1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных
Шрифт:
«Их собрали в низине, чтобы перевязать. Повсюду ходили санитары. Большей частью это были тяжелораненые, в очень плохом состоянии, полумертвые от жажды и совершенно безучастно относившиеся к постигшей их участи. Ужасные это были условия. Не хватало воды, страшная жара, степь. Пленные дрались из-за капли воды. Некоторые из них, еще сохранявшие какое-то подобие дисциплины, отталкивали слишком уж бойких, указывая им, что, дескать, они — ходячие пленные и сами могут раздобыть себе воды.
Эти люди были до одури рады, что им выпало еще пожить, и не обращали внимания на то, что я их снимал. Да они и вряд ли меня заметили!»
Бекер добавил: «Я потом уже и не знал, что с ними со всеми стало, да лучше и не знать этого вовсе». Попадались среди немцев и такие, кто стремился, в меру своих возможностей, облегчить страдания несчастных. Один военврач из санитарного
«Почти ежедневно кто-нибудь умирал от истощения. Пленные обычно хоронили своих на территории лагеря. Хоронить приходилось постоянно, но, похоже, пленные относились к этому довольно равнодушно. Лагерь занимал обширную территорию, но число похороненных, вероятно, превышало число оставшихся в живых».
Многие раненые не доходили до этих лагерей, погибая от ран и истощения еще в пути. Под Вязьмой было расстреляно столько раненых военнопленных, что это встревожило даже начальника обоза — мол, как на такое посмотрит вражеская пропаганда. Командование 16-й армии воспретило перевозку раненых в порожних составах, возвращавшихся с фронта, «во избежание распространения инфекции и загрязнения вагонов». 17 августа 1941 года командование 17-й танковой дивизии предупреждало командиров частей и подразделений о недопустимости заражения транспортных средств вшами. Рядовой Цайзер сетует:
«Мы отдавали им все, что оставалось. Существовал строгий приказ не давать пленным еды, но к дьяволу подобные приказы. Нас и самих-то не закармливали. Что могли, мы давали им, но что это? Капля в море!»
А уже к началу ноября 1941 года разразилась самая настоящая катастрофа. Корюк 582 (так в тексте. — Прим. перев.), тыловое подразделение охранения в составе 9-й армии, приняло под свою ответственность сборный пункт военнопленных № 7 под Ржевом в конце ноября месяца. Каждый одноэтажный барак размерами 12 на 24 м вмещал 450 пленных. Заболевания принимали характер эпидемий, поскольку на 11 000 человек имелись всего две наружных уборных. На огражденной колючей проволокой территории съедено было все, что росло — трава, листья и кора с деревьев. Отмечались единичные случаи людоедства. Ежедневный рацион сторожевых собак был в 50 раз больше рациона военнопленного. Не приходится удивляться, что к осени 1941 года разразилась эпидемия тифа. Отдел здравоохранения при генеральном комиссариате Белоруссии ( Weissruthenien) рекомендовал расстреливать всех тифозных больных. Соответствующие командные структуры вермахта наложили на это решение запрет «по причине огромного объема такой работы».
Такое обращение с военнопленными не проходило не замеченным для солдат и офицеров вермахта. Рядовой Роланд Кимиг вспоминал уже после войны:
«Всех нас уверяли, что русские — неполноценные, большевики, недочеловеки и что с ними необходимо бороться. Но, увидев уже первых военнопленных, мы поняли, что никакие это не недочеловеки. Отправив их в тыл и используя в качестве подручных, мы убедились, что это совершенно нормальные люди».
Среди солдат вермахта были и такие, кто ставил под сомнение «правоту дела» войны, однако таких насчитывалось очень и очень немного. «Мы понимали, что эта война — агрессивная, — продолжает Кимиг, — что это дурацкая захватническая война, и слепому было видно, что нам ее ни за что не выиграть». Нервное напряжение искало выхода. И находило.
Рядовой Бенно Цайзер попытался урезонить своего разбушевавшегося приятеля, который стал избивать военнопленных.
«Оставь меня в покое! Не могу я больше этого терпеть! И не смотри на меня так! Да, я полоумный! Чокнутый! Только эта нечисть каждый день и больше ничего! Только эти недоумки, эти жалкие червяки! Посмотри, как они ползают по земле — точь-в-точь черви поганые! Да их всех раздавить надо, раз и навсегда раздавить эту дрянь!»
У его приятеля Францля случился нервный срыв. «Ты должен понять, — оправдывался Францдь, — я просто больше не в силах это выносить».
