слова; деятельный; весь преданный журналу, потому что журнал так же как искусство и наука, требует всего человека, без раздела, без измен себе; надобно, чтобы этот человек умел возбуждать общее участие к своему журналу, завоевать в свою пользу общественное мнение, наделать себе тысячи читателей».