13 маньяков

Григорьев остановился, высматривая, вытягивая шею. Перебирал лица, отсеивал, вспоминал, пытался выхватить знакомые черты. Где-то здесь должен быть Вовка. Обязательно. Интуиция подсказывала, что он именно тут.

И наконец увидел. Тонкое, родное лицо, острый подбородок, большие розовые уши, короткие волосы ежиком. Одет черт-те во что и сбоку бантик. Стоит чуть поодаль от всех, ковыряет ногой торчащий из земли кусок кирпича. Точно он!

– Вовка! – Григорьев побежал вдоль забора, до тех пор, пока не оказался напротив девятилетнего пацана, а когда тот поднял голову, замер и счастливо улыбнулся. – Точно ты! Вовка! Вовка!

В больших зеленых глазах мальчишки гуляло небо. Сначала он удивился, потом робко улыбнулся, узнавая, подошел ближе. А Григорьев уже пропустил пальцы сквозь сетку, насколько позволяли ячейки, схватил Вовку за ворот старенькой куртки, подтянул к себе.

– Вовка! Ты! Вымахал-то как! Здоровый! А я думал, ты, это, не узнаешь! Вот мать, зараза! Знал бы, сразу убил! Вовка! Как ты? Как у тебя? Расскажи! Хотя нет. Забрать тебя нужно. Пойдем со мной!

– Куда? – спросил Вовка.

У Григорьева закружилась голова от этого детского, родного голоса. Он еще крепче прижал к сетке Вовку. Металл врезался в пальцы.

– Уходить нам с тобой надо, – зашептал Григорьев. – Уходить, слышишь? Нечего тут делать! Я твой отец, а не хрен с горы. Нельзя детям при живых родителях в таком месте!

Увидел за спиной Вовки движение, выпрямился и столкнулся с тетенькой-охранником, которая, схватив ребенка за шиворот, попыталась оттянуть его от забора.

– А ну, отпусти! – взвизгнула она. – Милицию сейчас позову! Живо, я сказала!

– Я его отец! – Григорьев рванул Вовку к себе, и тот, не удержавшись на ногах, упал и проехал щекой по сетке.

Из глаз Вовки брызнули слезы. На бледной коже проступили ярко-красные ромбовидные полоски.

– С ума сошел? – вновь взвизгнула тетка и потянулась вдруг к кобуре, что болталась у нее где-то в области пояса.

Григорьев сразу отступил на шаг и поднял вверх руки. Оружие он не любил. В тюрьме, знаете ли, насмотрелся.

– Отойди от забора, живо! – приказала тетка, бесцеремонно ставя Вовку на ноги. Тот ревел, растирая кулаком слезы.

Вокруг уже собралось немало других детей. Все они с восторгом наблюдали за происходящим.

– Я за ним пришел, я отец, понимаете? – спросил Григорьев. – Я его забрать хочу. Зачем он вам?

– Вот иди к директору и общайся, – сказала тетка, – а детей не трогай. Мало ли, отцы всякие ходят. Развелось уголовников. А ты умываться дуй. Живо!

И, отвесив Вовке оплеуху, она таким образом отправила ребенка в здание, умываться.

Григорьев проводил его взглядом, выудил сигарету, закурил.

– Документы покажите, потом забирайте, – добавила тетка.

Червоточины ползли по ее старому морщинистому лицу. Григорьев ощутил, как побаливают колени, как дрожат кончики пальцев. Постояв немного, выкурив сигарету, он вернулся к автомобилю.

Чтобы успокоиться, лег на заднем сиденье, поджал ноги и просто смотрел в одну точку.

– Я же все правильно делаю, – шептал Григорьев. – Не может так быть в жизни, чтобы хороший человек страдал. Или мир весь создан из зла, и поэтому просто неоткуда получить в ответ что-то доброе? И Вовка там, один… Что делать-то?..

