1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

«Саровские торжества укрепили в Государе веру в Его народ, – писал потом Ольденбург. – Он видел вокруг себя, совсем близко, несчетные толпы, охваченные теми же чувствами, как и Он, трогательно выражавшие Ему свою преданность. Он видел и крестьянство, и духовенство, и дворянство, и невольно Ему казалось, что та смута, которая тревожила Его за последний год и казалась такой грозной Его министрам, – что эта смута наносное, внешнее, чисто городское явление, тогда как сердце России еще здорово и бьется заодно с сердцем Государя» [12] . Правда, сам же Ольденбург при этом признавал, что в этом убеждении была доля самообмана. Ну а общим итогом Саровских торжеств стало объявление Серафима Саровского покровителем царской семьи…

12

Ольденбург С. С.

Указ. соч. С. 211.

Кстати, упомянутый самообман был на самом деле совсем рядом!

Царь конечно же не знал, что даже Саровские торжества прошли отнюдь не так благополучно, как казалось на первый взгляд. Даже тут сказались вездесущие проблемы российской действительности и не обошлось без «смуты».

Вопреки утверждению Ольденбурга, писавшего, что пустынь якобы была расположена «в сотне верст от ближайшей железной дороги», Николай II прибыл туда как раз на поезде. В 1897 году, после ввода в эксплуатацию Московско-Казанской железной дороги, появился проект сооружения линии от Нижнего Новгорода через города Арзамас и Лукоянов до Ромоданова. Строительство дороги началось в 1900 году, в рамках проекта в Арзамасе в модном тогда неорусском, историческом стиле было построено здание вокзала, напоминавшее древнерусские крепости. Первый поезд со станции Шатки пришел туда 5 сентября 1901 года. А спустя два года на этот самый вокзал прибыл царский поезд. А от Арзамаса до Сарова около 70 километров, вот их-то уже и надо было преодолевать пешком или верхом.

Наплыв народа летом 1903 года привел к всевозможным накладкам. Поездов в Арзамас не хватало, и железнодорожники подгоняли к перронам все, что было под рукой, не особо заботясь о комфорте пассажиров. Видимо, полагали, что истинно верующие должны быть аскетами, посему покатаются и в грязных вагонах, как скот. «Говоря о „неприличных“ паровозиках, грубой прислуге, сопровождающей поезда, и покорных пассажирах, стаскивающих с себя обувь на уплату за проезд, нельзя оставить без внимания самые вагончики, – писал „Нижегородский листок“. – Они, загрязненные до последней степени, никогда не моются. На лавки опасно садиться – до того они грязны, в окно трудно рассмотреть какие-нибудь предметы».

Ну а 9 августа на Казанском вокзале произошел и вовсе вопиющий случай. «Перед кассой III класса образовался огромный хвост народу, – рассказывала газета. – Сначала все мирно ждали. Когда началась раздача билетов, стоящие у кассы начали брать билеты для посторонних, а артельщики брали по десятку». В результате в народе, спешащем на паломничество, пошел ропот. Мол, билетов на всех не хватит и придется стоять в очереди до утра. Затем возле кассы началась потасовка. Сначала один христианин, забыв о смирении – главной благодетели христианской, ударил другого по лицу. А тот, вопреки библейскому учению не противиться злу и обращать ударившему по щеке другую щеку, надавал обидчику сдачи. В общем, началась массовая драка.

Даже во время паломничества в святые места не обходится без революционных ситуаций!

Администрации вокзала в итоге пришлось несколько раз прекращать продажу билетов, и многим верующим, со смирением или без, но так-таки и пришлось стоять у кассы всю ночь. Многие граждане запрыгивали в поезда и вовсе без билетов, а потом уже на ходу расплачивались с кондукторами всем, что было, даже собственными ботинками! А ведь после прибытия в Арзамас надо было еще 70 километров пешком топать…

Ну а в душе царя после посещения Саровской пустыни наступили перемены. Под влиянием увиденных толп молящихся крестьян со свечами и их песен он решил, что в стране не всё так плохо, никакие серьезные реформы «пока» не нужны и настало время как следует заняться так называемой «большой азиатской программой».

Дальний Восток не давал Николаю покоя с начала его царствования. Однажды он заявил кайзеру Вильгельму II, что «питает особый интерес в Восточной Азии» и рассматривает укрепление позиций России там не иначе как «задачу своего правления». Были ли у огромной империи реальные интересы на берегах Тихого океана? Формально – да, были. Мол, нужен выход к незамерзающим восточным морям, нужны крепкие военно-морские базы, нужно укреплять влияние в Китае и Корее. Говорили еще про какие-то лесные концессии, но даже малограмотным было понятно, что русских тянула в Маньчжурию и дальше на юг отнюдь не нехватка лесных угодий! Ну а главным аргументом партии войны был тезис: если не мы, там обоснуются японцы!

