22 дня по дороге к мечте

На самом деле, как бы ни казалось, что монолог принадлежит эдакому погрязшему в противоречиях герою Шекспира, на самом деле, это предсмертный бред умирающей от передозировки наркоманки, которая настолько сходит с ума, что в блаженной обдолбанке выходит в окно, чтобы пытаться взять контроль над собственной смертью. Что ни говори, а моего гения всегда трогали острые и мрачные социальные темы… Болезнь, любовь, смерть, зависимость… Какой ему покажется моя?..

— Уже лучше. — Тихо проговорил он… — Давай в этой же комнате. Через неделю, хорошо?.. Повтори диалоги с Клер и Роем. Они еще прихрамывают. Твоя Кларисса получит приз зрительских симпатий, я тебе обещаю…

— Если ее готовил к выступлению сам Ровер Ройс, никто этому не удивится. Вы сами не до конца осознаете свою гениальность. — Инстинктивное сокращение расстояния. Как-будто кто-то сильный и неведомый берет меня сверху за нити ДНК, точно марионетку, и резким рывком придвигает к нему вплотную. Химия берет свое. Я вся состою из воспаленного желания, и я не в силах себя сдерживать. Он же просто меня уничтожил. Понимает ли он?.. Не ради семьи. Не ради сына бьется мое сердце, а ради этого короткого мига на полу в зале для репетиций, в котором я с силой удерживаю себя от того, чтобы не склонить голову ему на колени и не остаться в таком положении обездвиженной куклой, наблюдая, как века сменяют века, столетия, эпохи проходят мимо, а мой мастер рядом. Я хочу стать его тенью, раствориться в пустоте, словно меня не существует. Стать частью его и никогда не покидать его… Как мало нужно для счастья, но как и много. Я — худшая мать, я — бессовестная жена и бесчувственная дочь. Но как жрице мною провозглашенного Бога на Земле мне равных нет и не будет. Смертные никогда не поймут. Да им и не надо. Пусть заткнутся… Он смеется надо мной втайне, дразнит, видит, что я теряю рассудок и в самый нужный момент отклоняется. Я ведь его, как люблю, так и ненавижу. Столь же яростной силой — за то, что быть рядом мне позволено, а приблизиться - нет.

— В пять. Не опаздывай…

Он встает с пола, оправляет черный свитер под горло и покидает зал с победной улыбкой. Удобно ли иметь под рукой рыбку на крючке?.. Он ведь знает, что подобно собачонке на привязи, я буду здесь через неделю ровно в пять… И ни минутой позже…

***

— Что. Мы. Здесь. Делаем?.. Репетиции — шлак.

Я рисую пальцем буквы на паркете, пока Ройс удовлетворенно усмехается. — По правде говоря, я и сам скучаю, сидя здесь, и не до конца понимаю, зачем они нужны… Визажисты добавят эти черные синяки под глазами, небрежные тени над ними и бледность. А пока прогон диалога. Давай, Лэйси…

— Кто мы есть… — Договорить он мне не дает, запечатывая губы поцелуем, от которого дрожь и тремор акупунктурными линиями прорезают каждый нерв моего тела, и я начинаю дрожать, запуская руку в его светлые волосы, четко осознавая, чего желаю здесь и сейчас… Я смирюсь со злобой окружающего мира в мой адрес, если он позволит мне быть рядом. Со всем смирюсь… Нет ничего невозможного в это самое, пусть и короткое, мгновение.

Его правая рука еще крепко стискивает мою спину под блузкой, когда с пальца на пол падает мое обручальное кольцо, поганое кольцо Максима… Затем он отстраняется и смотрит на меня. — Я все о тебе знаю, Лэйси. Из твоих писем. Не делай удивленное лицо и не притворяйся, что не мечтала это испытать. Я хочу, чтобы ты расслабилась. Ты зажата. А Кларисса выходила в окно в состоянии ощущения блаженства и дереализации. Нам нужно другое настроение…

Тяжело дыша и заглядывая ему в глаза, шепчу одними лишь губами. — Я все еще напряжена и зажата…

— Не играй со мной. — Он усмехается и дает понять, что и разговор, и репетиция на сегодня окончены.

Когда он уходит, я позволяю себе пнуть кольцо на полу так, чтобы оно покатилось в центр зала, а когда я выхожу прочь, в темноту неосвещенного коридора, кто-то сдавливает мою шею, намертво впечатывая меня в стену.

— Здравствуй, милая. Я скучал. — Голос Максима Астафьева больно бьет по венам. Мое проклятие меня нагнало…

***

— Максим.

