224 Избранные страницы
Шрифт:
– Ничего, ничего! Сказано - иди вон. Не умеешь себя вести за столом, так и сиди у себя!
Гимназист встал, обдернул курточку и, втянув голову в плечи, пошел к двери.
Встретив горничную с блюдом миндального киселя, всхлипнул и, глотая слезы, проговорил:
– Это подло так относиться к родственникам... Я не виноват... Отчего вино-ват, а не пиво-ват?!
Несколько минут все молчали. Затем дочь сказала:
– Я могу сказать, отчего я вино-вата, а не пиво-хлопок.
– Ах, да уж перестань хоть ты-то!
– замахала на нее мать.
– Слава богу, не маленькая...
Капитан молчал, двигал бровями,
– Ха-ха! Это замечательно, - ликовал жилец.
– А я тоже придумал: отчего живу-зем, а не помер-зем. А? Это, понимаете, по-французски. Живузем. Значит "я вас люблю". Я немножко знаю языки, то есть сколько каждому светскому человеку полагается. Конечно, я не специалист-лингвист...
– Ха-ха-ха!
– заливалась дочка.
– А почему Дуб-ровин, а не осина-одинакова?..
Мать вдруг задумалась. Лицо у нее стало напряженное и внимательное, словно она к чему-то прислушивалась:
– Постой, Сашенька! Постой минутку. Как это... Вот опять забыла...
Она смотрела на потолок и моргала глазами.
– Ах, да! Почему сатана... нет - почему дьявол... нет, не так!..
Капитан уставился на нее в ужасе.
– Чего ты лаешься?
– Постой! Постой! Не перебивай. Да! Почему говорят чертить, а не дьяволить?
– Ох, мама! Мама! Ха-ха-ха! А отчего "па-поч-ка", а не...
– Пошла вон, Александра! Молчать!
– крикнул капитан и выскочил из-за стола.
Жильцу долго не спалось. Он ворочался и все придумывал, что он завтра спросит. Барышня вечером прислала ему с горничной две записки. Одну в девять часов: "Отчего обни-мать, а не обни-отец?" Другую - в одиннадцать: "Отчего руб-ашка, а не девяносто девять копеек-ашка?"
На обе он ответил в подходящем тоне и теперь мучился, придумывая, чем бы угостить барышню завтра.
– Отчего... отчего...
– шептал он в полудремоте.
Вдруг кто-то тихо постучал в дверь.
Никто не ответил, но стук повторился.
Жилец встал, закутался в одеяло.
– Ай-ай! Что за шалости!
– тихо смеялся он, отпирая двери, и вдруг отскочил назад.
Перед ним, еще вполне одетый, со свечой в руках стоял капитан. Удивленное лицо его было бледно, и непривычная напряженная мысль сдвинула круглые брови.
– Виноват, - сказал он.
– Я не буду беспокоить... Я на минутку... Я придумал...
– Что? Что? Изобретение? Неужели?
– Я придумал: отчего чер-нила, а не чер-какой-нибудь другой реки? Нет... у меня как-то иначе... лучше выходило... А впрочем, виноват... Я, может быть, обеспокоил... Так - не спалось - заглянул на огонек...
Он криво усмехнулся, расшаркался и быстро удалился.
Корсиканец
Допрос затянулся, и жандарм чувствовал себя утомленным. Он сделал перерыв и пошел в свой кабинет отдохнуть.
Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость.
За стеной громкий бас отчетливо пропел: "Марш, марш вперед, рабочий народ..."
– Эт-то что?
– спросил жандарм, указывая на стену.
Письмоводитель слегка приподнялся на стуле.
– Я уже имел обстоятельство доложить вам на предмет агента.
– Нич-чего, нич-чего не понимаю. Говорите проще.
– Агент Фиалкин изъявил непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской
конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. "Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои отдаю на конку". Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения сил, предполагая их существование..."Крявявый и прявый..." - дребезжало за стеной.
– Врешь, - поправил бас.
– И что же, талантливый человек?
– спросил жандарм.
– Амбициозен, даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же лезет, в провокаторы. Ныл... ну и ныл... Вот, спасибо, городовой бляха № 4711... Он у нас это все, как по нотам... Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, уши не заткнешь... Ну, а бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся учить.
– Ишь, "Варшавянку" жарят, - мечтательно прошептал жандарм.
– Самолюбие - вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон - простой корсиканец был... однако достиг гм... кое-чего.
– "Оно горит и ярко рдеет..."
– "То наша кровь горит на нем", - рычит бляха № 4711.
– Как будто уже другой мотив, - насторожился жандарм.
– Что же, он всем песням будет учить сразу?
– Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, быдто какое-то дельце обрисовывается.
– И самолюбие же у людей.
– "Семя грядущего", - заблеял шпик за стеной.
– Энергия дьявольская, - вздохнул жандарм.
– Говорят, что Наполеон, когда был еще простым корсиканцем...
Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.
– А эт-то что?
– поднимает брови жандарм.
– А это наши союзники, которые в нижнем этаже, волнуются.
– Чего им?
– Пение, значит, до них дошло. Трудно им.
– А, е-е, черт... Действительно как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают - митинг у нас.
– Пес ты окаянный, - вздыхает за стеной бляха.
– Что ты воешь, как собака? Разве революционер так воет? Революционер открыто поет. Звук у него ясный. Каждое слово слышно. А он себе в щеки скулит да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду! Нанимай себе максималиста, коли охота есть!
– Сердится, - усмехнулся письмоводитель, - Фигнер какой.
– Самолюбие, самолюбие, - повторяет жандарм.
– В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или чест-ный провокатор, этого разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.
– "Нашим потом жиреют обжоры", - надрывается городовой.
– Фу, у меня даже зуб заболел. Отговорили бы его, что ли!
– Да как его отговоришь, если он сам в себе чувствует этакое, значит, влечение? Карьерист народ пошел, - вздыхает письмоводитель.
– Ну, убедить всегда можно. Скажите, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон... зуб болит.
– "Вы жертвою пали", - взревел городовой.
– "Вы жертвою пали", - жалобно заблеял шпик.
– К черту!
– взвизгнул жандарм, выбегая из комнаты.
– Вон отсюда, - раздался его прерывающийся и осиплый от злости голос.
– Мерзавцы! В провокаторы лезут, а марсельезы спеть не умеют! Осрамят заведение. Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев...
Хлопнула дверь. Все стихло. За стенкой кто-то всхлипнул.