1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных
Шрифт:
«Захваченные в плен в тылу… подлежат расстрелу на месте! Такие лица бойцами регулярной армии не считаются».
Надо сказать, что подобная точка зрения находила понимание среди фронтовых солдат и офицеров вермахта, считавших, что войну следует вести «честными» методами, естественно, раздраженных, поскольку под сомнение ставилось тактическое, организационное и техническое превосходство немцев.
Немецкие солдаты становились и добычей снайперов. Водитель Гельмут К. в письме родителям от 7 июля сердился, что его подразделение, доставляя грузы из Варшавы на фронт, недосчиталось 80 человек. «32 из них погибли от пуль снайперов». В ответ предпринимались самые жестокие меры, в свою очередь, ожесточавшие и неприятеля. Непосредственно после начала вторжения на Украине не было ни одного партизанского формирования, если не считать бродивших по немецким тылам разрозненных, отбившихся от своих частей групп красноармейцев или же диверсионных спецподразделений НКВД. После
Применительно к любым акциям сопротивления в тыловых районах неизменно использовали термины «бандитская вылазка», «лесные бандиты». Карл Д. записал в дневник на исходе июля месяца 1941 года:
«Справа от нас тянулись засеянные пшеницей поля. И оттуда гражданские открыли огонь. Мы прочесали поле. Время от времени из разных концов раздавались выстрелы. Наверняка снайперы. Могли быть и солдаты, прятавшиеся по лесам. Прошло какое-то время, и снова загремели выстрелы».
Другой солдат рассказывает следующее: «Русские не отступили, они просто укрылись в подземных бункерах, только мы не сразу сообразили. Их мины ложились точно в цель, когда мы стали лагерем. Потери были ужасные. У них явно был и корректировщик огня, сидевший где-нибудь в стороне, — уж больно метко они били».
В результате спецоперации было захвачено много скрывавшихся в бункерах людей. Шауман не помнит в точности, как все тогда происходило.
Шауман: «Да — их привели, допросили, потом я услышал…»
Вопрос: «Куда их привели?»
Шауман: «Ну, к командиру батальона, или полка, или дивизии, я не помню. Потом я слышал, как стреляли, и понял, что это их расстреливают».
Вопрос: «Вы сами видели это?»
Шауман: «Видел».
Вопрос: «Вы в этом участвовали?»
Шауман: «Я должен отвечать на этот вопрос? Нет уж, увольте».
Петер Петерсен вспоминает, как во время отпуска встретил одного своего школьного друга, унтерштурмфюрера СС (унтерштурмфюрер — эсэсовское звание, соответствующее лейтенанту в вермахте. — Прим. перев.). Эсэсовец рассказал ему, что получил «взбучку от начальства за мягкотелое отношение к пленным», из-за нежелания расстреливать их. По словам Петерсена, его приятель разительно изменился со школьной поры.
«Ему было сказано: это война, а не детский сад. Настоящая война. Его назначили командовать расстрельным взводом, который должен был казнить партизан, немецких солдат-дезертиров и Бог знает, кого еще. Он сказал мне, что у него не хватило смелости отказаться выполнить этот приказ, потому что в таком случае его самого поставили бы к стенке».
В тылу немцы тоже не чувствовали себя в безопасности. Солдата не покидало чувство, что он во вражеском окружении. «Корюк 582» — охранный полк из состава 9-й армии — отвечал за обстановку в 1500 деревнях на территории в 27000 квадратных километров. Подразделение насчитывало 1700 человек для выполнения поставленной задачи. На поддержку 9-й армии, которая на начало кампании имела некомплект 15 000 человек личного состава, рассчитывать не приходилось [42] . При этом следует иметь в виду, что партизаны контролировали примерно 45 % оккупированной территории. Нередко тыловыми охранными подразделениями командовали, мягко говоря, не очень опытные офицеры в возрасте 40–50 лет, тогда как средний возраст фронтовых офицеров составлял 30 лет. Командиры батальонов в полку «Корюк 582» почти все были шестидесятилетними и крайне плохо подготовленными резервистами. Личный состав постоянно ощущал угрозу со стороны противника, и хотя подразделение считалось тыловым, требования к нему предъявлялись, как к фронтовому.
42
В состав 9-й полевой армии вермахта входили 12 пехотных дивизий, 1 охранная дивизия и 1 бригада. Кроме того, она взаимодействовала с 3-й танковой группой Гота. Всего 9-я армия насчитывала не менее 150 000 солдат и офицеров. — Прим. ред.
Пулеметчик-пехотинец Вальтер Нойштифтер: «Мы никогда не забывали о партизанах».
«Однажды они напали на колонну войскового подвоза, раздели наших солдату надели на себя их форму и угнали всю колонну. И ради их устрашения мы повесили пятерых».
Жестокость порождала ответную жестокость.
Петер Нойман, офицер дивизии СС «Викинг»,
вспоминает об акции устрашения, проведенной в ответ на жестокости, творимые партизанами в отношении немецких солдат:«Может, нас, тех, кто служил в СС, и считают бесчеловечными, но чем мы в этом смысле хуже партизан? Вряд ли у нас есть моральное право упрекать их в том, что они хотели защитить свою страну, но все равно, наша задача состояла в том у чтобы уничтожать их… Так где же истинная справедливость, если таковая вообще существует?»
