2.Недели Триоди Цветной

Вот что значит Вифезда, или дом милосердия! Блажен, кому приходится здесь молиться! Славна та мудрость, которая приобретается в этом училище. Нетленны и бесценны сокровища того, кто их здесь берет. Во веки жив врачующийся тут! Блажен и всякий, кто, хотя и малым чем, покажет здесь свое участие.

Пусть не напрасно будет напоминание святой Церкви. Пусть оно одних укрепит и поощрит в своем деле, a других расположит помогать и поддерживать святое дело вниманием, посильным участием. Будем все стараться угождать Богу, служить Ему в лице своих ближних. Аминь.

Божественное милосердие и человеческая злоба

Четвертую неделю по Пасхе Святая Православная Церковь посвящает прославлению одного из величайших чудес Христа Спасителя, именно исцеления расслабленного при овчей купели в Иерусалим. [279] Это чудо совершилось при весьма знаменательных обстоятельствах и составило один из решительных моментов в служении и земной жизни Христа Спасителя, так как оно именно впервые во всей силе обнаружило затаенную злобу представителей отживавшего иудейства к божественному провозвестнику Нового Завета. Вместе с тем оно послужило и поводом для Христа произнести перед велеучеными книжниками ту знаменитую проповедь о Своем единосущии с Богом-Отцом, которая, неотразимая для человеческого разума, навсегда сделалась не только для древних книжников и фарисеев, но и для всех последующих отрицателей божества Иисуса Христа, обличением того, что их отрицание исходит отнюдь не от непредубежденного, ищущего истины разума, a от злой воли, не желающей прямо глядеть в глаза истине.

279

Иоан. 5:1-16.

Вспоминая об этом событии и извлекая из его истории возвышенные назидания, церковь тем самым призывает и нас перенестись мыслью к тому отдаленному времени, когда совершилось само событие, столь поразившее жителей Иерусалима. Постараемся же воспроизвести это событие во всей его наглядной обстановке, как оно описывается Святым Апостолом Иоанном и обрисовывается перед нами при свете древних преданий и новейших научных исследований и открытий.

Палестинская весна находилась в полном расцвете своей благоухающей красоты. Приближался месяц нисан, соответствующий нашему марту, и народ, отдыхая от полевых трудов и с надеждой взирая на зеленеющие и колосящиеся нивы, готовился к величайшему из своих праздников, Пасхе. Приближение великого праздника чувствовалось уже задолго, так как, пользуясь свободным временем, многие паломники прибывали в святой город недели за две — за три, и даже за месяц, тем более, что именно за месяц до Пасхи праздновался один чисто национальный иудейский праздник Пурим, установленный в память избавления иудеев от грозившей им опасности во времена Есфири и Мардохея.

В числе ранних паломников прибыл в святой город и Иисус Христос, который, совершив первый круг Своего общественного служения в Галилее, направился в Иудею, чтобы и там, в самом центре отживающего закона, возвестить о наступлении царства благодати. Он прибыл к самому празднику Пурим. [280]

В обычное время город гремел от ликований народа, шумно праздновавшего свое избавление от ненавистного Амана, имя которого ежегодно проклиналось в синагогах во время собраний в этот праздник; но при вступлении Христа в город в нем царила торжественная тишина: как-будто все замерло в нем и только изредка по опустелым улицам и площадям с торжественной важностью, опасаясь сделать лишний шаг, проходили сановные книжники и фарисеи, направляясь в синагоги или к храму. Причиной этой мертвенности была суббота, которая давно уже из дня благословенного отдыха для всех труждающихся и обремененных, под влиянием бездушного и мелочного законничества книжников, превратилась в тяжкое иго.

280

Мнения том, какой собственно праздник разумеется в Иоан. 5:1, чрезвычайно расходятся; но что под этим “праздником иудейским” нельзя разуметь Пасхи, это, по нашему мнению, ясно дает понять сам евангелист, который в следующей же главе (6:4) определенно говорит, что собственно Пасха только еще “приближалась.”

Направляясь к храму, Христос проходил мимо овчей купальни, так называемой по-еврейски Вифезда, т. е. “дома милосердия.” Это был один из тех водоемов, которыми изобиловал древний Иерусалим. Где он собственно находился, с точностью неизвестно; но новейшие археологические открытия по-видимому дают возможность предполагать, что он был в северо-западном углу храмовой ограды. Там открыт водоем, который был высечен в скале и имел 23¹/₂ сажени в длину и около семи сажень в ширину, причем посредине разделялся особой каменной стеной на две половины. В этом водоеме еще и теперь просачивается вода, свидетельствующая о подземном источнике; но он завален мусором и потому вода в нем не пригодна для употребления. Совершенно в ином состоянии он находился во времена Христа. Высеченный из скалы_; с большим трудом и предназначенный главным образом для омовения внутренностей приносимых в жертву животных, этот водоем имел уже по самой своей близости к храму священное значение и содержался в чистоте. Но он славился и еще более важным преимуществом перед другими водоемами, именно: чудесной целебностью своей воды, которая под таинственным влиянием ангела приходила по временам в необычное брожение и волнение и давала исцеление от разных болезней тому, кто имел возможность первым воспользоваться благоприятным моментом и искупаться в ней.