В действительности любая империя постоянно нуждается в расширении и новых территориальных захватах. Сама сущность империализма состоит в хищнической политике постоянного присоединения новых колоний и рынков сбыта. Но Россия была империей особого типа, не похожая на Британскую или Французскую. Которая стремилась к захватам не ради экономических интересов и прибылей, а просто ради самих захватов. Российские колонии не приносили никакой пользы ни промышленности, ни торговле, а, напротив, требовали неимоверных усилий и непомерных расходов для развития слаборазвитых стран и народов. В то время как уже присоединенные обширнейшие районы по большей части даже не были мало-мальски освоены и исследованы, царизм постоянно стремился к новым и новым захватам.

К концу XIX века колонизировать на западе и юге было уже нечего. В Европе границы России прочно уперлись в могущественные центральные державы, а на юге граница пролегала вдоль британских колоний. Единственным еще «неурегулированным» местом и оставался Дальний Восток. Слабозаселенные просторы Маньчжурии тогда казались самым подходящим кандидатом на новую губернию! А там, глядишь, и Корея наша будет?!

Вплоть до лета 1903 года никакого четкого понимания дальнейшей азиатской политики у царя и его окружения не было. Одни настаивали на максимальном укреплении Дальневосточной армии и Тихоокеанского флота, другие (в первую очередь министр финансов Сергей Витте) полагали, что «русское дело» там уже проиграно и России следует отказаться от грандиозных планов. А конкретно пойти на широкие уступки Японии и заключить с ней некий «вечный мир», сохранив на Дальнем Востоке некий достигнутый статус-кво. В итоге царь, как обычно, до последнего момента попросту не принимал никакого решения, а все предпринимаемые меры соответствовали русскому «ни то ни сё». То есть флот и крепости укрепляли, но недостаточно энергично и медленно, а в дипломатии с Японией тянули резину. В высших политических и армейских кругах преобладало убеждение, что, во-первых, Япония побоится воевать с Россией, во-вторых, вот-вот будет достроена Транссибирская магистраль и тогда положение на Дальнем Востоке сразу улучшится.

Дорога протяженностью 7000 километров – крупнейший инфраструктурный проект за 300 лет династии Романовых – была закончена в августе 1903 года. Однако снова не полностью. Через озеро Байкал вагоны переправлялись на судах-паромах. Тем не менее после Сарова царю показалось, что момент настал. 14 июля было учреждено наместничество Дальнего Востока, а 29 августа отправлен в отставку Витте – главный противник войны с Японией. Жребий был брошен.

Глава 4 Второе «пришествие»

«Очередной тяжкий и больной удар»

Вообще если рассматривать положение в стране в конце 1903 – начале 1904 года, то любая война могла стать настоящим подарком для оппозиционеров и революционеров и вообще всех недовольных режимом. Даже оптимистические расчеты показывали, что Россия к войне на столь удаленном театре военных действий не готова. Вооруженные силы на Дальнем Востоке насчитывали не более 100 тысяч солдат и офицеров. Японский флот превосходил российский как по количеству, так и по качеству. Кроме того, Япония располагала в регионе многочисленными базами, в то время как российские корабли базировались в основном в двух (Порт-Артур и Владивосток) удаленных друг от друга и не очень удобных портах. Отправка больших пополнений также не представлялась возможной из-за трудностей со снабжением, а также акклиматизацией. Как показал опыт войны, солдатам требовалось не меньше двух-трех месяцев, только чтобы привыкнуть к суровому и зимой и летом климату и природным условиям Маньчжурии. Совершенно не учитывались такие факторы, как реакция местного маньчжурского и корейского населения и возможное (даже вероятное) вмешательство в конфликт других стран. Пусть и не прямое, опосредованное, но вполне предсказуемое.

Причем не только и не столько поражение в войне представляло главную угрозу режиму, сколько ее возможное затягивание. Консерваторы надеялись: первая за четверть века крупная война сплотит нацию, прекратит раздоры, а военное положение облегчит борьбу с революционерами и бунтовщиками. Ну а победа укрепит авторитет царя и даст свежий карт-бланш правительству. Однако патриотизм, основанный на простых аффектах (именно такой обычно и возникает в начале войн), явление кратковременное и требует постоянной подпитки в виде громких побед и новых аффектов. Большие массы народа действительно могут увлечься и даже впасть в истерику по поводу «гнусного нападения» и «оказания достойного отпора». Но когда аффект проходит, а война превращается в повседневную рутину, люди постепенно возвращаются к привычной жизни, вспоминают о неразрешенных проблемах, которые из-за войны еще и усугубляются. И в итоге аффект может легко поменяться с плюса на минус, превратившись в ненависть к господам, войну начавшим. И не дай бог, проигравшим.