1917 год. Распад

Фигляр власти в армии

Кроме обычных для себя интриг, новый министр занимался еще одним делом: он готовил успехи на фронте, которые должны были доказать всем правоту выбранного победившей демократией курса. Делал он это так, как мог, то есть много, часто и красиво призывал к действию. В пример своим подчиненным он готов был поставить самого себя. 12 (25) мая Керенский подписал приказ по армии и флоту о подготовке к переходу в наступление: «Воины, офицеры, солдаты и матросы! В великий грозный час жизни родины нашей воля народа призвала меня стать во главе вооруженных сил Государства Российского. Безмерно тяжело новое бремя мое, но, как старый солдат революции, беспрекословно подчиняясь суровой дисциплине долга, я принял перед народом и революцией ответственность за армию и флот. Все вы, воины свободной России, от солдат до генерала, выполняете тяжкий, но славный долг защиты революционной России. Только этот долг – помните это. Но, защищая Россию, вы боретесь за торжество великих идеалов революции, за свободу, равенство и братство. Ни одной капли вашей крови не прольется за дело неправды. Не для захватов и насилий, а во имя спасения свободной России вы пойдете вперед, туда, куда поведут вас вожди и Правительство. Стоя на месте, прогнать врага невозможно. Вы понесете на концах штыков ваших мир, право, правду и справедливость. Вы пойдете вперед, свободные сыны России, стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине»¹.

Вслед за этим призывом министр отбыл в Севастополь и далее отправился в многочисленные поездки по армиям, призывая готовиться к защите завоеваний революции. Его бурно приветствовали². Предшественнику триумфатора было уже не до аплодисментов. 16 (29) мая в Москве открылся 3-й съезд военно-промышленных комитетов. Около тысячи делегатов, представители Земгора, различных общественных организаций и правительства слушали речь Гучкова. Тот говорил о том, что к старому возврата уже нет, и о сильнейшем разочаровании совершившимися изменениями: «Господа, положение страны тяжелое, но не безнадежное. Наш долг – работать до конца, и пусть наша последняя надежда исчезнет с последним дыханием нашей жизни… Нам не на кого возлагать теперь ответственность. Вся ответственность лежит теперь на наших головах, и пусть не заклеймят нас грядущие поколения проклятием за то, что мы в этот тяжкий день испытаний, который выпал на долю нашей родины, оказались не на высоте»³. Следующий оратор – Коновалов – был гораздо менее патетичен. Он заявил, что страна находится накануне катастрофы, в которую и провалится, если руководство Советами не справится с движением масс⁴. Руководство это в лице нового военного министра находилось в пути.

Поездка на фронт в новом качестве была весьма важна для Керенского. Это был его первый контакт с армией в новом качестве. На Юго-Западный фронт военного министра сопровождали представители союзников Альбер Тома, генералы Ниссель и Нокс⁵. Керенскому чрезвычайно важно было продемонстрировать свои способности перед ними, и он делал для этого все возможное. Иногда он терял абсолютный контроль над толпой, иногда, как и Гучкову, ему удавалось повести ее за собой. Впрочем, это было не столь важно. «Слова не могли бороться с фактами, – оценивал сложившуюся ситуацию Деникин, – героические поэмы с суровой прозой жизни. Подмена Родины Свободой и Революцией не уяснили целей борьбы. Солдатская масса, падкая до зрелищ и чувствительных сцен, слушала призывы признанного вождя, и он, и она воспламенялись “священным огнем” с тем, чтобы на другое же утро перейти к очередным задачам дня: он – к дальнейшей “демократизации армии”, она – к “углублению завоеваний революции”»⁶.

Но Керенский все еще надеялся добиться своего словами и довольно дешевыми театральными приемами. Став военным министром, он сменил штатский пиджак на френч защитного цвета, летом 1917 г. у него разболелась рука: бывший адвокат носил ее на черной повязке через плечо, что придавало фигуре «демократизатора армии» оттенок романтизма. Министр был похож на раненого героя⁷. Приемы Керенского пока что вызывали умиление: пресса назвала его Сен-Жюстом русской революции, «существом особым, чуждым человеческих слабостей», в отличие от своего французского оригинала принципиально отказавшимся от кровопролития, и в этом явившим «.то вечное, что очищает и облагораживает всякий факт истории, поднимая его на прозрачный воздух, передавая его благожелательным солнечным лучам – сострадание»⁸. Его выступления были весьма театральны, а призывы к толпе походили на заклинания.

Образно говоря, до февраля 1917 г. Верховный главнокомандующий уговаривал держать оборону или переходить в наступление главнокомандующих фронтами, а после революции все вплоть до военного министра убеждали уже солдат и унтер-офицеров. В первый период войны, несмотря на низкий уровень управления, армия показала себя с самой лучшей стороны. «В минувшую Великую войну, – отмечал историк русской армии А. А. Керсновский, – Россия одна приняла на себя удар половины сил вражеской коалиции. Другую половину поделили между собою Франция, Великобритания, Италия и Соединенные Штаты, страны, гораздо лучше снабженные боевой техникой. Боевое напряжение каждой русской дивизии было в несколько раз выше такового же любой союзной дивизии»⁹. После 1917 г. о таких результатах не могло быть и речи. С другой стороны, армия получила зрелищные встречи со своим руководством.

