21 интервью

Минчин: Я с вами себя очень стесненно чувствую и неестественно говорю…

Бродский: Может, не стоить говорить?

Минчин: Тогда возьмем целый XX век: кто, вы считаете, был лучшим?

Бродский: В русской поэзии – Мандельштам, Цветаева ближе мне, а вообще для меня единственная Поэзия, что можно ею назвать, да? – это великая четверка: Мандельштам, Цветаева, Ахматова, Пастернак.

Минчин: А Гумилев, прекрасный поэт?

Бродский: Для меня он не поэт вообще.

Минчин: Вы серьезно?

Бродский: Вполне.

Минчин: Что тогда Есенин, Блок, Бальмонт, Белый, И. Анненский, Мережковский, Кузмин, Волошин?

Бродский: Блок еще ничего. Вы же меня спросили о действительной поэзии, я вам ответил: только эта четверка. Из течений единственное, которое представляло Поэзию, – акмеизм.

Минчин: Я слышал, что вы не пришлись по душе Великой Вдове?

Бродский: А, да, я заявился к ней пьяный, старушка этого очень не любила.

Минчин: Ваши стихи, я слышал, тоже… неужели такое может быть, ведь…

Бродский: Это дело вкуса, кому какие стихи нравятся.

Минчин: Но вкус у нее есть?..

Бродский: Я предполагаю, что да.

Минчин: Поэтам все же не чужда «презренная» проза, ею пользовались и Цветаева, и Мандельштам, как вы к этому относитесь?

Бродский: Спокойно. Остались они все-таки известны как поэты.

Минчин: А «Доктор Живаго» вам нравится?

Бродский: Нет, совершенно, очень слабая, распадающаяся вещь, проза поэта. Стишки там сильные!

Минчин: Но именно за него ему дали Премию.

Бродский: Это еще ни о чем не говорит. Как раз наоборот.

Минчин: Вы думаете, в будущем они дадут вам Нобелевскую премию?

Бродский: Ответьте сами себе на этот вопрос.

Минчин: Они пропустили многих гениальных людей: Набокова, Платонова, Мандельштама, Булгакова, Цветаеву. Слава Богу, хоть Бунина при жизни не пропустили.

Бродский: Согласен.

Минчин: Хотя поэзия у него, да и первый том – крестьянской прозы…

Бродский: Стишки у него слабенькие. С прозой дела были лучше.

Минчин: Кто из прозаиков в XX веке?

Бродский: Платонов – гениальный прозаик.

Минчин: Абсолютно гениальный стиль, думаю, лучший стилист в нашей литературе.

Бродский: У Булгакова есть неплохие вещицы. Бунин мне нравится.

Минчин: А Набоков?

Бродский: И да и нет, это нелегкий вопрос, и вообще я устал, хватит на сегодня, а?

(И только тут я замечаю, что его ноги в грязных сапогах лежат на двухтомнике Ахматовой, один том в мягкой обложке, другой – в твердой, брошенные на стол.)

Семинар Бродского. Поэзия XX века. Мичиганский университет. Аспирантский факультет.

Идет долгий и нудный разбор стихотворения Ахматовой «Подражание армянскому». В произведении две строфы, которые мы разбираем 90 минут построчно. Что она имела в виду, что она хотела, почему не сказала. О поэзии XX века из уст самого Бродского (и его интерпретации ее поэзии) никто ничего не узнал. Разочарование.

Следующее занятие. Идет долгий и нудный разбор еще одного произведения Ахматовой. Потом Цветаевой – «Попытка ревности».

Наконец, в конце семестра на одном из последних занятий аспиранты упросили дать список имен – кого же, он считает, следует читать в XX веке.

Бродский: Меня удивляет, что вас это интересует. Прежде всего следует читать:..

И он перечисляет имен 20 из английской, американской, французской, ирландской, шотландской поэзии. Потом, разгорячившись, переходит к античности. Вдруг замечает:

Бродский: Саша, а вы почему не пишете – вы читали и знаете Вергилия?

Минчин: Да.

Бродский: Это правда?! (Очень удивлен.)

(Так как Бродский никогда не учился в вузе и не окончил даже десятилетки, то, естественно, он не знал, что в институте на филфаке преподают как Вергилия, так и всю римскую и греческую литературу, по которым на 1-м курсе уже надо сдавать экзамен. Не говоря уже о том, что строфы из Вергилия мы учили по-латыни.)

Минчин: Вам рассказать «Буколики» или «Георгики»?

Бродский: Нет, не стоит. (Остальным: Саша имеет в виду два наиболее известных произведения поэта Вергилия.) Да, кстати, что поэзия как таковая существует задолго до возникновения прозы, я надеюсь, всем известно?..

Минчин: Ваше отношение к эмиграции?

Бродский: Не положительное. Здесь я общаюсь с людьми, с которыми дома даже и разговаривать бы не стал.

Минчин: А американцы?

Бродский: Американцы – ничего, с ними гораздо легче и приятней. Из всех приобретений здесь русских – только Миша Барышников, уникум, невероятно интересный человек, стихов знает не меньше, чем я.

Минчин: Кем вы себя чувствуете здесь; вы довольно хорошо ассимилировались?

Бродский: Изгоем. Да и там я себя чувствовал изгоем. Думаю, что я везде и всегда буду чувствовать себя изгоем.

Минчин: Вы тоскуете по своему сыну, живущему в Ленинграде? Знает ли он, кто его отец?