1356 (др.перевод)

Он смог различить слова, когда вступил в освещенное свечами пространство, и узнал псалом.

– Quoniam propter te mortificamur tota die, - пели мужские голоса, вытягивая длинные слоги, - ‘aestimati sumus sicut oves occisionis.

– Что это такое?
– прошептала Женевьева.

– "За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание", - тихо перевел Томас.

– Мне это не нравится, - нервно сказала она.

– Мне только нужно поговорить с аббатом, - ободрил ее Томас.
– Подождем, пока закончится служба.

Он взглянул на высокие хоры, где смог лишь разглядеть высокую стену с изображением Христа в Судный день. С одной стороны от него грешники падали в пламя ада, их ряды, к удивлению Томаса, состояли из священников в сутанах и монахах в рясах.

Чуть ближе, в нефе, находилось изображение Ионы и кита, которое потрясло Томаса, уж больно необычным оно было для такого далекого от моря монастыря, и напомнило о том, как отец рассказывал ему это притчу и как мальчишкой он спустился на галечный пляж в Хуктоне и всматривался вдаль в надежде увидеть кита, способного проглотить человека.

Напротив Ионы, наполовину в тени колонн, была еще одна фреска, и Томас понял, что она изображала Святого Жуньена. На ней был нарисован монах, преклонивший колена на кусочке свободной от снега земли и смотрящий вверх, на руку с мечом, протянутую к нему с небес.

– Вот оно!
– произнес он зачарованно.

Монахи, стоящие в глубине нефа, услышали его и большинство обернулось, увидев Женевьеву и Бертийю.

– Женщины!
– встревоженно прошипел один из монахов.

Второй поспешил в сторону Томаса.

– Пилигримы могут входит в церковь лишь между утренней молитвой и полуденной, - воскликнул он с негодованием, - но не сейчас! Уходите, все вы!

Робби, Кин, сир Роланд и три гасконца последовали за Томасом в церковь, и негодующий монах простер свои руки, как будто пытаясь выгнать их всех.

– У вас мечи!
– запротестовал монах.

– Вы должны уйти!
– еще несколько монахов обернулись, и пение было прервано недовольным ворчанием, а Томас вспомнил слова своего отца о том, что группа монахов может быть более пугающей, чем банда разбойников.

– Люди думают, что они лишь кастраты и слабаки, - сказал тогда отец Ральф, - но это не так, Богом клянусь! Они могут яростно драться!

Эти монахи были готовы сражаться, и там их насчитывалось по меньшей мере две сотни. Должно быть, они рассчитывали, что ни один воин не посмеет вытащить меч в монастыре, и ближайший к Томасу монах, по-видимому, верил в это, потому что пихнул Томаса в грудь своей мускулистой рукой как раз в тот момент, когда на высоком алтаре зазвонил колокол.

Он звонил яростно, звук был подкреплен ударами посохов по каменному полу.

– Пусть они останутся, - прорычал властный голос.
– Я приказываю им остаться!

Последние слова песни унеслись вдаль и затихли. Монах по-прежнему держал руку на груди Томаса.

– Убери ее, - тихо произнес Томас. Монах враждебно посмотрел на него, и Томас схватил руку. Он отвел ее назад с силой, которую получил, оттягивая тетиву боевого лука.

Монах сопротивлялся, его глаза расширились от страха, когда он почувствовал силу лучника. Он попытался выдернуть руку, и Томас согнул ее сильнее, пока не почувствовал, как ломаются кости запястья.

– Я велел тебе убрать ее, - сказал он.

– Томас!
– ахнула Женевьева.

Томас посмотрел на высокий алтарь и увидел стоящую там фигуру, крупного человека, закутанного в красное, высокого, тучного и повелевающего. Пилигримов привел сюда кардинал Бессьер. И он был не один. На краю нефа находились арбалетчики, и Томас услышал, как щелкает взведенная тетива. Там была по меньшей мере дюжина лучников, все в ливреях с зеленым конем на белом поле, а с ними и латники, а рядом с кардиналом, на верхних ступенях алтаря, стоял граф Лабруйяд.

– Ты была права, - тихо произнес Томас.
– Мне следовало взять с собой лучников.

– Приведите их сюда!
– приказал Бессьер. Кардинал улыбался, и это было неудивительно, ведь враги сами пришли прямо в его руки и теперь полагались на его милость, а у кардинала Бессьера, архиепископа Ливорно и папского легата при французском престоле, не было милости.

Отец Маршан, высокий и мрачный, стоял чуть позади кардинала, и Томас, протиснувшийся к нефу между монахами, расступившимися, чтобы позволить им пройти, различил еще больше латников в затененных углах.

– Добро пожаловать, - заявил кардинал, - Гийом д'Эвек.

– Томас из Хуктона, - сказал Томас вызывающе.

– Бастард, - уточнил отец Маршан.

– И его еретическая шлюха жена!
– добавил кардинал.

– И моя жена тоже, - пробормотал Лабруйяд.

– Две шлюхи!
– произнес кардинал, ка будто развеселившись.
– Держите их там!
– прорычал он арбалетчикам, охранявшим Томаса.
– Томас из Хуктона, - продолжал он, - Бастард. Так зачем ты явился в это место для молитв?

– Мне дали задание, - сказал Томас.

– Задание! И какое же?
– кардинал говорил с притворной добротой, как будто потакал маленькому ребёнку.

– Предотвратить попадание священной реликвии в злые руки.

Рот кардинала расплылся в полуулыбке.

– Какой реликвии, сын мой?

– Злобы.

– Ага! И в чьи же руки?

– В ваши, - сказал Томас.

– Вот видите, на что способен этот бесчестный Бастард!
– теперь кардинал разговаривал со всеми присутствующими.
– Он взял на себя смелость лишить святую матерь церковь одной из самых священных реликвий! Он уже отлучен от церкви!

Ему отказано в спасении, но он все равно осмелился прийти сюда и привести своих шлюх в это священное место, чтобы украсть то, чем Господь наградил своих верных слуг.

Он поднял руку и указал на Томаса.

– Ты отрицаешь то, что отлучен от церкви?

– Я себя только в одном признаю виновным, - сказал Томас.

Кардинал нахмурился.

– В чём именно?

– Что у тебя был брат, - ответил Томас. Лицо кардинала потемнело и вытянутый палец задрожал, а потом опустился.
– У тебя был брат, - сказал Томас, - и он мертв.