1632

Его напарник побледнел. Про финнов он был не в курсе, но с хорватами успел познакомиться. Те составляли изрядную часть лёгкой кавалерии Габсбургов, и славились как своим искусством езды так и своей жестокостью. Пленных хорваты не брали.

Испуганный канонир наконец распряг лошадь и неуклюже возился, пытаясь на неё забраться - не было ни стремян, ни седла, из всей упряжи - один недоуздок. Напарник услышал доносящий издалека вой финнов "Хаака пелле!".

– Что они орут, спросил он, не понимая слов.

– Это означает "Руби их", - проворчал канонир, - если тебя это, конечно, еще интересует.

Он ударил в бока своего скакуна каблуками без шпор. Ошеломленная, привыкшая лишь к упряжи лошадь, сорвалась в неуклюжую рысь. И тут же, понукаемая страхом и яростью в голосе наездника - резко перешла в галоп.

Скачущий без седла и стремян канонир грохнулся на землю. Его гибель была почти мгновенной - по его и так сломанной шее ударила копытом лошадь его товарища, также подхватившегося удрать. В отличие от первого канонира, его напарник ухитрился, судорожно вцепившись в гриву, удержаться на спине лошади но это ему не так уж сильно помогло. Вообще непривычная к верховой езде лошадь, была так растеряна и испугана, что проскакав по кругу, принесла его в лоб на группу финских всадников.

– Хаака пелле!

***

У большинства же имперских артиллеристов не было никакой возможности спастись верхом - и даже попытаться сделать это. Шестифунтовок, в которые и запрягали лошадей, в армии Тилли было сравнительно немного. Армии католиков предпочитали двенадцати- и огромные двадцатичетырёхфунтовые орудия, который перемещались воловьими упряжками. Так что пушкарям пришлось спасаться на своих двоих - и в большинстве случаев довольно таки успешно. При всей своей репутации дикарей, эти финны находились под командованием Густава-Адольфа, и были вполне дисциплинированными. Король был скор на расправу с бравыми конниками которые увлекались хаосом погонь, когда надо было делать дело.

– Берем пушки!– ревел Густав. Не удостаивая внимания разбегавшихся имперских артиллеристов, финны, словно ястребы, устремились к орудиям. Оставшиеся небольшие заслоны имперцев, попытавшихся удержать свои позиции, были изрублены за пару минут. Ко времени прибытия Густава-Адольфа и шведских полков, вся артиллерия Тилли была захвачена.

Густав гарцевал на своем скакуне взад-вперёд. Убрав саблю в ножны, он снова начал размахивать шляпой.

– Разворачивайте орудия!
– ревел он. Его могучий голос был хорошо слышен сквозь шум битвы.
– Я хочу чтобы вы повернули их на Тилли! Немедленно, слышите? Немедленно! Ну! Давай-давай-давай!

Финны приказ пропустили мимо ушей - они прекрасно знали что он отдается другим, не им лично. Вместо этого, они начали организовывать защиту от вражеской кавалерии. А тем временем спешились сотни смоландцев и ост-готов. Торопясь, ловко используя брошенные сбежавшими пушкарями католиков рычаги, они начали разворачивать огромные пушки. Другие тут же заряжали их.

Понятно, они делали это помедленнее и не так ловко, как расчеты Торстенссона. Но, в отличие от кавалерий других армий, кавалеристы Густава были обучены к действим и в качестве артиллеристов, не говоря уже про пехоту. Как и в других странах, в шведской кавалерии преобладали дворяне, но в отличии от тех, у шведской аристократии было мало надменности, свойственной их континентальным собратьям - а ту, что все-таки была, быстро повыбивал из них король путем изнурительных тренировок и строгой дисциплины.

Так что вскоре пушки были наведены. Густав не ждал единой готовности, дабы палить слитным залпом, как это делали артиллеристы Торстенссона. Каждое орудие стреляло, как только было готово.

