1812. Фатальный марш на Москву

По мере того, как стороны получали и вводили в битву за Малоярославец все новые и новые подкрепления, тот то и дело переходил из рук в руки – всего не менее восьми раз. Борьба за город преимущественно носила характер ближнего боя, в большинстве случаев солдаты дрались на улицах среди горевших домов, а те рушились, погребая под собой убитых, раненых и здоровых. Многие из тех, кому посчастливилось выползти из-под пылавших развалин, пали под копытами лошадей и под колесами артиллерии, которая то и дело меняла позиции.

Давно перевалило за полночь, а бой все не стихал. Представление сделалось «неописуемо великолепным и захватывающим», как описывал виденное генерал Уилсон, наблюдавший за происходящим с русской стороны. «Треск огня, темные силуэты сражающихся, шипящий звон картечи из единорогов, грохот ружейной стрельбы, бомбы с подожженными запалами, летавшие туда и сюда по воздуху, дикие крики бойцов и весь аккомпанемент кровавой схватки создавали редко встречающееся сочетание» {657} . Французы и итальянцы дрались, точно львы, и с наступлением ночи сделались хозяевами города.

657

Wilson, Invasion, 229.

Как считал генерал Бертезен: «Эта битва была самым славным подвигом за всю кампанию». Наполеон не скупился на похвалы в адрес принца Евгения и его солдат. Не меньшие восторги расточал и Уилсон. «Итальянская армия продемонстрировала качества, кои навеки обеспечили ее солдатам место среди храбрейших воинов Европы», – писал он. Дивизии Дельзона, Бруссье и Пино, равно как и Итальянская Королевская гвардия, на более позднем этапе противостояния получили поддержку от дивизий Компана и Жерара из 1-го корпуса Даву. В результате чего общее количество войск с французской стороны составило в тот день около 27 000 чел. при семидесяти двух орудиях. И они одержали верх в схватке с более чем 32 000 русскими при 354 орудиях. «Да, то и вправду была одна из самых славных побед, – уверял капитан Бартоломео Бертолини, – которая, как по причине последовавших за ней несчастий, так и ввиду неблагодарности и злого умысла французских историков, кои пишут подавляющим образом о сражениях Наполеона, почти не упоминается» {658} .

658

Berth'ez`ene, II/132; Wilson, Invasion, 230; Bertolini, I/369.

Но успех обошелся дорого. Урон французской стороны исчислялся примерно шестью тысячами раненых и убитых, включая и генерала Дельзона, сраженного насмерть пулей в голову в момент, когда он возглавлял атаку. Русские недосчитались больше, но они могли себе позволить терять людей [158] . «Еще одна такая победа, говорят солдаты, и у Наполеона больше не останется армии», – свидетельствовал начальник штаба корпуса принца Евгения {659} . К тому же французская победа оказывалась бессмысленной и с тактической точки зрения.

158

потери русских войск достигали 7000 чел. (6930 по неполным данным), из которых более половины (3779 чел.) приходилась на убитых и пропавших без вести. – Прим. ред.

659

Beauharnais, VIII/22; Labaume, 279.

Вся русская армия, насчитывавшая не менее 90 000 чел. при более чем пяти сотнях орудий, расположилась на господствующих позициях позади города. Наполеон не мог выставить и 65 000 (Мортье находился между Москвой и Можайском, Жюно оставался в Можайске, а Понятовский – в Верее). Если император французов хотел выполнить замысел по взятию Калуги или даже только вернуться в Смоленск через Медынь и Ельню, ему предстояло нанести поражение русским в тяжелой и решительной битве. Его инстинкт подсказывал поступить именно так, то же самое говорил и Мюрат, но большинство окружения высказывалось против подобного курса действий.

Той ночью в ставке, разместившейся на окраине деревни Городня в убогой избе, единственную комнату которой разгораживала надвое грязная холщовая занавеска, Наполеон поинтересовался мнением маршалов. Он слушал их молча, устремив глаза в лежавшие перед ним карты. В то время как одни высказывались за продолжение или, по крайней мере, за форсирование Лужи в каком-то другом месте и за марш на Смоленск через Медынь, большинство выступали за более благоразумный с их точки зрения вариант: выход на дорогу Смоленск-Москва и отступление по ней. «Спасибо вам, господа, я приму решение», – заключил он, закрывая совещание, и отправился спать {660} .

660

Caulaincourt, II/98–9; Fain, Manuscrit, II/248, 251–2, 253, 255; Lejeune, M'emoires, II/240; S'egur, V/116, 123–8.

До наступления рассвета следующим утром Наполеон сел в седло и отправился к Малоярославцу на рекогносцировку, желая лично изучить обстановку. Он отъехал совсем недалеко от Городни, когда скопление казаков атаковало его небольшой отряд. Гвардейские конные егеря и польские шволежеры-уланы эскорта, вместе с некоторыми из штабных и свитских офицеров, отогнали противника, пока император отъезжал в безопасное место. Но он едва не попал в плен. Затем Наполеон поскакал через поле боя и через Малоярославец, чтобы оценить русские позиции. Развалины городка представляли собой тяжкое зрелище. «Улицы покрывали тела убитых, многих из которых кошмарным образом искалечили колеса орудий и зарядных ящиков, – вспоминал полковник Любен Гриуа. – Ужаса этой сцене добавляло большое количество тех, кто пали жертвами огня, и чьи трупы в той или иной степени почернели и съежились, в зависимости от того, обгорели они лишь слегка или прожарились полностью». Согласно барону Фэну, увиденное в изрядной мере поразило Наполеона {661} .

