1632
Шрифт:
"Стрельба на рикошетах" была бесполезна против укреплений, но против людей в поле она была сверхэффективной. Ядра касались земли в дюжине ярдов перед целью, и отскакивали под небольшим углом, вместо того чтобы зарыться в землю. После первого отскока они летели на высоте от колена до плеча. Чугунные снаряды обрушивались на плотные ряды солдат как шар в кегельбане - только вместо того, чтобы сбивать кегли, они калечили людей. Даже трёхфунтовое ядро на такой дистанции запросто убивало или калечило дюжину человек. Двенадцатифунтовки же несли вообще настоящее опустошение.
Артиллерия Торстенссона рвала терции, как касатка
Даже такие храбреца, как люди Тилли, не могли вынести подобный огонь. Отважные, как и всегда, новобранцы стойко шли за ветеранами. Они безропотно выполняли приказ и медленно ползли к углу шведского фланга. Но их строй становился всё более и более разрозненным. А многие пикинёры получали ранения ещё и от оружия своих же товарищей, спотыкавшихся о трупы и не справлявшихся с оружием.
***
Тилли видел это и бледнел всё больше. У края наступавших терций он остановил коня и оглянулся назад, на побоище.
– О Боже небесный, - выдавил он. А ведь Валленштейн предупреждал его о шведской артиллерии... Чертов Валлентштен, этот богемец с чёрным сердцем! Да, он предупреждал - как и дюжина польских офицеров - подчиненных самого Тилли. Но Тилли не поверил им...
– О Боже небесный, - пробормотал он снова. И задумался было об изменении направления удара. Развернуться - и привести проклятые пушки к молчанию.
Развернуться...
Тилли сразу отбросил это порыв. Его отряды не "разворачивались". Не могли развернуться. Они были инструментом атаки, инструментом сокрушающей победы, а не изощренного манёвра.
– Победа, - зарычал он. Ему было семьдесят два, и ни днём меньше. Семьдесят два года - и ни в один из этих дней он не знал поражения.
– Вперёд!
– проревел он. Старый генерал выхватил свой меч и загарцевал к переднему краю. Указав мечом на левый фланг шведов, он снова проревел:
– Вперёд! Победа там!
Терции не могли не повиноваться - семнадцать отрядов, на всём протяжении фронта, рванули вперёд. Никто из них не сомневался в своем долге. Ни одна терция, ни один ряд, ни одна колонна, ни один человек.
Торстенссон разбросал их кишки по земле. Плевать.Они уже ходили через них. Торстенсон раскрасил землю их кровью. Плевать. Им доводилось умываться кровью и раньше. Тостенссон разнёс их в пух и прах как никто ранее. Плевать. Тилли их ещё никогда не подводил.
Многие из них были убийцами. Ворами и насильниками. Но трусами - никто.
Полуразбитый шведский угол был уже перед ними. Подобно раненому медведю, оставляя кровавый след, терции были готовы разорвать свою жертву.
Наконец-то!
– Папаша Тилли!
– ревели они - Дева Мария!
***
Но угол шведского фланга вовсе не был разбит. То есть, уже больше не был. Горн - умелый Горн, надежнейший Горн - перестроил линии фланга ещё до получения королевского приказа. Теперь шведский левый фланг образовывал прочный, как скала, угол построения. Имперская
тяжелая кавалерия уже разбилась об эту балтийскую скалу. Теперь накатились и терции... и тоже бесполезно.Пика против пики - в этом искусстве католики были равны своим врагам. Но шведский король больше доверял огневому превосходству, чем холодной стали. Он изучил методы голландцев, и успел обкатать их в Польше и России.
При Брейтенфельде, у шведов было большее соотношение мушкетов к пикам чем у их врага. И, что более важно, Густав-Адольф учил их сражаться в сравнительно неглубоких построениях, по примеру голландцев. Мушкетеры Тилли стояли по тридцать рядов в глубину. Тем самым, большая их часть не могла выйти на линию огня. Мушкетёры же Густава - не более чем в шесть рядов - вполне достаточно, чтобы дать время на перезарядку, пока ведет огонь первый ряд.
Шведские пики смогли удержать натиск терции на время достаточное, для того чтобы начало сказывать шведское превосходство в огневой мощи. Люди Тилли были храбрецами, но они так и не смогли прорвать шведскую линию. Они просто... гибли один за одним. А тем временем, король Швеции готовил им окончательный смертельный удар.
Тилли и его терции не могли поворачиваться, а вот Густав-Адольф - мог. Мог, и сделал это.
Глава 36
Король лично возглавил атаку вверх по склону, прямо на имперские пушки.
– Gott mit uns!
– рычал он, показывая своей кавалерии саблей вперёд.
В глазах скачущего за ним Андерса Юнссона мелькало раздражение. У Густава-Адольфа имелись с собой два колесцовых пистоля в седельных кобурах. Но в бою он их никогда не использовал, утверждая, будто это оружие весьма неточно. Вот почему его телохранитель и ругался про себя. Просто король тщательно скрывал свою близорукость, и, по мнению Юнссона, его нежелание применять их в бою было обусловлено лишь тем, что он не смог бы попасть даже в широкую стену сарая.
Андерс пришпорил лошадь, нагоняя короля.
– Вообще-то, это я должен охранять вас, милорд, - буркнул он - а не наоборот.
– Тогда найди лошадь порезвее - ухмыльнулся в ответ Густав, и снова взмахнул саблей - Gott mit uns!
Позади ему вторили смоландцы и ост-готы. А по бокам от них, где резвые финны уже обошли более медленных шведов, раздался их леденящий кровь боевой клич.
– Хаака пелле!
***
На острие атаки кавалерии, почти на вершине холма, пытались развернуться имперские канониры. Уж насколько неторопливы были терции, так эти огромные пушки были ещё медленнее. Приказ Тилли на диагональную атаку застал пушкарей врасплох. Они всё ещё возились, запрягая лошадей и волов когда Густав начал контратаку.
Артиллеристы католиков вдруг увидели тысячи шведских и финских всадников, несущихся на них. Серьезного прикрытия у них, если не считать за таковое малюсенький отряд копейщиков, вовсе не было.
Один из артиллеристов начал в темпе выпрягать переднюю лошадь из упряжки своей шестифунтовой пушки.
– Ты что это задумал?
– вопросил его товарищ.
– Я уматываю отсюда подальше, - шепнул в ответ канонир, - и если ты не дурак, следуй за мной. Ведь эти финны такие же дикари, как и хорваты.