13 маньяков

Нет, червоточины у женщины определенно были. Вкраплениями, как у каждого на улице. Вряд ли от ее чистки восстановится равновесие и исчезнут кляксы. Да и чувство не появлялось, затаилось, видимо.

– Пойдем, – буркнул он, поворачиваясь к Вовке.

А Вовка вдруг выдернул из кармана ножик, раскрыл лезвие и бросился на женщину, выставив перед собой и ножик, и заостренную ветку!

С размаху воткнул ей в живот сначала ветку, потом нож. Выдернул, воткнул снова, выдернул – воткнул! Брызнула кровь – в стороны, по стенам. И следом женщина взвыла, ударила Вовку по голове ладонью, потом кулаком, попыталась оттолкнуть его от себя. А Вовка, как маленький волк, кидался и кидался вновь. Ветка с хрустом сломалась надвое и куда-то отлетела.

Женщина ударила еще раз. Из комнаты донесся вдруг мужской голос:

– Верка, ты чего там?

И Григорьев понял, что выхода-то, в принципе, нет.

Он бросился вперед, оттеснив Вовку, ударил эту самую Верку кулаком в переносицу, потом подхватил за спину, ударил коленкой в окровавленный живот. Внутри у женщины что-то булькнуло и перевернулось. Она стала заваливаться на бок. А Григорьев, забыв про боль в суставах и про усталость, давно отработанными движениями с силой приложил лицо женщины о стену, вцепился ей в волосы на затылке, дернул, ударил снова. На стене остались кровавые отпечатки. Григорьев проволок женщину по коридору в комнату, уронил лицом вниз, придавил коленом шею и, схватив за уши, резко провернул. Хрустнули позвонки. Женщина, до этого кое-как хрипевшая, разом замолчала. Григорьев вскочил, огляделся.

В крохотной комнатке, где едва умещались двуспальная кровать с телевизором, у окна стоял пузатый мужичок в трусах, держал перед собой бутылку с пивом и дрожал.

– Ты что, мужик? Ты охренел совсем? Я это, я сейчас, я…

Григорьев бросился к нему через кровать, выхватил бутылку из дрожащей руки, ударил овальным низом по кадыку и потом, со всей силы, по челюсти. Брызнули в стороны золотые с кровью зубы. Мужичок захрипел, схватился за горло, открыл и закрыл рот и начал медленно оседать на пол. Григорьев нанес ему еще несколько ударов по голове бутылкой, пока она, звеня, не разлетелась на осколки и не брызнула взбитой пивной пеной. И сразу запахло остро, неприятно. И стало невероятно тихо.

Григорьев застыл, вертя головой. Поймал себя на мысли, что ничего – ничего! – не болит, и какое же это, черт побери, прекрасное чувство! А потом открыл окно, высунулся наполовину, посмотрел на небо.

А вдруг?

Но кляксы все еще лениво плыли среди звезд. И грома никакого не было. Не те люди. Простое, человеческое убийство.

Повернулся. В дверях стоял ошарашенный, окровавленный Вовка. Лицо у него было все в красных капельках, среди которых страшно выпученные глаза. Обеими руками сжимает нож.

– Как тебе, наигрался? – зло и устало усмехнулся Григорьев. – Молодец, сынишка. Что теперь делать будем?

Вовка подошел к женщине. Долго смотрел на нее, словно пытался понять, что же это такое – мертвые люди. Потом тихо спросил, переведя взгляд на Григорьева:

– Червоточины вырезать?

– А зачем? Это обычные люди. Не хуже других. Эти червоточины никому не нужны. Никакой мир они не спасут.

– Тогда… – Вовка вытер нос рукавом, – тогда пойдем отсюда, пап, а?

– Ох, Вовка. – Григорьев огляделся. – Натворили мы с тобой дел…

3

Они вернулись тем же путем, что и пришли, не встретив по дороге ни одного человека. Автомобиль терпеливо ждал, укрывшись тенью, словно одеялом.

