19-я жена

Если эта свеча догорит прежде, чем займется заря, придется писать при свете луны. Может быть, охранник за дверью попросит у миссис Пэддок еще одну? Только тогда он должен сделать это сейчас, пока она не легла спать. Чтобы выполнить это, ему придется покинуть свой пост, а сделать так он сможет, если доверится мне. Охранник — юноша-католик, зовут его Кристофер, он напоминает мне моего сына Уилларда. У них одинаковая мягкая улыбка и волнистые каштановые волосы. Похоже, они одного возраста — спрошу у него, когда поговорю с ним насчет второй свечи. Я часто думаю об Уилларде, о том, как храбро он противостоял клевете, когда прибыл в Уэст-Пойнт несколько лет назад. Многие требовали, чтобы его убрали из кампуса, писали сенаторам и конгрессменам, третировали его как сына развратниц. Когда я прочел об этом в газетах, я телеграфировал Уилларду, чтобы он возвратился домой. Он ответил быстро и кратко: «Отец, останусь». Теперь он готовится к окончанию военной академии, с назначением в национальный инженерный корпус. Он — превосходный мальчик, я всегда мечтал вырастить такого сына.

Ну вот, я поговорил с офицером-охранником. Его фамилия О'Коннор, ему двадцать три года — возраст Уилларда, почти до месяца. Он принесет мне свечу из шкафа миссис Пэддок. Ожидая его, я некоторое время постоял у окна. Широкая долина лежит в глубокой тьме, но лунные лучи отбрасывают от снега серебристо-голубоватые отблески. И пока я смотрел туда, у меня создалось ощущение, будто что-то там шевелится. Я не могу определить это сколько-нибудь точно. Это именно так и воспринято моим глазом: какое-то шевеление во тьме. Не знаю, игра ли это света, или стая волков, затаившаяся в снегу, или люди собираются вместе. Или, вероятнее всего, нет там никакого шевеления, все тихо и мне пора спать.

Когда офицер О'Коннор возвратился со свечой, я спросил его, не беспокоился ли он, что я мог попытаться бежать? «Нет, сэр, — ответил он, — вы же дали мне слово». Он вручил мне длинную коническую свечу, едва обгоревшую сверху.

Теперь, когда я снабжен достаточным количеством свечной энергии, у меня будет друг-свет, который проведет меня через эту ночь. Стоит мне подумать о том, что еще надо сделать, я начинаю нервничать и хожу кругами по этой маленькой комнате. Меня не волнует отсутствие свободы. Во время моего домашнего ареста зимою 1872 года я был способен сидеть за письменным столом день и ночь, разбираясь с задачами и решая дела в таком темпе, какого я прежде за собою не знал. Всегда есть много такого, что необходимо сделать, вопросов, которые нужно рассмотреть, работ, требующих завершения. В следующем месяце мне хотелось бы вернуться в Сент-Джордж — проверить, как идет строительство Храма. Крыша должна скоро уже подняться — мне хочется надеяться, что я буду этому свидетелем. Когда она встанет на место и здание выдержит купол, мы сможем проводить там множество важнейших обрядов, начиная с крещения умерших. Затем я должен позаботиться об общине «Юнайтед Ордер», [132] которой еще предстоит укорениться. А попозже, уже летом, мне хотелось бы снова ввести в обиход Новый Алфавит. Насколько легче он будет для наших эмигрантов, когда они прибудут в Дезерет, не зная английского, как это и бывает в большинстве случаев. Последняя попытка была неудачной, я знаю; это потому, что я сам не привел к нему Святых. На этот раз они поймут, как этот Алфавит важен для меня. И всегда дел еще больше — например, письма, которые я обязан написать своим сыновьям, в том числе и Уилларду: я должен описать ему моего охранника. Надвигается конференция Советов Священства. Аудиторская проверка отчетов Кооперативных торговых учреждений Зайона. Встреча с Советами директоров банка Дезерета, и Городской Трамвайной К ^о, и Телеграфной К ^оДезерета. Все эти встречи нужно провести очень скоро, да еще просмотреть планы будущих линий Южной железной дороги Юты, организовать ежегодное собрание с Газовой компанией и т. д. и т. п. — все это проблемы и дела, занимающие мои мысли в последнее время. Неверно полагают те, кто не знает меня или не желает меня знать, что наш неудачный брак с Энн Элизой целиком поглощает мои дни. Энн Элиза вовсе не занимает такую уж главенствующую позицию в моих мыслях. Она, вероятнее всего, идет 87-м пунктом в списке дел и проблем, требующих моего внимания. Нет сомнений, что это разжигает ее ярость. Мне надо было иметь это в виду. Однако мой гнев по отношению к ней никогда не мог бы сравниться с ее гневом по отношению ко мне. Я восхищаюсь ею и всегда буду восхищаться. Мне помнится тот вечер, когда она родилась, Невозможно словами описать радость, какую она принесла своей матери, этой истинной Святой. Малышкой Энн Элиза была смугла лицом, с глазками-щелочками. А как эти глазки раскрывались по мере того, как она взрослела, расцветая такой красотой, что она до сих пор, даже в эту ночь, трогает мое старое сердце!

