1968. Год, который встряхнул мир
Шрифт:
Сенатор Джордж Макговерн, выдвинутый в последнюю минуту кандидат — сторонник мира, на Чикагском съезде сказал, что южновьетнамский вице-президент Нгуен Сао Ки — «маленький дешевый диктатор», и обвинил его и других правительственных чиновников Южного Вьетнама в том, что они задерживают течение мирных переговоров. «В то время как Ки флиртует в шикарных заведениях Парижа и торгуется насчет того, за круглым или квадратным столом будет он сидеть, американцы умирают, обеспечивая у него на родине существование его продажного режима». Сенаторы, придерживавшиеся антивоенных настроений, избегали откровенных высказываний о вьетнамцах-южанах (одни — из уважения к Джонсону, другие — для того чтобы не нарушать ход переговоров). Когда Джонсон ушел со своего поста, они пожелали высказываться более откровенно. Некоторые утверждали, что хотят подождать до инаугурации Никсона, однако
Макговерн настаивал на вдумчивой оценке уроков Вьетнама. По его мнению, одним из величайших уроков стали «губительные последствия проведения исторических аналогий». Хотя не существовало параллелей между тем, что произошло в Юго-Восточной Азии в начале шестидесятых и в Европе в конце тридцатых, поколение Второй мировой войны оказалось втянуто в гражданскую войну во Вьетнаме в том числе и потому, что они были свидетелями попустительства Гитлеру.
Макговерн говорил: «В ходе этой войны ежедневно велся подсчет убитых, и результаты преподносились нам год за годом подобно счету футбольных матчей». Военные поняли, что это тоже было ошибкой. Они даже завышали цифры потерь. Впоследствии они пытались представить войны настолько бескровными, насколько это было возможно, и сообщали об убитых врагах как можно меньше.
Военные сделали из событий собственные выводы, причем далеко не все совпадали с теми, которые имел в виду Макговерн, пытаясь начать дискуссию. Военные заключили, что в эпоху телевидения журналистов следует контролировать куда более строго и что надо тщательно следить за «имиджем войны». Генералы должны были думать о том, как будет выглядеть битва по телевидению и как контролировать это зрелище.
Идея армии, комплектуемой путем призыва, оказалась порочной, поскольку она порождала весьма серьезные возражения общественного мнения (к тому же появлялось слишком много солдат-отказников). Лучше было иметь вооруженные силы, сплошь укомплектованные контрактниками, — людьми, нуждающимися в работе и возможностях сделать карьеру. Впоследствии, когда студентов перестали призывать в армию, войны перестали быть первоочередной проблемой, обсуждавшейся в кампусах.
Кроме того, воевать следовало лишь против более или менее беззащитных стран, в победе над которыми решающую роль играло техническое превосходство; против врагов, способных оказывать сопротивление неделями, но не годами.
1968 год закончился в точности так же, как начался: Соединенные Штаты обвинили Вьетконг в нарушении объявленного им же рождественского прекращения огня. Но в течение этого года во Вьетнаме погибло 14 589 американских военнослужащих, в результате чего общее количество потерь американцев увеличилось вдвое. Когда США в 1973 году наконец ушли из страны, 1968-й остался годом наиболее высоких потерь за всю войну.
В конце года Чехословакия продолжала выказывать открытое неповиновение. Трехдневную общенациональную сидячую забастовку ста тысяч студентов поддержали рабочие. Дубчек выступил с речью о том, что правительство делает все возможное для продолжения реформ, однако населению следует прекратить акты неповиновения, которые способны вызвать лишь репрессии. В действительности же в декабре, когда границы вновь перекрыли, последние реформы были свернуты. 21 декабря Дубчек выступил в последний раз в 1968 году с речью, адресовав ее ЦК Коммунистической партии Словакии. Он продолжал настаивать на том, что реформы должны проводиться и что они будут способствовать коммунистической демократии. Если не считать нескольких упоминаний о «нынешних трудностях», можно было подумать, что речь была написана в лучшие дни Пражской весны. «Мы должны гарантировать основополагающие права и свободы, соблюдать социалистическую законность и полностью реабилитировать несправедливо осужденных граждан — такова неотъемлемая позитивная особенность нашей послеянварской политики».
В 1969 году Дубчек был отстранен от должности. В 1970 году его исключили из Коммунистической партии. Он и его реформы, «социализм с человеческим лицом», постепенно исчезли из истории. Млынарж, лишившийся своего поста в 1968 году, понял, что не сможет больше участвовать в политической жизни, как того хотел, и сказал: «Мы были круглыми дураками. Но наша глупость была в том, что мы считали возможным реформировать коммунизм».