Стрельба была хаотичной, небыстрой и неточной. Но это было уже и не так важно. Армия Тилли к тому времени уже была основательно потрепана и почти сломлена до неузнаваемости тяжелым боем. Четкие ряды терций распались, зажатые между неподдающейся обороной Горна и обстрелом артиллерии Торстенссона. А теперь свою лепту внёс и огонь их собственных тяжелых орудий. Огромная масса католических солдат - теперь уже не сильно отличавшаяся от беспорядочной толпы - была той целью, в которую было сложно промахнуться даже непрофессиональным пушкарям - кавалеристам вставшим у захваченных орудий. Кроме того, размер ядер компенсировал недостаток точности. В отличие от опытных и хорошо подготовленных артиллеристов Торстенссона, у кавалеристов, чаще всего, не выходило стрелять на рикошетах. Но среди тех тысяч людей, скучившихся так плотно, что они с трудом могли даже пошевелиться, двенадцати- и двадцатичетырёхфунтовые ядра легко сеяли семена смерти.

Похоже, это был один из тех немногих случаев в жизни, когда даже Густав-Адольф не испытывал искушения предпринять ещё одну атаку.

Ну... Почти не испытывал.

– А может...
– услышал Юнссон его бормотание.
– Может...

Король сверлил взглядом далёкого врага, встав в стременах. Его огромная фигура напоминала поднявшегося медведя, смотрящего на раненного лося.

Тогда телохранитель быстро сказал:

– Ваше Величество, тут дело решённое, -он указал на имперцев саблей.
– Мы прикончили их. Точно.

Король вздохнул.

– И чего они еще не сдаются. Их кавалерия бежала. Шансов на контратаку нет. Они в западне.

Юнссон промолчал - шансов на капитуляцию этого противника не было. Только не под командованием Тилли.

– Бедняга Тилли, - размышлял вслух Густав.
– Паппенхайм сгубил его дважды. Сначала сделал его магдебургским мясником... А теперь - и вовсе навсегда.

Осматривая местность своим близоруким взглядом, он, по сути, не видел ничего кроме расплывчатых очертаний. Но зрелище нравилось ему тем не менее.

– И сейчас, и навсегда - Брейтенфельд.

 *** 

– Чертов Паппенхайм, - прошептал Тилли. Лицо старого генерала заострилось, когда адъютант затянул повязку туже, но он терпел. Только ещё одно тихое проклятье.

– Чертов Паппенхайм.

Тилли лежал на земле почти в центре своего войска. Сегодня он был ранен уже дважды. Первая рана была пустячной - всего лишь крупный синяк, оставленный отскочившей от кирасы мушкетной пулей. А вот рана в бедро, которой сейчас и занимался адъютант, была гораздо серьёзнее. Подброшенная ядром одной из этих дьявольских шведских пушек пика проделала в нём изрядную дыру. Вся его нога была в крови.

Вслух Тилли ругал Паппенхайма, а вот молча - самого себя.

"Надо было прислушаться к Валленштейну. Так ловко! Так ловко! Никогда не видел, чтоб армия так быстро передвигалась и перестраивалась. Как шведский ублюдок делает все это?"

Старый полководец испытывал искушение закрыть глаза, от страшного унижения и боли. Но тут же поборол этот порыв. Даже когда увидел, как менее чем в сорока ярдах от него ещё дюжину его людей очередное ядро превратило в кроваво-костяную кашу. Ни один человек не скажет, что Тилли - Иоганн Церклас, граф фон Тилли! - не смог встретить разгром так же невозмутимо, как обычно встречал триумф.

В этот к нему подошли и встали рядом с ним на колени двое его офицеров с осунувшимися лицами.

– Надо сдаваться, генерал, - выдавил один из них.

– Путей для отхода нет, - добавил второй. - Ничего нельзя сделать без кавалерии, которая могла бы нас прикрыть. Шведы и финны просто изрубят нас.

Ослабевший от потери крови, всё ещё лёжа на спине, Тилли покачал головой. Несмотря на всю усталость и кровопотерю, жест был твёрдым и ясным.

– Нет.