1937. Заговор был

Помимо советской оговорки о Дальнем Востоке, о которой шла речь ранее, на советско-английских переговорах важное место занимал вопрос о количестве разрешенных к строительству советских кораблей и калибре их орудий. 12 июня 1936 г. английская делегация предложила советской стороне согласиться на строительство двух линкоров с орудиями в 15 дюймов и 6–7 внелимитных крейсеров вместо полагавшихся 10. В связи с этим вновь заседало Политбюро ЦК и 27 июня 1936 г. заслушало вопрос «О морских переговорах с Англией». По данному вопросу было принято постановление: «При переговорах с англичанами согласиться на постройку 2 линкоров с артиллерией в 16 или 15 дюймов по нашему усмотрению и 8 крейсеров, включая в их число «Красный Кавказ» с артиллерией в 7,1 дюйма». Таким образом, директивы Политбюро шли навстречу британским предложениям. Когда Майский довел советскую позицию до сведения английской стороны, «Крейги выразил удовлетворение и заявил, что Советское правительство обнаружило в ходе морских переговоров искреннюю готовность идти на компромисс в интересах качественного ограничения морских вооружений». Однако соглашение не было подписано и переговоры пришлось возобновить в декабре 1936 г.

В ходе англо-советских переговоров об ограничении морских вооружений правительство СССР в конце декабря 1936 года выступило за созыв всех заинтересованных в морских вопросах держав. Это предложение было повторено британской стороне 5 января 1937 г., но британское руководство негативно отнеслось к созыву подобной конференции. 15 марта 1937 г. британский министр иностранных дел Иден передал Майскому меморандум, в котором, в частности, говорилось: «Правительство Его Величества считает необходимым со всей полнотой и откровенностью изложить Советскому Союзу свою точку зрения, ибо оно полагает, что крах англо-советских переговоров в вышеуказанных условиях может не только подорвать добрые отношения, существующие между обоими Правительствами, но также окончательно затормозить движение в пользу международного соглашения об ограничении морских вооружений, которое Правительство Его Величества стремилось всеми мерами реализовать». При этом британское правительство возлагало всю ответственность за срыв двусторонних переговоров на правительство СССР. Исходя из сложившейся ситуации, на заседании Политбюро ЦК 20 марта 1937 г. по вопросу «О морском соглашении» постановили: «Поручить Майскому сделать Идену следующее заявление: Сов- пра (советское правительство. — С.М.) по-прежнему считает наиболее соответствующим цели качественного и количественного мирского разоружения созыв морской конференции. Если, однако, британское правительство почему-либо не находит возможным или своевременным созвать такую конференцию, то совпра, ввиду настойчивой просьбы Идена, готово заключить соглашение на следующих условиях:

— подписывается только соглашение, но не предложенный английским правительством меморандум;

— совпра имеет право по собственной инициативе, независимо от германского правительства, построить 10 крейсеров с орудиями калибра, не превышающего 7,1 дюйм, причем за Германией остается такое же право по собственной инициативе, независимо от советского правительства, построить всего до 5 крейсеров, предусмотренных ст. 6-й проекта соглашения;

3) по вопросу об информировании Германией о внелимитных судах для Дальнего Востока и о распространении общей информации на малые корабли принимаются английские предложения».

Решение Политбюро шло навстречу британским пожеланиям. Майский изложил полученные им директивы в беседе с Иденом 23 марта. «Иден был чрезвычайно обрадован моим сообщением, — информировал Майский свое руководство в Москве. — Он глубоко благодарил Советское правительство за его решение и заявил, что это решение произведет великолепное впечатление в стране и несомненно благоприятно отразится на развитии англо-советских отношений».

Итак, несмотря на то что миссия Тухачевского в Великобритании и достигла определенных результатов, однако эти результаты можно было расценить главным образом как начальный этап движения к дружественному сближению двух стран и двух армий. Само движение оказывалось слишком медленным. Скепсис политических и военных кругов Англии в отношении Красной Армии в целом и в отношении ее высшего комсостава продолжал господствовать в их оценках. На самой ранней стадии оно оказалось к тому же прерванным так называемым «делом Тухачевского» и «большой чисткой» комсостава Красной Армии.