Ухищрениями пропаганды неприятель был лишен права считаться
человеком еще задолго до начала кампании. Политработников Красной Армии отделяли от остальных военнослужащих, попавших в плен, и без промедления расстреливали. Бесчеловечное обращение и расстрелы советских военнопленных стали результатом не только вышеупомянутых драконовских приказов, они никакой необходимостью не диктовались. Отчеты и донесения частей и подразделений свидетельствуют о том, что расстрелы на месте практиковались с самых первых дней войны. Старшие офицеры сопротивлялись этому, скорее из соображений дисциплины, нежели каких-либо иных. Легко было предугадать, что подобное поведение приведет к всеобщей анархии и лишь укрепит решимость русских сражаться до последнего человека. Командующий 48-м танковым корпусом генерал Лемельзен уже через три дня после начала кампании в одном из приказов упрекал личный состав вверенного ему соединения:«Отмечаются случаи бессмысленного расстрела военнопленных и гражданских лиц. Одетый в форму русский солдат, мужественно сражавшийся, имеет право и в плену рассчитывать на достойное с ним обращение».
Но такого права у солдата не было, хотя термин Гитлера «без сочувствия или жалости» официально применялся лишь к «партизанам и большевистским комиссарам». Однако до фронтовых командиров и солдат все же не дошли слова генерала Лемельзена. Посему уже 5 дней спустя последовала новая директива:
«Невзирая на мои распоряжения от 25.06.1941 г., случаи расправ над военнопленными и перебежчиками даже участились и принимают безответственный и преступный характер. Это убийство! Германский вермахт ведет войну с большевизмом, но не с народами, населяющими Россию».
Лемельзен весьма щепетильно относился к циркулировавшим в армии слухам о «телах расстрелянных безоружных красноармейцев, грудами лежавших на обочинах дорог».
Случаев стихийных расправ хватало. Ефрейтор Георг Бергман из 234-го артполка, действовавшего у Аунуса на финской границе, своими глазами видел проносившиеся на бешеной скорости грузовики с привязанными к капотам двигателей пленными. Некоторые от тряски сваливались, и их тут убивали «при попытке к бегству». Ефрейтор-пехотинец Якоб Цитц рассказывает о шести русских военнопленных, захваченных 253-й пехотной дивизией под Великими Луками, которых заставили нести ящики с боеприпасами. «Они совсем обессилели от жары и без чувств свалились. Дальше идти они не могли». Их расстреляли. Другие погибли при разминировании или подтаскивая снаряды на передовую.
В течение вечера 27 августа несколько тысяч советских военнопленных запихнули в лагерь под Уманью. Лагерь был рассчитан на пребывание от 500 до 800 человек, но каждый час прибывали 2–3 тысячи. Никакого провианта не предусматривалось. Стояла страшная жара. К вечеру в лагере было уже 8 тысяч человек. Обер-фельдфебель Лео Мелларт, охранник из 101-й пехотной дивизии, услышал из темноты «крики и стрельбу». Причем стреляли явно из крупнокалиберного оружия. Выяснилось, что три 85-мм зенитных орудия стреляли в упор по огражденной колючей проволокой территории якобы потому, что «пленные предприняли попытку массового побега». По словам Мелларта, тогда погибли и получили тяжелые ранения около полутора тысяч военнопленных. Отвратительная организация приводила к страшной скученности, но комендант Гейсина (так в тексте. — Прим. перев.)не желал идти на конфликт с начальством.
Германская военная доктрина, да и вообще вся упорядоченная прусская ментальность не давали никаких указаний относительно обращения с членами незаконных вооруженных формирований. А с подобными формированиями немецким войскам приходилось сталкиваться и в ходе Франко-прусской войны 1871 года и в Первую мировую войну. Германские военные крайне болезненно относились к неприятелю, продолжавшему воевать у них в тылу, уже после, казалось бы, окончательного разгрома его регулярных сил. Это считалось неэтичным. В России, в отличие от стран Западной Европы, уже покоренных Гитлером, процедура сдачи противника в плен, как и многое другое, также отличалась известным своеобразием. Стихийные вооруженные формирования считались в армейских кругах «бандитскими», и обходились с ними соответственно. В ходе сражений на границе отрезанными от своих частей оказались многие десятки тысяч советских солдат. 13 сентября 1941 года ОКХ распорядилось о том, чтобы находившиеся в окружении советские войска также считать «бандитскими формированиями». Другими словами, их следовало не брать в плен, а уничтожать. Соответствующие инструкции получили и офицеры 12-й пехотной дивизии.