1968

— Мы все вместе были на демонстрации, — вмешался брат Марианны, — шли бок о бок с крестьянами.

— У нас требования простые.

На этом заводе, выпускавшем самолеты Каравелла, Мираж IV и холодильные установки, рабочие отказывались перейти с сорокапятичасовой недели на сорокадвухчасовую. Если начальство получало месячную зарплату, то рабочим платили за каждый час, так что они проиграют от этих изменений.

— Минимальная зарплата по закону составляет четыреста франков, — сказала Марианна.

— Пусть нам повысят хотя бы на тридцать пять сантимов в час, — ответил фрезеровщик.

Захваченные вместе с директором управляющие в куртках высовывались из окна, украшенного красными и черными флагами. Арестанты на веревке поднимали к себе корзину с провиантом. Внизу, под кустами роз, в упаковочных коробках «Фрижеавиа» спали рабочие-металлурги. Храпели они и под тентами, натянутыми посреди газонов.

Четверг, 16 мая 1968 года В «Одеоне» идет новый спектакль, но билеты на него не продаются

Обиженный на то, что его не переизбрали в сорбонский Оккупационный комитет, где он даже не успел себя проявить, Родриго чувствовал себя никому не нужным. Его коричневая рубашка поло обогащалась все новыми пятнами, спал он урывками, где попало и когда попало, считая чистые простыни или душ буржуазной роскошью, и пахло от него диким зверем. Не зная, чем себя занять, Родриго отправился за Теодорой и Порталье на улицу Вожирар, присоединившись к исполненному решимости отряду завоевателей «Одеона». «Театр должен быть открыт для рабочих», — заявил Порталье, который ни разу еще не пожимал руку настоящему рабочему и редко бывал в театре из-за дороговизны билетов, возни с бронированием, неудобных жестких кресел и соседей в переднем ряду, вечно загораживающих сцену, так что приходится сворачивать себе шею, чтобы хоть что-то увидеть. Завоевателей было человек двести, когда они отправились в «Одеон», а к полуночи, когда Французский театр был захвачен, их набралось уже три тысячи.

Перепрыгивая через ступеньки крыльца, первые студенты столкнулись со зрителями, которые, выходя из театра, обменивались мнениями о смелости американских балетных постановок Пола Тейлора. Всего за несколько минут были заняты коридоры, фойе, зрительный зал, ложи, сцена и кулисы, и вот сочувствующий машинист сцены поднял занавес. Набилось столько народу, что стало трудно дышать. Студенты с мощными бицепсами, которые, следуя своим наклонностям, вступили в службу охраны порядка, закрыли входные двери перед носом утех, кто, топая и стуча, рвался в театр снаружи. Окрестные жители, зеваки, увешанные кольцами и фенечками хиппи в вышитых жилетах, только что вернувшиеся с Ибицы или с площади перед Академией, начинающие и известные актеры и актрисы, кинематографисты, все вперемежку, открыли митинг, который должен был продолжаться несколько недель, до тех пор пока вши, санитарные службы и полиция не выживут всех из здания. Внутри театра противостояние было в самом разгаре. Хорошенькая актриса в ярости кричала захватчикам, что они заняли ее рабочее место. Доводы повисали в воздухе, и никто никого не слушал.

— Это директор, впустите его, — сказал Порталье охранникам новоиспеченного Оккупационного комитета.

Страдающий тиком нервный, худощавый и бледный господин с курчавыми волосами барабанил в стекло. У Жана-Луи Барро [63] был потерянный вид, таким он уже однажды представал перед зрителями, когда играл в «Забавной драме» убийцу мясников. Директор театра в спешке примчался из своей квартиры в Трокадеро. Ему позвонили друзья и один чиновник из министерства культуры, чтобы предупредить, что театр подвергся нападению студенческих орд. Барро знал, что префектура не станет вмешиваться: жаль, конечно, если студенты нарядятся в чеховские костюмы, но ничего страшного, ведь тогда они не станут строить баррикады. Итак, директора пропустили в здание, которое еще недавно было «Одеоном», а вслед за ним вошла Мадлен Рено в расклешенном пальто. Барро пропустили к сцене, и он рискнул выступить с речью, которую тут же освистали:

63

Жан-Луи Барро (1910–1994) — ведущий французский театральный и киноактер, режиссер, руководил театром «Одеон». Наиболее яркие роли — убийца мясников в фильме «Забавная драма» (1937) Мишеля Карне, поставленном по роману Ж. Сторер-Клустона «Безумец на свободе, или Его первое преступление», великий актер Дебюрро в «Детях райка» (1945).

— Мне понятны ваши чаяния, — сказал он.

— Ври больше, дедуля!

— «Одеон» принимает артистов со всего мира, предоставляя им возможность высказать свои взгляды…

— Долой!

— Их выручку мы откладываем, чтобы они могли оплатить дорожные расходы…

— Эксплуататор!

— Дайте нам возможность работать…

— Нам больше не нужен буржуазный театр!

Услышав это, Мадлен Рено вышла на середину сцены, заполоненной ордой юношей и девушек, сидевших на корточках или вытянувшихся на полу вдоль рампы:

— У нас не буржуазный театр, мы играли Ионеско, Беккета, Жене…

— Раздеть старуху! — пропищал какой-то хулиган, но его за пошлость тут же осадили стоявшие рядом товарищи.

— Это больше не театр, — закричала очень красивая девушка с каштановой шевелюрой, — а центр революционного творчества!

