1945. Год победы
Шрифт:
С этого боя и до конца войны мы воевали в составе 9-й гвардейской армии (бывшей десантной). Это были невиданной отваги люди, но и невиданное хулиганье. Полоса наступления поддерживаемого нами стрелкового полка проходила левее города Мор, но это никак не устраивало наших десантников. На пути наступления не было сёл, а значит, не было и женщин, нечем было и поживиться. Быстро находят решение. По очереди четвертую часть солдат направляют в Мор, так они участвуют в захвате домов и не успевших убежать или спрятаться женщин. На все это давалось не более часа, и дальше шла следующая группа. Женщин использовали от четырнадцатилетних до пятидесятилетних; в домах производили полный погром, все выбрасывали на пол, били, ломали, искали карманные или наручные часы; и, если попадалось хорошее вино, не отказывались его выпить…
Десантники нигде ни разу не отступили, какие бы силы ни контратаковали их, причем немцы их просто боялись. Зато они не оставляли ни одной женщины неизнасилованной, если она не смогла надежно укрыться».
Здесь есть «тонкость». Освободители «шалили» и,
Иосифу Виссарионовичу приходилось «по-хорошему» объяснять чехословацким, югославским и прочим товарищам, «что бойцы Красной Армии, прошедшие в тяжелейших условиях путь от Сталинграда до Будапешта, могут иногда допустить отдельные вольности и что их надо извинить»:
«Нельзя характеризовать армию на основании отдельных случаев, из-за одного урода нельзя оскорблять всю Красную Армию. Боец думает: он герой, ему все можно, сегодня он жив, завтра убит, ему все простят. Бойцы устали, поизмотались в длительной и тяжелой войне. Неправильно становиться на точку зрения «приличного интеллигента». Есть отдельные случаи, позорящие наших бойцов. Мы за это расстреливаем. Но надо помнить, что люди измотались, изнервничались, думают, что они герои, которым все разрешено, все позволено».
«Демократические правительства» Польши и Чехословакии держались только на советских штыках, были озабочены исключельно политической борьбой и укреплением своей власти. Их безопасность обеспечивали специалисты из НКВД. Поэтому они осмеливались лишь робко намекать, что на почве творимых то ли героями, то ли отдельными уродами безобразий «может быть развернута враждебная пропаганда и что настроение населения может быть не всюду здоровым по отношению к Красной Армии».
Иное дело Румыния. После сокрушительного разгрома группы армий «Южная Украина» под Яссами и Кишиневом, не желая превращать страну в театр военных действий, 23 августа 1944 года 23-летний король Михай I в союзе с коммунистами организовал в Бухаресте государственный переворот и арестовал маршала Йона Антонеску и его сторонников. Затем король выступил с ридиообращением, объявил о смене власти, прекращении военных действий против СССР и перемирии с Великобританией и США, а также о формировании нового «правительства национального единства» во главе с Константином Сэнэтеску. Через неделю Румыния объявила войну своим бывшим союзникам — Германии и Венгрии. С тем большей радостью, что СССР гарантировал возврат Трансильвании, отторгнутой в 1940 году в пользу Венгрии решением Второго Венского арбитража. Превратившись в одночасье в участника антигитлеровской коалиции, Румыния сохранила все атрибуты государственности: правительственную администрацию, армию, полицию, тюрьмы и даже монархию. Михай, получивший в Москве ехидное прозвище «король-комсомолец», был удостоен ордена Победы, высшей советской полководческой награды, которая вручалась «за успешное проведение таких боевых операций, в масштабе нескольких или одного фронта, в результате которых в корне меняется обстановка в пользу Красной Армии».
В конце сентября 1944 года Главное верховное командование Румынии издало приказ, в котором было четко прописано:
«Армия, полиция и жандармерия должны сопротивляться крайне энергично, при необходимости даже прибегая к оружию, в случаях, когда советские солдаты одиночками или группами или другие индивидуумы, которые используют также советскую военную форму, будут пытаться забрать силой или грабить государственное или частное добро, не считаясь с указаниями…
Армия, жандармерия и полиция должны направлять в законные инстанции грабителей или банды, пойманные на месте преступления, а в случаях неподчинения — открывать огонь.
Привлекаются к ответственности и предаются военно-полевому суду все офицеры и солдаты, которые не будут защищать до последней капли крови государственное добро, которое было сдано на их попечение и сохранность».
Приказ выполнялся, и были жертвы среди советских военнослужащих. По этой причине на территории Румынии почти не зафиксировано «непристойностей», да и со сбором «посылок» возникали трудности.