Ганс Хервард фон Битгерфельд, младший офицер-пехотинец: «Когда мы вторглись в Россию, нас вначале считали освободителями, встречали хлебом-солью. Крестьяне даже угощали нас, чем могли. А с бесчинствами мы попали в заколдованный круг, жестокость в ответ на жестокость и так далее. И те, кто готов был сотрудничать с нами, вследствие нацистской политики снова переметнулись к Сталину». Фон Биттерфельд убежден, что немцы «проиграли эту войну из-за дурного обращения с местным населением». Отнюдь не все русские сотрудничали с немцами по принуждению. И идея об их использовании исходила от солдат, но не от генштабистов.
Бесчинства стали составной частью боевых действий на Восточном фронте. Лейтенант Фридрих-Вильгельм Кристианс тоже помнит, с каким энтузиазмом население встречало немцев. «Но за танковыми частями следовали айнзатц-команды СС и СД, а те «не церемонились». В Тарнополе, по словам Кристианса, «евреев сгоняли в толпы, должен сказать, все это происходило при активном содействии украинцев, — те знали адреса проживания несчастных. Когда я доложил своему генералу об этом, сказав, что подобные вещи недопустимы, тот немедленно воспретил всякое участие нашей дивизии в подобных акциях».
Существовало очень много факторов, как за, так и против участия немецких солдат в бесчинствах. Они находились на территории чужой страны, подвергаясь опасностям, что, конечно же, не могло не вызывать у них соответствующей реакции. Большинство из них до войны вообще не бывали за границей. Кроме того, не следует забывать и о стадной психологии. Война прошлась бороной по всем ее участникам, смещая привычные ценности и возвращая людей в доисторические времена. Офицер СС Петер Нойман (дивизия СС «Викинг») вспоминает, как один его товарищ с поразительным хладнокровием расправился с группой советских служащих исправительно-трудовых учреждений. Он расстрелял всех лично из винтовки «маузер». Нойман свидетельствует:
«Конечно, этих типов трудно было отнести к святым, наверняка они в свое время не утруждали себя размышлениями о судьбе тех, кого отправляли в Сибирь. И все-таки я поразился удивительному хладнокровию Карла. У него на лице ни один мускул не дрогнул.
Неужели это тот самый мальчишка в коротких штанах, с которым мы когда-то гоняли мяч на песчаном берегу в Ауссен-Альстере под Гамбургом!»
Большинство солдат скажут, что лишь те, кто побывал на фронте, осознают весь ужас этой дилеммы. 101-й батальон полиции, на совести которого немало зверств, комплектовался «совершенно нормальными, обычными людьми, «ребятами с нашего двора». Труднее всего убить в первый раз, дальше уже легче. И потом, в конце концов, в каждом сегменте общества есть садисты и преступники, нередко задающие тон. И армия в этом смысле не исключение. Обер-ефрейтор артиллерии Гейнц Флор вспоминает, как летом 1941 года в Белой Церкви матерей заставляли смотреть, как расстреливают их детей: «Я спросил себя, — взволнованно признается Гейнц Флор, — неужели люди способны на такое?» Иногда умудрялись втиснуть в идеологические догмы даже такие акты, как изнасилование «расово неполноценной» русской. Ефрейтор Герберт Бюттнер однажды урезонил фельдфебеля-санитара, пытавшегося силой взять русскую девушку, но тот же фельдфебель издевался на группой евреев, выбривая им половину бороды и волос на голове, когда их насильственно изгоняли из обжитых мест в гетто.
Такое бесчеловечное обращение с противником вселяло чувство уверенности и превосходства над ним. Если противник — недочеловек, можно наплевать на гуманизм.
Военврач пехотного подразделения Пауль Линке всегда полагал, что расстрелы комиссаров, захваченных в плен, относятся к разряду солдатских баек, пока командир его батальона не приказал близкому другу Линке лейтенанту Отто Фуксу расстрелять пленного комиссара. Отто Фукс, до войны юрист, пришел в ужас. Командир батальона пытался втолковать ему: «Лейтенант Фукс, не желаю ничего слышать. Идите и выполняйте приказ!» Доктор сообразил, что к чему, и вызвался сопровождать своего крайне удрученного друга. Он вспомнил, что ранее заметил лежащий в канаве труп советского солдата. Комиссару велели снять форму с трупа и надеть на него свою форму. Два пистолетных выстрела в землю для пущей убедительности довершили инсценировку. Комиссар, благодарно кивнув, исчез во тьме. Фукс доложил командиру батальона об исполнении приказа. «Мне очень жаль, Фукс, — признался командир батальона. — Мне тоже не по душе все это». Многие солдаты страдали от необходимости участвовать во всеобщем насилии, но для подавляющего большинства определяющую роль играло мнение коллектива — ведь именно от окружающих в немалой степени зависело, выживешь ты или нет.