И сам не заметил, как, сморенный переживаниями, задремал. А проснулся от того, что почувствовал – кто-то ходит около машины. Заглядывает в окна.

Григорьев выждал с полминуты, потом открыл дверцу и выкарабкался на улицу, в прохладу опустившейся незаметно яркой звездной ночи.

Около «жигулей» стоял Вовка и с осторожностью разглядывал заспанного, помятого, похмельного Григорьева.

– Я тебя сразу узнал, – сказал Вовка спустя минутную вечность молчания.

Григорьев развел руки и вдруг, неожиданно для самого себя, понял, что плачет.

Он размазал слезы рукавом рубашки, подошел, присел на колени и сгреб Вовку в крепкие отцовские объятия. Тогда заплакал и Вовка.

– Ты же меня не бросишь? – спрашивал он, дрожа от плача.

– Никогда не брошу, никогда! – отвечал Григорьев.

Глава третья

1

Сидя в «Макдоналдсе», Григорьев заметил, что Вовка за два с половиной года сильно повзрослел. Там, в детском доме, он был худеньким, скуластым, с оттопыренными розовыми ушами. А сейчас поправился и вытянулся. Сгладились острые скулы, заметно прижались уши. Даже разговаривать стал без детской озорной наивности, в его речи возникли какие-то уловимые взрослые интонации, подражания.

– Пап, – сказал он, вынимая из промасленной бумаги чизбургер, – я хочу кого-нибудь зачистить на день рождения. Мне же уже двенадцать будет. Можно?

– Почистить, – поправил Григорьев. – Давай подумаем над этим, хорошо? Дело это непростое.

– Я знаю, что непростое. Я видел.

– Один раз.

– Но видел же. Я понимаю, что происходит, не дурак. А еще с Небесным хочу познакомиться. Он же сам тебе говорил, что с помощником лучше.

– Это когда было…

– Так и я о том же, пап. Надо мне как-то вливаться. А то эти кляксы на небе… Один ты не справляешься, я же вижу.

Снова завел разговор, которого Григорьев старательно избегал несколько месяцев. Вовка наседал, приходилось отбиваться. Пока все заканчивалось взаимным молчанием и отступлением сына. Григорьев не мог решиться. Ему казалось, что еще не время. Но с другой стороны, размышлял он, а когда оно будет? Вовка всю жизнь может казаться ему маленьким ребенком. Между тем они третий год скитаются по стране. Один чистит людей, второй ждет и вроде бы учится… Так страшно учить его. Так сложно сделать этот шаг.

– Пап, ты лед из колы будешь? – Вовка снял пластиковую крышку, зачерпнул пальцами ледяные кубики, погрузил их в рот и принялся хрустеть со счастливым лицом.

Или все же маленький еще?

– Давай я себе на день рождения куплю хороший нож? – предложил Вовка, слова которого тонули в звонком хрусте. – И как раз им, ну, соберу червоточины для Небесного?

– Опять за свое…

– Надо когда-то начинать, верно?

– И ведь не поспоришь с тобой…

– Я хочу, хочу, хочу! – Вовка взял чизбургер. На салфетку капнула рыжая капля горчицы. – Это не потому, что я маленький и капризный, – продолжил он, – а потому, что пора.

– Почему ты так решил?

– А посмотри на небо, – буркнул Вовка. – С утра подними голову и посмотри. Одни кляксы. И люди вокруг… кто без червоточин? У всех на лице, на руках, на шее одно и то же. Не осталось хороших людей. Вот я и думаю, что ты не справляешься. Конец света, блин, наступит, а мы и не успеем ничего.

– Не у всех червоточины, – попытался ответить Григорьев и запнулся. Почесал затылок, огляделся. В «Макдоналдсе» находилось человек десять. На кого ни посмотри – расплывались трупными пятнами признаки мерзости, алчности, ушлого воровства и низкой морали. У каждого червоточины, пусть не самые крупные, но Вовка бесспорно прав.