Венгры сменить «крышу» не успели. Адмирал Миклош Хорти предпринял попытку вывести страну из войны и даже отправил в Москву делегацию, подписавшую 11 октября 1944 года предварительные условия перемирия. Главным условием было «порвать все отношения с Германией и немедленно объявить Германии войну». Однако, в отличие от румынского короля, венгерский регент вел свою игру,
не соблюдая элементарных правил конспирации и не учитывая реальную расстановку сил. 15 октября Хорти просто объявил по радио, что Германия войну проиграла, Венгрия «не обязана приносить себя в жертву ради союзников» и, во избежание дальнейшего бессмысленного кровопролития, намерена заключить перемирие с противником. На следующий день немцы без особого труда адмирала свергли, арестовали и вывезли в Баварию. К власти пришел клинический нацист Ференц Салаши. Новый вождь поклялся Гитлеру в любви до гроба, обещав поставить венгерскую армию до последнего человека на службу Германии (возглавив страну накануне очевидного краха, этот придурок первым делом озаботился истреблением евреев и цыган, которых при Хорти не трогали, и в конце концов заработал себе петлю на шею). С другой стороны, призыв Хорти к народу и армии «последовать за мной» не оказал на венгерские войска заметного воздействия. До последнего они сражались плечом к плечу с немцами, оставшись самыми верными союзниками рейха. У венгров еще с 1919 года выработалась стойкая неприязнь к большевизму.24 октября 1944 года Ставка ГКО припечатала:
«В связи с тем, что венгерские войска не прекращают боевых действий против наших войск и продолжают держать единый фронт с немцами, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает действовать на поле боя против венгерских войск так же, как и против немецких, не делая разницы между ними, о чем довести до сведения всех войск фронта».
Так и действовали. Не делая разницы:
«Когда приближаешься к линии фронта, где только что наши войска продвинулись вперед, то картину варварского погрома в квартирах наблюдаешь в первоначальном виде, то есть неприбранные, разгромленные квартиры, и такая ситуация была всюду. Что же хотели солдаты, чиня такие погромы? Всего только — наручные и карманные часы, больше им ничего не надо было. Из-за часов выбрасывали все из комодов, шкафов, и если ничего не находили, то еще больше злились, подозревая хозяев, что они так тщательно спрятали часы. А со злости били банки с томатами, вареньем, соком и т. д. Везде, где появлялись наши войска, исчезали молодые девушки и молодые женщины; в домах видишь только старушек, стариков и детей до двенадцати лет, все тщательно прятались, и не зря. Это они установили по опыту первого контакта с нашими частями.
Проезжая по дорогам, мы видели десятки разгромленных винных погребов, ни одного неразоренного мы не видели. Вино, как правило, было выпущено из бочек на пол и заполняло весь подвал слоем до одного метра. Несколько раз видели плавающие трупы наших солдат, посиневших, спьяна задохнувшихся в парах вина.
Мне удалось побеседовать с молодым венгром, на квартире которого мы жили два или три дня… Он задавал мне много вопросов: «Почему русские не веруют в Бога? Без веры в Бога люди потеряют совесть, научатся лгать, воровать и станут убивать друг друга». Все мои доказательства, что совесть может быть и у неверующих людей, его не удовлетворили. «Ваши солдаты насилуют наших женщин и девушек, разрушают наше имущество. Разве верующий человек это бы позволил?» Я ему доказывал, что немцы и венгры тоже насиловали русских женщин и девушек…»
Каждый бой давал новый повод для мести. «Цена освободительной миссии» в Венгрии была оплачена кровью полумиллиона солдат и офицеров Красной Армии, из них 140 тысяч — безвозвратные потери. Но мы ж за ценой не постоим? Вот маршалу Малиновскому очень хотелось войти в Будапешт раньше маршала Толбухина, и он 4 декабря 1944 года без всякой подготовки в районе Эрчи бросил 46-ю армию на форсирование Дуная. Наблюдавший эту картину венгерский полковник Эмиль Томка просто впал в ступор:
«Когда в первой половине дня прибыл в северный район, то моему взгляду предстала дикая картина. Наша артиллерия беспрерывно расстреливала русских, пытавшихся переправиться через реку. Их утюжили и немецкие бомбардировщики. Из нашей округи по ним палило три миномета. Но, несмотря ни на что, русские продолжали форсировать реку. Группы советских солдат перевозили не только в лодках, но и даже на паромах. Я видел, как в небольшую баржу, до отказа забитую людьми, попала немецкая авиабомба — суденышко тут же ушло на дно. Самое чудовищное происходило там, где берег находился в немецких руках. Немцы стреляли из пулеметов по высадившимся солдатам. Шансы на выживание их были предельно малы. Тот, кто не был сражен пулей, должен был пытаться отстреливаться, находясь по грудь в студеной воде и тине. Насмотревшись на это, один из гусаров обратился ко мне: «Господин полковник, а что русские делают со своими врагами, если они так жестоко обходятся со своми солдатами?»
Девятнадцатилетняя Анна Польц, «освобожденная от ига немецко-фашистских захватчиков», провела три месяца в деревне Чаквар, в прифронтовой полосе 4-й гвардейской армии:
«Еще в Будапеште я видела плакаты, на которых советский солдат срывает крест с шеи женщины. Я слышала, они насилуют женщин. Читала и листовки, в которых говорилось, что творят русские. Всему этому я не верила, думала, это немецкая пропаганда. Я была убеждена: невозможно представить, чтобы они валили женщин на землю, ломали им позвоночник и тому подобное. Потом я узнала, как они ломают позвоночник: это проще простого и получается не нарочно.
Господи Боже, какая же я тогда была наивная! Я не знала, что их надо бояться…
На второй или третий день после этого из соседней деревни пришли незнакомые люди и сказали: всех мужчин казнили; заставили выкопать длинную яму, поставили на край и расстреляли в затылок. Трое местных жителей закапывали яму. (Так обычно и делается: могилу копаешь себе сам — почти на всех войнах…)
Меня оттащили в кухню и там так хватили об пол, — видимо, я опять хотела защищаться или нападать, — что голова моя ударилась об угол мусорного ящика. Он был из твердого дерева, как и полагается в жилище декана. Я потеряла сознание.