1968. Год, который встряхнул мир
Шрифт:
В шестидесятых годах Франция переживала мощный экономический подъем. Между 1963 и 1969 годами реальная заработная плата выросла на 3,6% — рост, обеспечивший превращение Франции в общество потребления. Как-то вдруг у французов появились личные автомобили. В квартирах устанавливались туалетные комнаты, хотя к 1968 году лишь половина парижских домов была ими оборудована. Франсуа Миттеран говорил об обществе потребления, «которое пожирает само себя».
Французы приобретали телевизоры и телефоны, хотя служба, подключавшая телефонную связь, работала медленно и Франция все еще отставала от многих европейских стран по количеству телевизоров. На государственном телевидении не было ни одного интересного канала, хотя оно, помимо всего прочего, обладало и таким преимуществом, как полное отсутствие коммерческого начала. Впрочем, в скором времени французы ощутили на себе могущество телевидения. Самая первая телестудия с черно-белым изображением начала свои трансляции
В 1965 году во Франции прошли первые президентские выборы с прямым голосованием — президент, как когда-то, выбирался простым большинством голосов. Эти выборы также стали первой телевизионной избирательной кампанией. Вместе с тем во Франции это были первые выборы, находившиеся под контролем наблюдателей. Чтобы избежать даже намека на какую-либо предвзятость, в течение последних двух недель избирательной кампании де Голль ежедневно предоставлял каждому из кандидатов по два часа эфирного времени на государственных телеканалах. Эффект, произведенный появлением на телеэкранах Франсуа Миттерана и Жана Леканэ, был ошеломляющим. Большинство французов никогда прежде не видели кандидатов на пост президента, за исключением самого де Голля, который постоянно мелькал на телеэкране. Тот факт, что Миттеран и Леканэ вообще попали на телевидение, ставил их вровень с де Голлем. Было невозможно не отметить, насколько молодыми и энергичными казались оба по сравнению с генералом. Де Голль победил на выборах, но только после второго тура, когда в поединке с Миттераном ему удалось получить необходимое простое большинство. Вопреки тому, что он о себе думал, де Голль вовсе не был «неприкасаемым монархом».
В середине 60-х во Франции начался рост цен, и правительство опасалось влияния инфляции на состояние экономики страны. На росте цен сказалось, в частности, резкое увеличение численности населения за счет иммигрантов из Северной Африки, в основном христиан и евреев (всего около миллиона человек). В результате резко возрос уровень безработицы.
В 1967 году правительство приняло ряд мер, направленных на решение экономических проблем. Однако рабочим казалось, что эти меры направлены против них. Реальная заработная плата снижалась, а отчисления в фонд социального страхования росли: ставки платежей увеличились вследствие расширения круга клиентов системы страхования за счет сельскохозяйственных рабочих. Дождливым днем 1 Мая, после пятнадцатилетнего забвения, традиционно радикальная Коммунистическая партия, организовав первомайскую демонстрацию на площади Бастилии, когда рабочие, подняв руки, сжатые в кулак, пели «Интернационал», вновь напомнила о себе.
В соответствии с новыми стандартами жизни все больше французов стремились получить высшее образование, однако и они не были счастливы в своих переполненных аудиториях. В 1966 году студенты университета в Страсбурге выпустили прокламацию «О жалкой жизни студентов», где, в частности, говорилось: «Студент представляет собой самое презренное существо во Франции, за исключением священника и полицейского... Когда-то университеты пользовались уважением: студент упорно верил в то, что ему повезло, коль скоро он здесь учится. Но он пришел слишком поздно... «Механически» изготовленный специалист — такова в наше время цель «системы образования». Современная экономика требует массового производства студентов, которые остаются необразованными и, как следствие, неспособны размышлять».
В 1958 году в университетах Франции обучалось сто семьдесят пять тысяч студентов, а к 1968 году их было уже пятьсот тридцать тысяч — вдвое больше, чем в Великобритании. Однако во Франции вручалось вдвое меньше дипломов, чем в британских университетах, потому что три четверти французских студентов бросали учебу, не закончив курса. Вот почему де Голль поначалу недооценил студенческое движение; он полагал, что вовлеченная в него молодежь просто не желает сдавать экзамены. Университеты были переполнены (только в парижской системе высшего образования насчитывалось сто шестьдесят тысяч студентов), поэтому, как только студенчество начинало митинговать, к колоннам молодежи присоединялось множество сочувствующих. Не
следует забывать и об учащихся университетских колледжей и лицеев, у которых были те же проблемы, что и у студентов высших учебных заведений.В большинстве университетов, особенно в Нантере, помещения кампусов были малопригодны для проживания и обучения. Кроме того, французский университет — даже в большей степени, чем американская высшая школа, — представлял собой абсолютно авторитарную систему. В то время как будущее Франции, будущее Европы, новые отрасли научного знания и новые технологии вызывали оживленные дебаты (что объясняет успех у публики таких книг, как «Американский вызов»), студенты не имели возможности обсуждать ни одну из этих проблем. Диалога между преподавателями и студентами не существовало — ни в аудиториях, ни вне их. Решения принимались к исполнению без какого бы то ни было обсуждения.