— Леся… Сколько лжи и дешевого пафоса. Во-первых, качественно твоя мать не умеет врать. Во-вторых, слезливая история о катастрофе в тот момент, когда ты просто спала и видела, как сбежать от семьи и обязательств, совсем не увязывается. А найти тебя в сезон, когда Ройс снова участвует в постановке, как нечего делать. Я просто пришел сюда, ни на что не надеясь, и, надо же… Какой был поцелуй… Стоило ради этого мига всех нас лживо продать и предать? Сегодня день рождения у Андрюши. Ты вспомнила, мать?.. Или влезть в рот и в штаны к своей престарелой мечте вообще все перекрыло?.. Я из тебя дух выбью, клянусь. Ты едешь со мной. Домой, в Вымпел. Сдернуть тебя отсюда, сейчас, когда ты всеми фибрами почувствовала, что счастье, в принципе, не за горами, вполне справедливое наказание для подстилки Ройса. Лживой, ублюдочной подстилки, продажной дряни. Ты нас всех подставила за него. И куда это тебя привело? Никуда… А Андрея?.. Он оплакивает тебя по сей день, пока ты шляешься и выдумываешь истории, инсценируя свою смерть. Таких матерей, как ты, на пику надо насаживать, чтобы не умирали, а страдали, пока их клюют вороны. У парня психика навеки подпорчена, Леся, а ведь он еще даже в школу пойти не успели. Кто мы для тебя — запасной вариант?..

— Я не вернусь домой никогда. Ты нашел меня, но не забрал, Максим. У меня выбора не было. Отец выдал меня, а сосватала мать. А мне как было ненавистно все, что с тобой связано, так и по сей день. Включая твоего сына. Вали без оглядки из Перта. Меня здесь все устраивает…

— Он же тебя использует, как хочет. — Неприятное лицо Максима вытянулось. — Думаешь, полюбит?.. Или визу тебе на постоянное проживание с гражданством оформит? Тогда ты — безнадежная идиотка. Его волнует только его постановка, а не ты.

— Я лучше буду вблизи его использования и вдали от твоих настоящих чувств. — Я рассмеялась, и прозвучало это противно до омерзения. — Сгинь. Я и Ройс — это навсегда. А кто этого не понял, так и останутся в утопических мыслях о том, что меня еще можно исправить. Нельзя починить несломанное. Со мной все в порядке. У меня нет проблем. Просто его я люблю, а вас всех… Ненавижу. Люди из окружающего мира умеют вызывать, на редкость, буйную тошноту. А ты, бедный, никчемный мальчишка с кофе из Старбакса… На тебя без «Циннаризина» вообще смотреть небезопасно. Где Ройс, и где ты… Эта семья была не запасным вариантом, Максим, а тюрьмой. Вы все были моим проклятием. И больше себя обрекать я не намерена…

С утробным рычанием, Астафьев ударил меня по лицу, а когда я упала от очередного сильного удара, приступил добивать ногами. В то время, как ко мне пришли на помощь, валялась я уже на полу в луже собственной крови, а Максим успел исчезнуть…

***

— Такой поступок не останется безнаказанным. Этот ублюдок сядет пожизненно. — Не знаю, и правда, что больше волновало Ройса, что меня чуть насмерть не забили или что мое лицо сейчас — надувной батут и совершенно не пригодно для постановки, но холодные примочки к голове и к лицу он делал мне сам, предварительно умыв от крови, потому что сама я еле видела и вести до раковины меня в ожидании прибытия скорой медицинской помощи во имя установления сотрясения и количества переломов пришлось ему самому. — Ты его знаешь?..

— Максим Астафьев. Мой муж…

Кажется, у Ровера даже челюсть отвисла… — Ты же не переставала мне письма писать… Как же… Если твой муж…

— Навязанная моим же отцом в мужья психопатическая тварь. Мне никогда до него дела не было. А получила я сейчас банально снова за тебя… Он может отрицать и утверждать, что я наговорила много гадостей и превысила лимит допустимого процента грязных вещей в разговоре, но разогрел его нервы твой поцелуй и ревность. Жаль, что смертную казнь отменили для таких тварей… Я почти ничего не вижу…

Разрыдавшись, на пятьдесят процентов искренне, на пятьдесят — желая обрести толику утешения в сильных руках Ровера Ройса, я почувствовала ладони на своих плечах, вплотную прижавшие меня к груди и спрятавшие на ней мою голову. Закрыв глаза, я с тяжелым вздохом прильнула к этой груди щекой. И, черт побери, это стоило расквашенной и расписанной под хохлому физиономии. Мое небо рядом. Оно прижимает меня к себе и тихо шепчет. — Он сядет навсегда, кем бы он ни был. Тебя никто больше не тронет. Ты в безопасности. Ничего не бойся.