Григорьев, вывернув все в бардачке, нашел сигаретную пачку, долго ломал в руках спички и, наконец, тяжело и глубоко закурил. Пальцы дрожали, но уже не от усталости, а от нервов. В голове крутилось лихорадочное: «натворили», и была какая-то сторонняя жалость от случившегося, будто он не убил только что двух человек, а лишь стал невольным свидетелем безобразной и кровавой сцены.

Вовка достал полотенце, вытерся, протянул Григорьеву. Тот стер кровь с рук, с шеи, с лица.

Вовка тем временем протянул бутылку-полторашку с питьевой водой. Григорьев выдернул изо рта сигаретку, глотнул жадно холодной и неприятной на вкус воды.

– Вот ты говоришь, что их червоточины никому не нужны, – сказал вдруг Вовка. – Будто они никакой мир не спасут. А почему так? Может, равновесие только поэтому и болтается из стороны в сторону, что мы мало людей зачистили? Может, надо не искать одного-двух совершенно грязных, а чистить всех подряд, кто хоть сколько-нибудь плохих дел натворил?

Григорьев помял зубами сигаретку:

– Тогда, Вовка, никого вокруг не останется.

– Только чистые, – пробормотал Вовка. – Это же не самая плохая идея, да?

– На самом деле очень плохая. Невероятно. А вдруг тебе понравится убивать? Просто так. Независимо от того, плохие вокруг люди или нет?

– Но если не забирать у них червоточины, то, выходит, мы их убили просто так.

Григорьев докурил, обошел машину и сел за руль. Дождался, пока Вовка пристегнется. Завел мотор. Машина проехала тяжело, с метр, и подпрыгнула, словно на кочке.

Григорьев чертыхнулся, высунулся через окно и обнаружил, что лопнуло переднее колесо. И когда успело?

– Пойдем, – буркнул Вовке, – поможешь.

В багажнике валялась старая запаска. Года два уже валялась. Вот и пригодится.

Вернулся в ночную прохладу улицы, обогнул машину.

Хлопнула дверца. Вовка, притихший, ошарашенный, показался с обратной стороны. Он успел надеть рюкзак, да так его и не снял.

В животе что-то неприятно перевернулось, вырвалось гнилой отрыжкой. Желудок сжался болезненным спазмом. Григорьев поморщился.

– Болит что-то? – спросил Вовка.

– Да уж помирать скоро, – привычно отмахнулся Григорьев. – Всегда что-то болит.

Он открыл багажник и несколько секунд всматривался, пытаясь понять, что внутри изменилось. Потом вдруг понял, что. Багажник изнутри был весь в крови. В размазанных, чуть просохших темно-бурых разводах. А на дне его лежал черный пакет, раскрытый, как пасть зверя, и вокруг этого пакета валялись человеческие внутренности.

«Печень. Это же, черт побери, печень», – как-то отрешенно подумал Григорьев и внезапно еще раз болезненно отрыгнул. Горло свело судорогой, Григорьев наклонился, и его стошнило, да настолько сильно, что потек через нос темно-зеленый желудочный сок. А желудок не останавливался, сжимался спазмами и вспыхнул болью так, что Григорьев заскулил.

– Что это? – выпалил он, падая на колени около багажника. – Что это? Что происходит? Как это?

– Это, пап, еще один человек с червоточинами, – сказал Вовка тихо, подошел ближе, запустил руку в багажник, вытащил что-то и на ладони протянул Григорьеву блестящие белые глаза. – Смотри. Это глаза плохого человека. Без него мир стал лучше, я в этом уверен. Вернее, без нее.

– Ты кого-то убил?.. Как ты… – Григорьев не договорил, очередной спазм свел мышцы, и из горла и носа снова хлынул зловонный желтый поток вперемешку с кровью. Заболела голова, перед глазами поплыли круги.