В мае на стене Сорбонны появилась надпись: «Профессора, вы так же устарели, как ваша культура». Смеяться над возрастом французской культуры стало новым способом «борьбы с предрассудками».
Однако учителя и профессора тоже были лишены свободы слова. Ален Гейсмар, ставший профессором физики и директором Национального союза преподавателей высшей школы, впоследствии вспоминал: «Представители молодого поколения чувствовали, что не хотят жить так, как жили прежние поколения. Я ставил в вину поколению Освобождения упущенную возможность модернизации общества. Они всего лишь хотели вернуть назад все то, что было прежде. Де Голль возглавил движение Сопротивления, освободил Францию, остановил войну в Алжире, и он же ничего не понял в настроениях молодежи. Он был великим человеком, который слишком долго жил».
Химики знают, что некоторые очень устойчивые элементы в сочетании с другими, казалось бы, инертными, элементами, могут внезапно произвести взрыв. В недрах этого скучного, пресыщенного, самодовольного общества скрывались едва заметные элементы — радикально настроенная молодежь и безнадежно устаревший в прямом и переносном смысле слова лидер нации, переполненные университеты, озлобленные рабочие, потребительские настроения, охватившие одних и вызывавшие отвращение у других, конфликт поколений и даже, может быть, сама скука, — их соединение не могло не произвести взрыв.
Это началось с «полового вопроса» в конце января, когда Франция все еще томилась от скуки. Студенты университета в Нантере (это заведение представляло собой комплекс на редкость безобразных бетонных сооружений, построенных четырьмя годами ранее; одиннадцать тысяч студентов сгрудились в нем на окраине Парижа) подняли проблему студенческих общежитий для лиц обоего пола. Правительство не отреагировало на их требования. Когда Франсуа Мисоф, министр по делам молодежи, приехал в Нантер, невысокий рыжий студент попросил у него прикурить. Это был Даниэль Кон-Бенди, один из студенческих лидеров. Затянувшись табачным дымом, он сказал: «Господин министр, я прочел вашу “белую книгу”, посвященную проблемам молодежи. На трехстах страницах нет ни слова о “половом вопросе”».
Министр ответил, что приехал с целью продвижения спортивных программ; по его мнению, они должны гораздо больше интересовать учащихся. К удивлению министра, его слова не вразумили рыжего студента, который вместо ответа повторил свой вопрос относительно «половой проблемы».
«Неудивительно, что студента с такой физиономией, как у вас, волнует эта проблема. На вашем месте я бы утопился». — «Вот ответ, достойный гитлеровского министра по делам молодежи».
Один этот разговор сделал Кон-Бенди настолько известным, что едва ли не каждый парижский студент знал его просто как Дени. Краткий диалог между студентом и министром стал формулой, которой предстояло повторяться снова и снова во всевозрастающем масштабе до тех пор, пока вся Франция не перестала работать, а Дени прославился на весь мир как Красный Дени.
Он родился в 1945 году в только что освобожденной Франции в семье немецких евреев, скрывавшихся во время войны. Его отец покинул родину после прихода Гитлера к власти, поскольку он был не только евреем, но и адвокатом, получившим широкую известность в качестве защитника коммунистов. После войны он вернулся во Франкфурт к своей адвокатской практике. Пример спасения и возвращения еврея в Германию был из числа удивительных и редких случаев. Дени на какое-то время остался во Франции вместе с матерью-учительницей. Однако им было не особенно уютно в стране с недавним коллаборационистским прошлым, помнившей депортации евреев. В течение ряда лет они переезжали из страны в страну. Дени стал убежденным коммунистом. Он вспоминал, что впервые почувствовал себя евреем в 1953 году, когда в США были казнены Юлиус и Этель Розенберг, обвиненные в шпионаже в пользу СССР. В Германии Дени и его брат наугад определяли возраст прохожих и строили предположения о том, чем занимались эти люди во время войны. Дени был потрясен, когда во время свидания с умиравшим отцом в одном роскошном санатории он услышал громкое щелканье каблуков — так обслуживающий персонал, в полном соответствии со старой немецкой традицией, выражал готовность угодить своим клиентам.