В апреле 1968 года Дубчек дал интервью французской коммунистической газете «Юманите»: «Я не знаю, почему
социализм, который основывается на четком функционировании всех демократических принципов и полного права человека на выражение своих взглядов, является чем-то ущербным. Напротив, я глубоко убежден, что атмосфера демократии в партийной и общественной жизни приведет к укреплению единства нашего социалистического общества и мы склоним к активному сотрудничеству всех одаренных и талантливых граждан нашей страны».Дубчек, бюрократ с приятной улыбкой, являл собой смесь противоречий, способную сбить с толку. В ходе всей своей карьеры он был винтиком в машине тоталитаризма, а когда достиг вершины власти, то объявил себя демократом. Он был прагматиком и мечтателем одновременно. Он умел искусно маневрировать в причудливом лабиринте коммунистической политики. Но в конце даже он признал, что мог быть и невероятно наивным.
К концу 1968 года Советы ощущали обеспокоенность, однако все еще не понимали, сколько они потеряли, разрушив иллюзии Пражской весны. Дубчек попытался отступить тем же путем, что Гомулка в 1956-м, обуздав великие стремления, снизив уровень ожиданий народа, поладив с Москвой. Но Дубчек не был Гомулкой. По крайней мере такой вывод сделала Москва, в то время как народ Чехословакии по-прежнему гадал, кто же он такой. Часто забывают, что в 1968 году Александр Дубчек был противником войны, отказавшимся от решения проблемы военным путем даже ценой собственного спасения. Этот лидер никому не дал ни запугать себя, ни купить, никогда не играл в «холодную войну», никогда не обращался к капиталистам, никогда не нарушал договора и даже своего слова — и стоял у власти (причем его власть была подлинной) лишь 220 восхитительных дней. То были дни, когда невозможное казалось возможным, как было написано в лозунге на одной из парижских стен в мае: «Будь реалистом, проси о невозможном». После его смерти никто не мог с уверенностью сказать, что знал его по-настоящему.
Вторжение советских войск в Чехословакию 20 августа 1968 года ознаменовало начало конца Советского Союза. Финал же наступил спустя более чем 20 лет, и Запад был потрясен: он уже забыл о том, что произошло тогда. Но во время вторжения даже журнал «Тайм» предсказывал конец. То был конец героической Советской России: страны, которой очень многие восхищались, поскольку она отважилась в одиночку выстоять и построить первое социалистическое общество, поскольку она играла роль могучего защитника в братстве социалистических стран, поскольку она пожертвовала миллионами жизней, чтобы освободить Европу от фашизма. Ее более не считали доброй. После падения Советского Союза Дубчек написал, что СССР был обречен из-за одного существенного порока: «Эта система запрещала изменения».
Падение длилось дольше, нежели предсказывало большинство. В 2002 году Михаил Горбачев, последний советский лидер, говорил своему давнему другу, бывшему сотруднику правительства Дубчека Зденеку Млынаржу: «Подавление Пражской весны, которая была попыткой прийти к новому пониманию социализма, также породило очень резкую реакцию в
Советском Союзе, что привело к фронтальному подавлению всех форм свободомыслия. Государственный аппарат, обладавший идеологической и политической властью, действовал решительно и бескомпромиссно. Это оказало воздействие на всю внутреннюю и внешнюю политику и на развитие советского общества как такового: оно впало в состояние глубокого застоя».
Мечта Дубчека — путь, который так и не был найден, — весьма отличалась от произошедшего, то есть от коллапса коммунизма. Он и многие другие коммунисты всегда верили, что злоупотребления советской системы можно устранить с помощью реформ, что коммунизм можно заставить работать. После вторжения советских войск никто не мог больше поверить в это, а после того, как эта вера была утеряна, верить было уже почти не во что.
Без этой мечты коммунисты, думавшие о реформах, не имели другого выбора, кроме как обратиться к капитализму, в котором они находили неприемлемые недостатки. Они сделали ту же ошибку, что и в 1968 году: капитализм можно изменить, и тогда он приобретет человеческое лицо.
В Польше студенты и интеллектуалы 1968 года в 80-е наконец-то сумели привлечь рабочих на свою сторону и избавились от коммунизма. Яцек Куронь, давая интервью в 2001 году, чуть не плача, говорил о новой системе: «Я хотел создать демократию, но я как следует не продумал, каким образом. И вот доказательство: я думал, что капитализм может реформировать сам себя, все необходимое, например самоуправление рабочих, может быть достигнуто позднее. Но затем оказалось, что уже слишком поздно. Вот доказательство моей слепоты...