132

Общины «Юнайтед Ордер» (англ.United Order) — «Единый Порядок» — возникли еще при Джозефе Смите, в 1831 г., как попытка воплощения идеального христианского сообщества. Они представляли собой кооперативное объединение семей, совместно владеющих землей, скотом, орудиями труда и деливших результаты совместного труда поровну. При Джозефе Смите существование таких общин было кратковременным. Движение за их образование возобновилось при Бригаме Янге в 1855 г. и прекратилось в связи с т. н. Мормонской Реформацией в Юте в 1858 г. В 1874 г. Бригам Янг снова создал кооперативное сообщество «Юнайтед Ордер» в Сент-Джордже, затем в Канабе и др., всего около пятидесяти общин. Однако с его смертью в 1877 г. это движение стало затухать и в 1880-м прекратилось совсем.

После того как судья Маккин объявил меня виновным в неуважении к суду, исполнитель вывел меня из здания суда к тюремной карете. Сотни Святых ждали вдоль огороженной дороги, все торжественно-печальные, многие тихо плакали, некоторые сестры громко рыдали от горя. Я старался идти гордо, насколько это возможно со скованными за спиною руками. «Молитесь о мудрости Отца Небесного! — крикнул я им. — Молитесь о милосердии и справедливости Господа нашего!» Однако мои слова не могли донестись далеко, ибо над Святыми преобладали мои враги, более тысячи числом, они размахивали в воздухе кулаками и призывали к справедливости в своем собственном толковании. Какая тоска охватила меня по тем дням, когда мы все были в Дезерете одни! Я всегда знал, что мы еще пожалеем о железной дороге.

Помощник судебного исполнителя Смит помог мне подняться в карету. Ему было приказано доставить меня прямо к начальнику тюрьмы. И снова, по моей просьбе, он не исполнил приказа, сначала заехав в Улей. Я послал охранника за миссис Янг. Сестра Мэри Энн приблизилась к карете, исходя слезами. Я объяснил жене задание, которое ей надо было исполнить. Она поняла, прижала к мокрому носу маленький кусочек ткани и убежала в дом. Вернулась она с парой кожаных, цвета жженого сахара сапог. Это были те самые сапоги, в которых Джозеф поехал в Картидж, чтобы сесть в тюрьму. В карете я переобул башмаки, впервые надев сапоги Джозефа Смита. Хотя ноги у нас с ним не были одного размера, сапоги оказались как раз впору, словно были сшиты для меня. Они и сейчас на мне.

Поклонники и враги стояли вдоль дороги вплоть до самой тюрьмы. Несколько раз кто-то стрелял в воздух, вызывая страх и паранойю в толпе. Не смогу точно определить число собравшихся, но, полагаю, там было их тысяч десять. Большинство из них были мои приверженцы, но верх в споре брали те, сравнительно немногие, кто выступал против меня. Что меня поразило более всего, так это не шум и злобность, не злые клеветнические выкрики вроде «Американский султан!» или «Не надо нам больше гаремов!» и «Что, и девятнадцати недостаточно?», а неизменное благочестие моих сторонников, ибо они понимали, чему явились свидетелями. Их Пророка в оковах ведут наказывать. У перекрестка, перед выездом за пределы города, где толпа была пожиже, а крики потише, маленькая девчушка выбежала на дорогу и бросила в мою карету голубой крокус. «Как Иисус до него!» — крикнула она и побежала назад к матери, а та поцеловала ее в головку.

К тому времени, как мы достигли тюрьмы, в четырех милях от города, за нами следовали двадцать экипажей. Я понял, что это мои люди, все мои друзья, заполняли эти экипажи, что они приехали меня защитить. Начальник Пэддок встретил нас у ворот, в то время как офицер О'Коннор с напарником удерживали людей в экипажах. Когда исполнитель выводил меня из кареты, мои люди криками требовали моего освобождения. Многие поднимали в воздух ружья, другие размахивали топорами, серпами и разными ножами.

Начальник тюрьмы, поздоровавшись со мной, отвел меня наверх, в свой кабинет, где я теперь сижу. Он приказал исполнителю освободить меня от наручников. Были заполнены и подписаны бумаги, и исполнитель официально передал меня под ответственность начальника тюрьмы. Я поблагодарил этого доброго человека за помощь и внимание ко мне и попрощался с ним. В окно я наблюдал, как он шел к карете. Двое тюремных офицеров сопровождали его, пока он следовал к дороге через толпу моих сторонников.