Это чудесное свойство воды в овчей купальне естественно привлекало к ней множество всякого рода больных, которые и ждали с нетерпением желанного момента. Частная или общественная благотворительность дала возможность построить особый приют для страдальцев, именно пять крытых галерей, которые собственно и назывались “домом милосердия.” Великий Врач душ и телес не преминул посетить это обиталище страждущих, и тут Его Божественный взор пал на одного страдальца, который представлял собою, так сказать, воплощение страдания и безграничного отчаяния. Это был расслабленный, т. е. разбитый параличом, больной, который вот уже тридцать восемь лет нес на себе страшное иго своего недуга.

Тридцать восемь лет! — целая жизнь страдания и безнадежного горя. Еще в цветущей молодости, когда жизнь только что развертывалась перед ним со всеми своими надеждами и прелестями и когда он, как и естественно для молодого человека, строил планы для будущего, самонадеянно полагаясь на свои силы и свое богатство, его неожиданно поразил таинственный удар, превративший цветущего юношу в преждевременную развалину. Неизвестно, подготовил ли почву для этого бедствия сам он своей неумеренной жизнью, наподобие блудного сына, но во всяком случае иудеи всегда связывали подобные бедствия с тайными или явными грехами, и потому больной, кроме телесного страдания, нес еще и тяжкий душевный укор, который невольно читал в глазах прохожих. Сначала он еще не терял надежды на выздоровление и обращался к врачам, на которых истратил все свое состояние; [281] но все было напрасно, и уже обнищавший и оставленный всеми он приполз к целебному источнику, ожидая теперь исцеления единственно от воды и Божьей милости.

281

См. Синаксарь, Цветн. триодь, лист 79 на обор.

Но и находясь у целебного источника, он с грустью видел, что не в состоянии воспользоваться им: когда наступало возмущение воды, он не только не имел силы сам вовремя спуститься в купель, но даже не имел и такого близкого человека, который помог бы ему первым погрузиться в целебную влагу, и потому ему оставалось только с сердечной болью и отчаянием видеть, как другие раньше его успевали воспользоваться благоприятным моментом и выходили из воды здоровыми. И вот расслабленный телом и с разбитым сердцем, потеряв всякую надежду на возможность исцеления, он много уже лет лежал на своем одре, представляя собой не более как “не погребенного мертвеца” который даже забыл, что значит жизнь, и для которого лишь в отдаленном прошлом как мимолетный сон в неясных очертаниях рисовалась греховно прожитая юность. Если и вообще тяжело состояние подобных страдальцев, то страдание их становится еще более ужасным в праздники, когда вокруг их люди более обыкновенного наслаждаются благами жизни.

И можно представить себе, что чувствовал несчастный Иар (таково пo древнему преданию было его имя), когда он таким образом в радостный день праздника Пурим, оставленный всеми, как бы заживо отпетый, угрюмо лежал на своей бедной постели. He ожидая никакой радости от окружающего мира, который напротив самым видом своим лишь возбуждал в нем горечь безнадежно-погибшей жизни, он весь ушел в себя, в свой внутренний мир, стараясь хотя в нем найти забвение от своего страшного недуга.

Из этого мрачного полузабытья вдруг вывел его неожиданно раздавшийся голос Незнакомца, который спросил его “хочешь ли быть здоров?” Можно представить себе, каким трепетом пробежал этот вопрос по изможденным членам страдальца, и яркий луч вдруг воскресшей надежды озарил его мрачную душу. Как же не хотеть, особенно после почти сорокалетней болезни? Неужели еще не совсем погибла его жизнь, и есть еще на свете добрый человек, который сочувствует ему и намерен оказать ему содействие при ближайшем возмущении воды? С быстротой молнии пробежали в его душе эти или подобные мысли, и страдалец с загоревшимся в потухших глазах огнем надежды обратился лицом к доброму Незнакомцу и объяснил ему свое беспомощное состояние.

“Так, Господи,” ответил он (хочу быть здоровым), “но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня.”

Бедный! Он и не подозревал, Кто говорит с ним и что ожидает его, лишь с смутной надеждой излагал доброму Незнакомцу, столь ласково заговорившему с ним в день праздника, свое печальное положение, как бы стараясь этим еще более расположить к себе Незнакомца. Сердцеведец проведал всю горестность душевного состояния страдальца, и не медля больше, властно сказал ему: “встань, возьми постель твою, и ходи!” Трудно и представить себе, с каким изумлением расслабленный, уже давно забывший, что значит встать и ходить, выслушал это властное повеление. Но в тоже время он сразу почувствовал в своем изможденном теле приток небывалой силы, шевельнул своими членами и почти в испуге встал и озирался кругом.

Что все это значит? Не обманчивый ли сон, не сладостная ли греза, созданная больным воображением, чтобы только повергнуть его потом в еще более мрачное состояние с возвращением к безотрадной действительности?

Но нет, — он уже не лежит на своей постели, даже берет ее окрепшими руками, и чтобы убедиться, что все это действительно не сон, не обманчивый призрак, он взвалил себе постель на плечи, и пошел, вероятно, и сам не зная куда, но конечно поскорее и подальше от Вифезды с ее мрачными для него воспоминаниями…