661

Griois, II/89; Fain, Manuscrit, II/253.

Картина, открывшаяся ему за полем боя, вызвала нерешительность. В ранние часы утра Кутузов отступил на пару километров и развернул войска на сильной оборонительной позиции. Данный момент подсказывал Наполеону, что он сможет нанести решительное поражение Кутузову, каковое обстоятельство не только позволит отомстить за Винково, но и превратит марш в Смоленск из отступления в победоносное шествие. Но, ввиду силы позиции русских, победа обещала дорого обойтись французам, к тому же, им пришлось бы уходить, бросив тяжелораненых.

Отступив немного от Малоярославца, Кутузов и в самом деле оставил открытой дорогу на Медынь, как бы позволяя Наполеону идти в Смоленск этим путем, но тогда у отступавших французов на плечах повисла бы вся русская армия. Наполеон снова обсудил положение с окружением, но решения так и не достиг.

В то время как Кутузов не терял времени, трубя о Малоярославце как о победе русских, сам он далеко не чувствовал себя уверенно. В его войсках преобладали сырые новобранцы из недавно прибывших рекрутских партий, и московские ополченцы, переведенные в регулярные части ради восполнения потерь их личного состава. Среди офицеров тоже было много неопытных, еще не нюхавших пороха, и, хотя недостатка в боевом духе армия не испытывала, во время баталии такие моменты неизбежно тянули бы ее назад {662} . Никто не знал, как поведут себя необстрелянные бойцы в решительном сражении один на один с матерым врагом. С другой стороны, французы продемонстрировали, что сидение в Москве не отразилось на их моральном состоянии до степени утраты боеспособности. Итак, в то время как Кутузов значительно превосходил противника числом солдат и имел подавляющий перевес в артиллерии, на стороне Наполеона оставалось огромное преимущество – качество войск. [159]

662

Kharkievich, 1812 god v Dnevnikakh, 45; Mitarevskii, 125.

159

Для того периода утверждение автора относительно подавляющего перевеса русских в артиллерии нельзя считать верным, поскольку при оставлении Москвы в армии Наполеона насчитывалось 569 орудий, из которых 34 принадлежали к 8-му корпусу Жюно, находившемуся в Можайске. В любом случае, к 25 октября под Малоярославцем император французов еще имел в своих войсках более 500 пушек и гаубиц, тогда как в русской 1-й (или Главной) армии Кутузова, вместе с казачьей артиллерией и пушками, приданными летучим отрядам, было 646 орудий. Действительно «подавляющим» превосходство русских в количестве артиллерийских стволов станет несколько позже, а именно к середине ноября 1812 г. – Прим. ред.

«Крайне странные вещи творились в русской Главной квартире в ту ночь», – отмечал полковник фон Толь. Беннигсен, Коновницын, Уилсон и сам Толь изо всех сил старались подвигнуть Кутузова к действию, чувствуя победу, находившуюся от них, как казалось, на расстоянии вытянутой руки. Но даже при удачном для себя раскладе Кутузов не желал ставить все на одну карту. Потерпи он поражение тогда, армия уже не смогла бы оправиться, как случилось после Бородино, кроме того очень неубедительным выглядел бы главный довод его в решении об оставлении Москвы ради сохранения войска, чтобы впоследствии оно изгнало Наполеона из России. Поскольку французы не уходили, а явно изучали местность, Кутузову оставалось предполагать только одно – то, что на следующий день они дадут ему битву. Когда же фельдмаршал получил данные о французских частях, замеченных за попытками переправиться через Лужу западнее и выйти к Медыни, он забеспокоился, как бы его не отрезали от Калуги. Посему он решил избежать сражения и приказал ночью начать отход. «Степень его малодушия превосходит меру, дозволенную даже трусу», – кипел негодованием Беннигсен в письме к жене {663} .

663

Toll, II/269; Bennigsen, Zapiski, 360; Nesselrode, IV/108; Toll, II/270; Dubrovin, 235.

18 Отступление

Знай Наполеон настроение Кутузова, он бы развернул смелое наступление и двинулся на Медынь, где нашел бы продовольствие и фураж, а оттуда пошел на Ельню, навстречу ожидавшей его прибытия дивизии под началом генерала Бараге д'Илье. Далее путь лежал на Смоленск, куда войска императора французов прибыли бы в приличном состоянии 3 или 4 ноября. Но, принимая во внимание сильную позицию русских, он решил по-другому: тем же вечером отдал приказ об отступлении через Боровск и Верею на Можайск с целью затем двигаться оттуда по главной дороге в Смоленск. Так в одном из наиболее удивительных эпизодов в военной истории две армии начали удаляться одна от другой.