Порталье потащил Тео в фойе. Там по лысине и спускавшимся от нее длинным седым волосам он узнал Джулиана Бека, чей «Живой театр» [64] как-то прошлой зимой приезжал в Нантер со спектаклем. Жуткая скучища. Во всяком случае, в «Одеоне» Ролан видел вещи и получше. Ему приходилось аплодировать двум скандальным пьесам, «Ширмам» Жене [65] и «Марату-Саду» [66] . Правда, последняя пьеса больше нравилась ему в телеверсии Королевского Шекспировского театра с великолепной Глендой Джексон в роли Шарлотты Корде [67] . Но пережитые в театре сильные впечатления не помешали ему кричать вместе со всеми: «Искусство — рабочим! Долой голлистский театр! Нет потребительскому искусству!» Это было несправедливо, но Порталье простил себя за неискренность. Держась за руки с Тео, они за толпой ринулись в костюмерную. Мадам Иветта, костюмерша, тридцать лет хранившая уникальную коллекцию костюмов, не смогла помешать студентам прорваться к ее сокровищу.

64

«Живой театр» — экспериментальная театральная труппа, основанная в 1947 году в США художником-абстракционистом Джулианом Беком (1925–1985) и актрисой Джудит Малина (род. в 1926) как альтернатива коммерческому театру. В 50-60-е годы в репертуар театра входили поэтические драмы американских (Стайн, Гудмен и др.) и европейских авторов (Лорка, Пиранделло, Брехт). Театр гастролировал по всему миру, играя спектакли на восьми языках, и оказал огромное влияние на театральную культуру 60-х годов. Существует и по сей день.

65

Жан Жене (1910–1986) — французский прозаик и драматург. В автобиографических произведениях «Богоматерь в цветах» (1942) и «Дневник вора» (1949–1950) повествует о годах бродяжничества, воровской жизни и тюрьмы. Драмы «Служанки» (1947), «Ширмы» (1961) принадлежат к классическим образцам театра абсурда.

66

«Марат-Сад» (1964, полное название «Преследование и убийство Жана-Поля Марата, представленное театральной труппой Шаран-тонской богадельни под руководством господина де Сада») — самая известная пьеса немецкого драматурга Петера Вайса (1916–1982), теоретика и практика документального, политически ангажированного театра.

67

Шарлотта Корде (1768–1793) — французская аристократка, убийца Ж.-П. Марата.

— O-o-o! — простонала Тео в экстазе. Она остановилась у платья из тонкой прозрачной ткани, висевшего среди сотен других.

— Оно тебе очень пойдет! — заявил Порталье, снимая легкое одеяние с вешалки и набрасывая ей на плечи.

— Ты думаешь?

— Бери, оно наше.

Другие варвары рассуждали так же, они воспользовались случаем растащить сапоги, камзолы, городские костюмы, плащи, шляпы с перьями, латы, позолоченные щиты и выходили из запасников, наряженные кастильцами или римлянами. А в это время Родриго писал большим фломастером на оборотной стороне афиши слова, которые должны были висеть над входом: «Воображение взяло власть в бывшем театре «Одеон», вход свободный».

Комиссар Ламбрини вышел из своего кабинета. Он медленным шагом направился к стойке, за которой сидели его агенты и терпеливо ждали:

— Миссон, примите заявление у мадам.

— Да, господин комиссар.

Безгубая женщина в очках, обсыпанная пудрой, словно рыба, обвалянная в муке, крепко вцепилась в свою сумку из крокодиловой кожи.

— Слушаю вас, — сказал полицейский, вставляя лист в пишущую машинку с полустертой лентой.

— Ночью 13 мая…

— 13 мая, — громко повторил Миссон, печатая двумя пальцами.

Он хорошо помнил эту дату, ведь как раз тогда он вместе с коллегами бросился в атаку на улице Гей-Люссака, а Пелле даже дали больничный после неудачного падения в лужу масла.

Дама продолжала:

— Я живу на улице Гей-Люссака…

Миссон оторвался от клавиатуры. Почему комиссар выбрал именно его, чтобы принять это заявление? Напудренная дама сверлила его острыми глазками. Неужели она запомнила, как он в пылу сражения избивал ту женщину в ночной рубашке? Нет, не может быть, он ведь был в противогазе и в очках, похожих на иллюминаторы.

— Я своими глазами видела, как молодые люди швыряли разные вещи.

— Подождите, мадам, не так быстро, я печатаю.

— Это было в доме на углу улицы Сен-Жак, нечетная сторона, на пятом этаже, окна с зелеными шторами и слуховое окошко над ними.

«Вот еще одно заявление от добропорядочных граждан, — подумал полицейский, — но какой от этого прок?» Дама изливала свою желчь, облегчая душу, но начальство не станет обращать на это внимания. Может, она просто хочет насолить соседям за то, что те отдавили лапу ее шавке? Жители квартала пустили студентов к себе домой. Допустим, но ведь это были состоятельные граждане, раз они могли позволить себе поселиться возле самого Люксембургского сада. Полиция все больше чувствовала себя обиженной. Вернувшись из поездки на Восток, премьер-министр со своей примирительной речью признал правоту мятежников и осудил скопом все силы правопорядка. Газеты писали о зверствах полиции, жандармов и отрядов республиканской безопасности, не упоминая о булыжниках и оскорблениях. Полицейские профсоюзы выразили протест: а что, если бы мы остались сидеть сложа руки в патрульных машинах и в комиссариатах?