13 маньяков

Надрывая пакеты, Григорьев вываливал содержимое на дно ямки. Краем глаза заметил, что Небесный стоит рядом и наблюдает. Бутылка с черникой торчала горлышком вверх из кармана потертых брюк.

Червоточины плюхались во влажную землю, рассыпая в стороны искорки. Григорьеву казалось, что черные точки на вырезанных органах вытягиваются в линии, извиваются, пытаются убраться отсюда подальше.

Он подумал, что уже давно привык к процессу чистки, что ритуальное убийство стало делом привычным и даже в некоторой степени любимым. После очищения приходила сладкая усталость, граничащая с наслаждением. Так изнывают мышцы после хорошей тренировки. А когда Небесный забирал червоточины себе, приходила другая усталость – от выполненной работы, радостная. Теперь, хха, можно было расслабиться и просто немного пожить.

– Неплохой улов, – произнес Небесный с легкой нетерпеливой хрипотцой. – Я, это самое, физически ощущаю, как в мире наступает гармония.

Григорьев отбросил сумку в мох и поспешил отойти. А Небесный человек уже огибал его, падал на колени перед ямой, опускал внутрь длинные руки, зачерпывал червоточины и ел.

Это было не самое приятное зрелище. Но Григорьев смотрел. Он тоже ощущал гармонию.

Небесный чавкал, похрипывал и повизгивал от удовольствия. Григорьев видел, как вместе с бурой жижицей капают на землю разноцветные искорки. Небесный подхватывал их и забрасывал в рот, словно редкий, изысканный деликатес. Сколько же времени он не ел? Сколько же питательных, сладких червоточин накопилось в мире с момента их последней встречи?

– Нравится? – внезапно спросил Григорьев. Не удержался.

Небесный повернулся. С его губ по подбородку и щекам сочилась вязкая жидкость. Глаза блестели.

– Стало быть, молодец! – сказал он мягко. – Не знаю, что бы этот мир без тебя делал.

5

Когда Григорьев вернулся к машине, Вовка уже не спал. Он сидел на багажнике и стругал ветку.

Небо было чистое и глубокое, темно-синего цвета. Ни единой кляксы.

– Как все прошло? – спросил Вовка.

Вж-ж-жик. Кольцо стружки плавно полетело вниз.

– Видишь же, отлично. – Григорьев закурил. Третью сигарету за последний час. – Остановили на время этот наш апокалипсис. Не знаю. Паузы между кляксами все меньше. Мир как будто сошел с ума. Одно зло, одно зло.

– Небесный все еще ходит в кепке с козырьком?

– Ага. Только козырек сломался.

– Съел все и растворился?

– Как обычно.

Вовка помолчал, деловито повертел ветку в руках, разглядывая блестящий заостренный кончик. Потом спросил:

– Пап, а кто он такой?

– Небесный?

– Ага.

– Он, ну знаешь, – Григорьев кашлянул, – то самое существо, некая сила, которая отвечает за равновесие в мире.

– Ты это уже рассказывал, – буркнул Вовка. – Но я так ничего и не понял.

– Он, наверное, ангел. Настоящий. Такой, каким и должен быть в двадцать первом веке.

– Все равно, – упрямо продолжил Вовка. – Откуда взялся? Как он тебя нашел? Почему именно мы, а?

Григорьев снова кашлянул, словно в горле застряла крошка табака. Сказал:

– Каждый, на кого сваливается груз ответственности, рано или поздно спрашивает – почему я? Это глупая фраза. Неправильная. Ты считаешь, что ты избранный, но это не так. Просто есть ответственность перед миром, перед равновесием. Если не ты и не я, то кто? Кто очистит всех нас от червоточин? Кто уберет кляксы с неба?

– А разве может один человек с этим справиться?

Григорьев пожал плечами:

– Всегда есть грань, – продолжил он, – за которую нельзя переходить. Если я не справлюсь, если червоточины распространятся по всему миру, то все, конец. Такое уже было. Кое-кто не справился, Деньков не справился, и было много крови, и наступил апокалипсис, гражданская война, революция… – Григорьев заметил, что говорил словами Небесного человека, а вернее – предложениями из книги, которая лежала в бардачке, завернутая в газетную бумагу. Почесал подбородок, пытаясь сформулировать свою, точную и короткую мысль. И наконец произнес: – В общем, философия такова – удерживаем равновесие. Не даем злу расползтись. Вот и все. Просто.

– Я еще ни разу ничего не чистил, – заметил Вовка и так резко чиркнул ножиком по ветке, что сломал ее заостренный конец.

– Всему свое время, сынок.

Григорьев втягивал едкий сигаретный дым и пытался унять дрожь в пальцах. После разговора наступило неприятное послевкусие.

– Я хочу есть, – сказал Вовка. – Можно мы поедим в «Макдоналдсе»?

– Можно.

– Мне хватит на хороший обед, да? Чтоб с кока-колой.

– Я бы не налегал на кока-колу.

– Но я все равно ее хочу.

Григорьев смял сигарету в пальцах. Не хотелось спорить сейчас, в момент всеобщего мирового очищения.

– Хорошо. Будет тебе кола.

Глава вторая

1

Вовка спросил у Анжелы Викторовны, кто его родители, в семь лет.

Анжела Викторовна была заместителем директора государственного детского дома номер семнадцать, под Геленджиком (ему запомнилось полное название, как вбивали на многочисленных линейках по утрам).

После каждой драки Вовку приводили в ее кабинет, который располагался на первом этаже в конце длинного коридора. У дверей в кабинет было окно с решетками, с видом на высокий желтый забор и мусорные баки. За забором растекалось, как море, пронзительно голубое небо и торчали редкие макушки тополей. Тополя Вовка особенно хорошо запомнил.

В кабинете сидела Анжела Викторовна. Это была большая, широкоплечая женщина, разменявшая шестой десяток. Прическа у нее всегда была овальной формы – волосок к волоску. Еще Анжела Викторовна красила губы яркой помадой и румянила морщинистые щеки. Она была женщиной мудрой и жесткой. Многие дети ее боялись, а ребята постарше уважали. Вовка к тому времени еще не определился.

– Ну что мне с тобой делать? – неизменно спрашивала Анжела Викторовна.

Вовка лишь пожимал плечами. Он и сам не знал. К семи годам Вовка как-то привык добиваться своего при помощи кулаков. Очередь к умывальникам – всегда можно растолкать нерасторопных мальчишек и пройти первому. Не достается хлеба на обед – вон у Толика два куска, так почему бы ему не поделиться? Красивый игрушечный грузовик с мотором взял на улицу Артем – не беда, Артем на два года младше…

– Ты же понимаешь, что кулаки ни к чему хорошему не приведут, да? – говорила Анжела Викторовна. – Это же элементарно. Ты мальчишка неглупый, грамотный. Учителя на тебя не нарадуются. Голова на плечах есть. Так зачем дерешься?

– Одной головой не наешься, – отвечал Вовка, смутно припоминая какой-то фильм, где положительного героя с открытым и честным лицом допрашивали фашисты (лица у них были соответствующие, фашистские). Герой в этом фильме всегда был прав, даже когда Вовке казалось, что поступает он неправильно. Да и вообще, разве героев называли бы героями, если бы они были неправы?

– Мне вот не надо никому нос разбивать из-за книжки-раскраски, чтобы наедаться.

– Вы уже старая, вам можно.

Тогда Анжела Викторовна подходила ближе, нависала большим своим телом над Вовкой, и Вовка чувствовал, что от нее пахнет чем-то приторно-сладким, ненастоящим, старым.