Я не буду далее вновь описывать перипетии пребывания Тухачевского в Париже и в целом во Франции с 10 по 19 февраля 1936 г. Об этом достаточно уже было сказано. В контексте настоящего сюжета мне представляется важным заострить внимание на тех его эпизодах, которые позволяют объяснить или хотя бы лучше понять последующие события, которые потом получили разные названия: «военный заговор», «военно-троцкистский заговор», «военно-фашистский заговор», «дело Тухачевского» и т. п.

Один из эпизодов, вроде бы прошедших незаметно на фоне почти триумфального визита Тухачевского во Францию, ярко, подчас восторженно освещавшегося французской прессой, это — статья в бело-монархическом «Возрождении» от 13 февраля 1936 г. под названием: «Красный маршал. К пребыванию Тухачевского в Париже». Автор подписался одним инициалом — «А». Впрочем, всем было известно, что за этим инициалом скрывается заместитель главного редактора газеты Николай Николаевич Алексеев, часто публиковавшийся под псевдонимом «Али-баба». Появление этой статьи позволяет считать, что во время своей поездки на Запад Тухачевский допустил в своем поведении нечто такое, что вызвало в Москве серьезные подозрения, если не полную уверенность в его политической нелояльности.

Во время визита Тухачевского во Францию в честь его начальник Генерального штаба французской армии генерал Гамелен дал обед. «Будучи во время войны военнопленным в Германии, — вспоминал генерал, — он (Тухачевский) наладил там отношения с некоторыми французскими офицерами. Я пригласил некоторых из них на обед — это обеспечило очень непринужденную атмосферу». Обед и встреча Тухачевского со своими приятелями, которых набралось 20 человек, состоялись в ресторане «Ларю» на улице Руаяль. Однако точная дата этого обеда не установлена.

В газете «Возрождение», внимательно следившей за пребыванием Тухачевского во Франции, указывалось, что генерал Гамелен дал в честь советского маршала «завтрак» утром 10 февраля 1936 г., т. е. сразу же после прибытия маршала в Париж (он убыл из Лондона 9 февраля). Следовательно, встреча Тухачевского с французскими офицерами, своими старыми товарищами по плену, на обеде состоялась уже после 10-го. На указанной встрече среди других его приятелей по плену присутствовал полковник граф Робьен, у которого он интересовался связями одного из руководителей РОВС генерала Скоблина с германскими спецслужбами. Вряд ли такой вопрос у Тухачевского мог возникнуть без какой-то предварительной информации, заинтриговавшей его означенными возможностями Скоблица, которого он прежде не знал.

Как выше отмечалось, миссия Тухачевского предусматривала попытку выхода на германское политическое и военное руководство. Однако во время его остановки в Берлине по пути в Лондон маршалу не удалось встретиться с кем-либо из германского политического или военного руководства. Гитлер, по свидетельству Геринга, наложил на такого рода встречу запрет для высших политических и военных представителей. Поэтому, естественно, Тухачевский, оказавшись в Париже, предпринял попытку подготовить для себя такую встречу в Берлине на обратном пути из Парижа в Москву. Он рассчитывал в этом деле на помощь старых полковых товарищей-семеновцев. Тухачевскому было нужно выйти на представителей руководства РОВС, которые имели бы хорошие связи с германскими спецслужбами. Последние, в свою очередь, как он предполагал, должны были обеспечить ему контакты с германским политическим и военным руководством.

Проинформировать его о связях генерала Скоблина с германскими спецслужбами и организовать встречу маршала с генералом мог единственный из старых приятелей-однополчан Тухачевского, капитан Н.Н. Ганецкий, с которым, как известно, он встречался в Париже в феврале 1936 г. во время своего визита во Францию.

«Наш, Семеновец!..»

