19-я жена
Шрифт:
— Тут есть гораздо больше, чем это.
— Нет, — возразила мама. — В этом настоящая причина. Все сводится к этому.
— Давай не будем забегать вперед, себя ведь не обгонишь. Есть еще много такого, чего мы не понимаем.
— Я знаю. Но мы разберемся.
Права ли она? Так глубоко веря? В меня?
— Мам, позволь мне задать тебе вопрос: отец когда-нибудь говорил с тобой о своем списке?
Она не сразу ответила. Отерла лицо:
— Совсем немного. Я знаю, что для некоторых жен наступал момент, когда он решал, что больше не желает оставаться с ними в браке, ну, в такомсмысле, я хочу сказать,
— Я и представления не имел, что это было так методично.
— С детьми мы никогда об этом не говорили. Это могло разбить им сердце.
— Мам, а с тобой как? Тебя он оставил в списке?
Она глядела в потолок, слезы заливали глаза.
— Никогда не думала, что мне придется говорить об этом с собственным сыном.
— Тебе не придется. Я понимаю.
— Он больше не хотел меня видеть.
— Все в порядке, мам.
— Хорошо бы, если б так. Только теперь я беспокоюсь, что со мной будет.
— Я понимаю. Но ведь я как раз над этим работаю.
— Нет, не здесь и не в суде, а после, когда меня не станет. Ох, Джордан, я так боюсь уйти на небо без него. Боюсь, вдруг он не будет меня там ждать!
Моя мама за стеклянной стеной — нет у нее родственной души на всем белом свете!
— В тот вечер… — снова заговорила она, — в тот вечер он сказал мне. Потому я и была у него в подвале. Он просил меня с ним увидеться. Просил прийти попозже, чтобы не было пересудов между сестрами-женами. Но Рита увидела, как я выходила из подвала. Он собирался жениться. Сказал, что Пророк жалует ему новую невесту и он собирается жениться на ней на следующий день. Так что он сказал мне, что я всю свою оставшуюся жизнь могу жить в его доме, но я больше не жена ему — в такомсмысле.
— Мне казалось, он в то утро уже женился.
— А это была еще какая-то другая. Кто-то, кого Пророк хотел отдать ему в жены.
— Кто?
— Не знаю.
— Так что он вышвырнул тебя из своей постели?
Она медленно кивнула, словно только теперь начинала это осознавать.
— Что же ты ничего об этом мистеру Хеберу не рассказала?
— Я не такая дура. Я понимаю, как это все выглядит. Все подумают, что это и есть причина, почему я его убила. Только я его не убивала. И никто мне не верит. Кроме тебя.
И тут я все понял. Все цифры расставились по местам, словно бочоночки лото.
— А сколько жен у него было?
— Всех вместе? Не то двадцать, не то двадцать пять, но я не уверена. Он никогда не говорил. Пророк велел им всегда молчать об этом, потому что, когда придет время битвы, наши враги используют это против нас. У каждой из нас был свой номер, так что мы имели приблизительное представление, на каком месте мы находимся в его списке, но если ты пыталась эти цифры сложить, получалась какая-то бессмыслица. Там были пропуски, иногда какая-нибудь жена появлялась, поселялась на год и исчезала, а иногда возникало такое чувство, что ты уже не такой-то номер, а какой-то другой. Так оно и шло все время, а Пророк говорил, когда мы попадем на небо, мы будем точно знать.
Мама замолчала. Лицо ее просветлело.
Слезы высохли. И она сказала:— Должно быть, в этом все дело.
Все стало ясно — ясно как полуторадюймовой толщины стекло между мною и мамой.
— Ты больше не была его девятнадцатой женой.
Я позвонил Тому.
— Он собирался жениться на какой-то девушке.
— Я тебя что-то не понимаю.
— По правилам идиотской полигамной арифметики моя мама больше не была его девятнадцатой женой. Кто-то еще должен был стать номером девятнадцатым.
— Что такое ты говоришь?
— Она больше не считалась!
Связь была очень плохая и становилась все хуже.
— Он больше не… чего?
— Девушка, на которой он собирался жениться, — вот кто его убил! — Я понимал, что у меня осталось всего несколько секунд, мы вот-вот совсем потеряем связь. — Я почти добрался!
— Куда?
— У меня такое чувство, будто я всего в пяти футах от ответа.
Связь вдруг снова восстановилась, и я мог даже слышать, как дышит Том.
— Может, тебе лучше сейчас отступить? Пускай копы все это доделают.
— Ну уж нет, когда я подошел так близко!
— Ну хотя бы пойди к мистеру Хеберу.
— Он только замедлит все дело.
— Джордан, мне все это уже не нравится. Ты вот-вот нарвешься на убийцу.
— Прошу тебя, не волнуйся так обо мне.
— Слишком поздно.
— Ты знаешь, кому известен ответ?
— Кому? — Его голос становился все слабее.
— Пророку.
— Джордан, я хочу, чтобы ты вернулся домой.
— Я позвоню тебе сразу, как только смогу.
— Если с тобой что-нибудь случится, я не уверен, что смогу тебя простить.
— Да будет тебе! Не надо вешать на меня такую хреновину. Мы ведь с тобой не…
Звонок прервался. Связь пропала или он сам прервал разговор? Я мчался в Месадейл, задаваясь вопросом, смогу ли когда-нибудь это узнать?
У поворота охранник в пикапе сделал мне отмашку, чтобы я остановился.
— Цель приезда?
— Мне надо на почтамт.
— Почему на здешний?
— Мне надо оплатить счет за электричество, — солгал я. — Надо, чтобы почтовый штамп был сегодняшний.
Охранник был из старших, седые волосы зачесаны на лоб, красные, блестящие губы. Он беспокойно ощупал свой бронежилет, сунул палец в пустой карман для патронов, вытащил его оттуда.
— Передай привет сестре Карен.
Я поехал по грунтовой дороге. По пути миновал пару грузовиков, припаркованных рядом с дорогой, прямо на грунте. В кабине каждого ждал человек, спустив левую ногу вниз из открытой двери. Оружейные стойки на грузовиках были пусты, значит, оружие было разобрано и баюкалось где-то на руках. Я ожидал, что один из грузовиков выберется на дорогу передо мной и преградит мне путь, а затем из кустов выскочит вооруженная команда. Что-то вроде паранойи, я понимаю, но что-то тут происходило, даже если я не могу толком сказать вам, что именно.
Было уже далеко за полдень, солнце обжигало лицо горы Джерусалем. Повсюду красные скалы исходили жаром, а столовые горы в той стороне, где Аризона, казалось, вот-вот взорвутся. Пророк часто и много говорил об Апокалипсисе. «Теперь — в любой день, — предупреждал он. — В любой день!» А я всегда представлял себе, что конец света случится именно в это время дня в это время года, когда солнце заливает пустыню и термометр поднимается все выше и выше и ты забываешь, что значит мерзнуть.