При встрече с дивизией в Подгайцах 13 (26) мая 1917 г. Керенский в течение двадцати минут говорил о «мистической Свободе», которую получила Россия. Керенский нередко прибегал к простому демагогическому приему – заклинал защитить страну, революцию, землю и волю, и требовал, чтобы винтовку вручили и ему, чтобы он мог пойти вперед – победить или умереть. По очереди вместе с присутствовавшим на митинге Брусиловым Керенский размахивал красным знаменем, пытаясь встать выше генерала и махать энергичнее его. Речь прерывалась бешеными аплодисментами и заверениями толпы в 12 тыс. человек, что свободные люди свободной страны пойдут сражаться за Россию с радостью в сердце. По окончании речи солдаты отнесли Керенского на плечах в автомобиль¹⁰. Вслед за отъездом министра Георгиевские кавалеры 3-го Кавказского армейского корпуса «по единодушному желанию всех чинов корпуса» присудили «первому гражданину, министру революционных российских войск армии и флота Александру Федоровичу Керенскому пожаловать Георгиевский крест 2-й степени за № 27087», который солдат 2-го Кавказского инженерного полка Д. А. Виноградов «сорвал со своей груди и передал министру в знак своей преданности и понимания долга». Корпус отправил делегацию в столицу, вручать крест¹¹. Это был триумф.

Правда, 12 (25) мая выступление Керенского в Каменец-Подольске перед тысячами обозных, преимущественно старых возрастов, окончилось провалом¹². Как это часто бывало, ему аплодировали, но после того, как министр отбыл, аплодисменты поочередно достались большевику, агитировавшему против Керенского, и военному врачу, призвавшему к ответственности и рассудку и напомнившему солдатам, что нельзя одновременно быть за всех. Комментируя этот случай, Брусилов сказал о солдатах: «В большинстве – это большие дети. Они рукоплещут не мыслям, а красивым словам»¹³. У детского поведения были весьма серьезные последствия. Уговоры убеждали солдата в том, что выполнение или невыполнение приказа – вопрос спорный. «Аргументы и убеждения не улучшали положения, – вспоминал сопровождавший Керенского Станкевич, – но ухудшали, так как вызывали мысль, что солдат волен убедиться аргументами или не убедиться, что не укрепляло, а лишь расшатывало дисциплину»¹⁴.

16 (29) мая Керенский прибыл в Одессу, где его встретили парадом. Солдаты радостно отвечали на приветствие «Здравствуйте, товарищи!», над полем летали аэропланы. Во встрече принимали участие и сербские части, что дало возможность министру заявить: «Рад засвидетельствовать перед союзниками, что все слухи о падении мощи армии есть ложь и клевета»¹⁵. После этого он направился в Кадетский корпус, откуда благодарные слушатели вынесли его на руках. После этого была встреча с командованием флота и матросами. Министр объяснил последним, что они служат в самом свободном флоте в мире, а посему должны явить всем пример благотворности этих преобразований: «Мы должны помочь нашим товарищам за границей добиться такой же свободы»¹⁶.

Вечером, на митинге в городском театре, Керенский призвал жертвовать на нужды обороны награды и драгоценности. «Ответом является настоящий дождь украшений, настоящий дождь крестов и орденов, падающий с разных ярусов театра и лож на сцену, где размещается стол президиума». Из зала шли женщины с кольцами и серьгами, кто-то протягивал на сцену деньги¹⁷. Все это, как могло показаться, было явным свидетельством силы и правды Керенского. Видимо, поэтому при посещении Одессы он убеждал и командира Сербского добровольческого корпуса, генерала Живковича, в том, что дух революционной русской армии весьма высок и, несмотря на последние неудачи, она вскоре нанесет решающий удар по противнику. Живкович был против употребления своих войск на фронте, Керенскому он не поверил и, как показали дальнейшие события, не ошибся¹⁸.

После Одессы министр отправился на главную базу Черноморского флота. Сюда его просил приехать Колчак, который уже начал терять контроль над подчиненными¹⁹. Совсем недавно казалось, что власть и авторитет командования на Черноморском флоте, среди рабочих и в гарнизоне Севастополя были прочны и надежны. «Если бы кто-нибудь начал агитацию против офицеров вообще, – заявлял еще 4 (17) мая корреспондент «Русских Ведомостей», – героическая фигура Шмидта сейчас бы стала на его дороге»²⁰.

Здесь даже формировались делегации, которые отправлялись на фронт агитировать за продолжение войны до победного конца. Одна из первых перед поездкой к «товарищам в окопах» посетила Москву, где ее шумно чествовали в Городской думе. Матрос Федор Баткин ответил на приветствия зажигательной речью: «Отечество в опасности! Вот лозунг, который справедливо и вовремя был брошен в русские сердца, – и Черноморский флот, гарнизон и рабочие не могли не поднять своего голоса по этому поводу. Вот с чем мы едем. Мы едем не только за тем, чтобы призвать всех к единению, – мы едем за тем, чтобы, если будет нужно, отдать наши жизни там, на позиции, чтобы показать, как нужно умирать за свободную Россию»²¹.