Дворянин, уроженец Санкт-Петербурга, сын полковника, капитан Николай Николаевич Ганецкий (или Гонецкий) (1896–1976) к началу Первой мировой войны был студентом привилегированного учебного заведения Императорского Училища правоведения. С 3-го класса этого училища он, призванный на военную службу, был отправлен в 1914 г. для получения военного образования в Пажеский корпус, из которого 30 июля 1915 г. был выпущен подпоручиком в л.-г. Семеновский полк и отправился на фронт. Однако на фронте он пробыл недолго: будучи раненным в бою, 15 сентября 1915 г. Гонецкий был «эвакуирован в тыл для лечения ран». После излечения от ран он был направлен в запасной батальон л.-г. Семеновского полка, где его застала Февральская революция 1917 г. в чине штабс-капитана. Произведенный в ноябре 1917 г. в капитаны, Гонецкий оставался в составе резервного гвардии Семеновского полка в Петрограде до окончательного расформирования старой русской армии. Из Петрограда на белый Юг Гонецкий, очевидно, уехал в конце 1918-го или начале 1919 г. Во всяком случае, сведений о его службе в составе Добровольческой армии до января 1919 г. нет. Известно, что не ранее января 1919 г. он оказался в составе Вооруженных сил Юга России (это объединение образовалось 8 января 1919 г.), но не на строевой службе (очевидно, по состоянию здоровья, из-за ранений, полученных в 1915 г.). Он служил секретарем начальника управления финансов. В этой же должности он оставался в Русской армии генерала Врангеля. Он покинул белый Крым, Севастополь, до осени 1920 г., еще до общей эвакуации остатков врангелевской армии. Гонецкий эмигрировал во Францию, в Париж. К февралю 1936 г. — директор отеля «Коммодор» в Париже. В эмиграции он стал членом объединения чинов л.-г. Семеновского полка, к ноябрю 1951 г. являясь его казначеем. Трудно сказать, был ли он официально членом Русского Общевоинского Союза. Во всяком случае, о его кончине в 1976 г. официально сообщили члены Союза правоведов и Союза русских военных инвалидов (точное название: Зарубежный союз русских военных инвалидов). К этому времени Гонецкий был Председателем отдела Союза инвалидов в Ницце. Этот Союз являлся благотворительной организацией русской белой эмиграции, однако функционировавшей в тесном взаимодействии с РОВС (большинство его членов были одновременно членами РОВС).

Н.Н. Гонецкий принадлежал к так называемой «смоленской шляхте». Согласно официальным сведениям, его родоначальник «Иван Гонецкий за рыцарские заслуги в 1631 и 1632 гг. от польского короля жалован был на деревни привилегиями». После взятия в 1654 г. Смоленска русскими войсками «в 7163 (1655) году по указу Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича поведено шляхтичам Николаю и Станиславу Гонецким владеть деревнями». Как говорится в «Общем Гербовнике», «равным образом и другие многие сего рода Гонецкие служили Российскому престолу дворянские службы в разных чинах». Как и Тухачевские, Гонецкие также принадлежали к «семеновской семье», их предки служили в л.-г. Семеновском полку еще с XVIII в… Однако самым знаменитым был Иван Степанович Гонецкий (1810–1887), генерал от инфантерии (1878), генерал-адъютант (1878), прославленный герой Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., командовавший в ходе ее Гренадерским корпусом и особенно отличившийся при осаде Плевны. Н.Н. Гонецкий был правнуком этого героя. Очевидно, именно близкие родственные отношения с этим героем и обусловили возможность для Н.Н. Гонецкого, сына полковника, обучение в Пажеском корпусе, куда принимались, как правило, лишь дети, внуки, иногда племянники высокопоставленных, преимущественно военных, чинов Российской империи, не ниже генерал-лейтенанта.

Гонецкий называл себя другом Тухачевского. Однако он появился в л.-г. Семеновском полку в июле 1915 г., когда Тухачевский уже был в плену. Поэтому их знакомство могло состояться только после возвращения Тухачевского из плена, т. е. не ранее 16 октября 1917 г. Он провел в Петрограде две недели, затем уехал в Москву и оттуда в Пензу и Вражеское, где он провел три дня. Оттуда он вернулся в Москву и выехал в Киев, направляясь на фронт в полк. Он добрался до деревни Тарноруды или Лука-Мале, где был дислоцирован Семеновский полк 20 ноября 1917 г. Из Лука-Мале, из полка, 27 декабря он отправился в Москву и оттуда в Пензу и во Вражеское, где провел около месяца. Оттуда он вновь отправился через Москву в Петроград 9–10 февраля 1918 г., в гвардии резервный Семеновский полк, в котором пробыл до начала апреля 1918 г., поскольку 5 апреля он уже был в Москве и начал служить в Военном отделе ВЦИК. Поскольку ко времени возвращения Тухачевского из плена Гонецкий уже находился в запасном гвардии Семеновском полку, они могли близко общаться в пределах 16 октября–10 ноября 1917 г. и 10 февраля — начала апреля 1918 г.