Начальник тюрьмы смотрел в окно с тревогой, ибо, несомненно, эта группа людей грозила перерасти в неуправляемую толпу. Я заверил его, что, до тех пор пока они будут убеждены, что я в безопасности, они не станут нападать на тюрьму. И попросил разрешения поговорить с ними. Начальник задумался над такой необычной просьбой от своего нового заключенного. Я никогда раньше не встречал этого человека, но он, несомненно, знал обо мне. Я задавался вопросом — какую именно часть молвы обо мне он слышал? Я понимаю более ясно, чем кто-либо другой: при том, что все Святые воспринимают меня как своего Пророка и доверяют мне как своему духовному лидеру на земле, ведущему их в Жизнь после жизни, есть множество других людей, которые считают меня подлецом и мошенником. Я могу принять это неправильное отношение, если оно знаменует мою стойкость в вере.

«У вас есть пять минут, сэр», — сказал начальник и повел меня вниз, к воротам. С двумя охранниками по бокам, я обратился к моим последователям:

«Не беспокойтесь обо мне этой ночью, так как здесь меня окружают добропорядочные люди, понимающие волю закона. Я в безопасности, и вы можете разойтись».

Однако они не желали расходиться. Многие вскричали: «Помни Картидж!»

«Братья, прошу вас, вы должны отступить».

И все же они остались на месте. «Картидж! — кричали они. — Картидж!»

Я попытался в третий раз.

«Дорогие друзья, вам следует прислушаться к моим словам и разойтись сейчас же. Вы задаетесь вопросом, почему вам следует так поступить? Я вам отвечу. Ибо мы — люди закона и правил и христианской доброты. Мы не нападаем, ибо опасаемся, что нападут на нас. Даже если вы беспокоитесь о моей безопасности, вы должны теперь отступить, уйти отсюда и рассеяться. Сделайте так сейчас, ибо именно этого я хочу от вас. Я знаю, вы хотите оберечь меня, однако поймите — меня оберегает Господь, так же как Он оберегает вас. Его воля исполнится нынешней ночью, каковой бы она ни была, достанете вы свое ружье или не достанете. Не противьтесь мне, ибо, поступая так, вы противитесь нашему Отцу Небесному. Вы восклицаете: «Помни Картидж!» Братья мои, не прошло ни одного дня с двадцать седьмого июня тысяча восемьсот сорок четвертого года, чтобы я не вспоминал о Картидже. Я думаю о Картидже в дни радости и покоя, в дни страха и тяжкого труда, всегда я помню о Картидже. Ночью, перед сном, я призываю имя Джозефа, зная, что он ожидает меня, как он ожидает вас — вас всех! Джозеф явился, чтобы возвестить нам, Святым Последних дней, что мы суть наследники Иисуса Христа и Иисус показал нам, что мы не станем брать око за око и зуб за зуб. Друзья, теперь идите с миром, оставьте начальника тюрьмы в покое, и в покое оставьте его охрану, и эту тюрьму оставьте в покое. Даже если она стала теперь моим домом и неизвестно мне, что меня ожидает в будущем, вам надо уйти с миром, ибо это есть то, во что мы верим».

Толпа молча рассеялась в разных направлениях: кто двинулся в сторону фабрики, кто — на мельницу, другие — вниз по дороге, к Солт-Лейку. Не явится ли на смену им неуправляемое сборище врагов? С того самого момента, стоя у окна, я ожидал их появления.

Уже поздно. Половины ночи как не бывало. Что эта тьма принесет к рассвету? Арестанты спят. Семья начальника отошла ко сну. Мне слышно, как офицер О'Коннор за моей дверью шагает взад и вперед, чтобы не заснуть на посту. Когда я вглядываюсь во тьму на земле за тюремными стенами, я снова замечаю то шевеление. Теперь это черные тени, движущиеся на фоне других черных теней. Не могу разобрать, что они такое. Фургоны? Буйволы? Всадники на конях? Занимающий позиции отряд? Я уже долго простоял у окна, вглядываясь в ночь, пытаясь разобрать, что же там движется, а моя новая свеча все горит и горит понапрасну. Тут мне приходит в голову задуть свечу, чтобы я смог стоять у темного окна, но тогда мне придется обходиться без света, пока не займется день. Чем дольше я вглядываюсь, тем больше у меня уверенности, что там — люди. Друзья или враги? Я гляжу в ожидании какого-либо сигнала. Но сигнала нет. Снег заглушает все звуки земли. Нападение может произойти неожиданно. Если оно случится и это убийцы, я молю Бога, чтобы они пощадили миссис Пэддок и ее детей. И офицера О'Коннора — надо отметить, он даже говорит, как Уиллард, язык его мягко касается нёба. Сходство просто поразительное. Если это знамение, я не в силах его истолковать. Так что я продолжаю стоять у окна, размышляя над многими вещами.