27 приключений Хорта Джойс

— Очень прошу вас, лэди, — подтвердила Чукка.

— В свою очередь Чукка, — вмешался Рэй-Шуа, — обещала нам после обеда рассказать о себе: по существу, ведь она и есть Хораз, во имя чье написана моя «Последняя книга» — это ли не величайшая организация радио-сцеплений отдельных интеллектов и явлений в одно целое — в один активный разум… Чорт возьми, разве есть более высшие доказательства моей теории радио-мысли, как то, что расскажет нам после обеда Чукка и сию минуту лэди Старт.

— Прежде всего я должна извинительно сознаться, — с искренним волнением начала лэди Старт, — в своем скептицизме относительно всякого рода теорий передач радиомыслей, особенно во снах… Но случившееся со мной отныне изменяет мой взгляд: теперь я верю книгам Рэй-Шуа и особенно «Последней книге», где профессор Хораз мог, не выходя из кабинета, предвидеть между прочим, различные опасности, грозящие кому-то за далекие тысячи километров, и мог своей волей предотвращать неминуемую беду.

Рэй-Шуа благодарно кивнул головой.

— С минуты, как только с вами улетела Наоми, — продолжала лэди Старт, — я естественно беспокоилась за благополучие ее первого путешествия. Всячески мысленно я желала ей и всем счастливого пути. Муж меня успокаивал именем нашего друга Хорта. Но вот однажды — этот день и час ночи записаны и у меня и Наоми — я немного ранее обычного легла спать, а муж читал. И я увидела сон, будто в австралийских дебрях, в темную ночь, у двух костров сидят на земле Наоми и Хорт. Будто огромная змея подползла из кустов к Наоми… Но Хорт был отвлечен и не видел… Желая спасти Наоми, не помня себя, я закричала: Наоми! Наоми! и проснулась с сильно бьющимся сердцем. Муж сказал: «Ты только что кричала: Наоми, Наоми. Что случилось?» Я объяснила свой крик страшным сном, и мы вместе с мужем поверили в счастливый исход грозившей опасности.

— Вот, я жива и здорова, — весело раскланивалась Наоми.

Лэди Старт поцеловала свою дочь.

Час оживленных рассуждений и воспоминаний, связанных с этим случаем, привел обед к концу.

Пить кофе с ликером и фруктами все перешли в гостиную.

Мужчины закурили.

Было заметно, как Хорт заволновался перед рассказом Чукки…

13. И раскрылись Чукки уста

Последние лучи заката загасли и остудили золото картинных рам, когда все, будто по волшебному мановению, затихли, насторожились, как перед чудом.

С чистого, иссиня-изумрудного неба голубым бриллиантом смотрела в окна вечерняя звезда, ожидая желанных слов…

Опустив вуаль длинных ресниц, Чукка, глубинно вздохнув, выждав готовность всех ее выслушать, начала свою повесть…

И раскрылись Чукки уста:

— Дикой птицей Хохт-амо-ноо с далекого Соленого озера племени Угуа-Амодео я сижу здесь, среди вас, цветов культуры и чудес, мне незнакомых. Что я и где — едва ли известно кому-нибудь. И верны ли дороги мои — не знаю, еще не знаю. Но слова мои верны, как верен отец мне и я отцу. Он ли не помнит того последнего дня, как расстались надолго мы. Тогда с кладбища нашего, с могилы матери моей взяли меня черные волосатые люди и на лошадях в далекие края увезли. Говорили, уверяли, клялись, что умер отец мой Хорт и одна я осталась. Зандой называли меня, петь, плясать, гадать, плакать просить учили. И всему научилась я. Потом в Турцию продали. А из Константинополя в Калькутту увезли и снова в Мельбурн продали — оттуда к племени Угуа-Амодео на Соленый остров попала и в жены взял меня Джоэ-Абао, великий вождь. Еще другие там жены были и еще других привозили. Кораллами, раковинами, хвостами куниц и золотом украшали наши тела девичьи. И ничего не понимали мы, ни о чем не думали, пели, играли на струнном тай-тра, жевали стебель Оа, плясали перед Джоэ-Абао. Вместе сначала росли мы, как горные кенгуру, а потом разделять нас стали. Главной женой великого вождя объявили меня и в комнату отдельную посадили; там в мехах, в перьях страусовых заглохла я. И только думы о своей снежной, лесной родине, да об отце согревали меня, а не вино Джоэ-Абао, не стебель Оа, нет…

…Разные редкие гости к нам приезжали, золото в слитках тайно привозили и по вечерам веселый Джоэ-Абао игры и пляски Угуа-Амодео устраивал. Мне подарки дарил: камни и золото, и шелк, и травы душистые. Но не эти радости веселили меня. Сладостью жизни моей думать думы об отце и лесном севере было. И случилось раз так, что в долгом сне я отца увидела, да так близко и верно, будто живого увидела, и дыхание его тепла сердцем почувствовала. И поняла, что жив мой отец и обо мне думает — жива я или нет. И поверила я этому сну, всем думам, всем чувствам поверила. Стала прямой, настороженной, высокой, как голова страуса, и снами об отце стала жить и мысли ковать научилась и острыми стрелами посылать отцу, бедному далекому отцу моему Хорту, посылать научилась. Так мне казалось тогда, что я научилась. И новая жизнь открылась мне: в снах узнавала я, как живут разные люди; о делах и желаниях их узнавала, слышала голоса и язык понимала. Сама будто улетала к людям, куда хотела, спрашивала обо всем и ответы на все получала. И только отец молчал, слышала, как молчал от горя и бедности, от пустоты, одиночества. Даже забывать меня начал. Высох мозг его, а глаза заслезились. Видела это я, понимала, мучилась, страдала, а вырваться никак не могла, сил не находила, не умела, боялась. Тогда в самом золотом расцвете, как пальма весной, была я, и Джоэ-Абао сам за каждым движением моим следил, и слуги зорко следили. Особенно, когда гости на остров приезжали — ревнив и суров он был. А после золото и камни мне приносил, стебель Оа. Богатством дышала я и никак не могла с отцом поделиться, чтобы отдохнул он от бедности, от неразумной борьбы, от черной жизни. Много золота у меня лежало в мехах и раковинах, а отцу ведь только горсть одну или две надо было. Но и этих горстей дать не могла. Долго, мучительно, больно, с острыми, как стрелы, своими мыслями я жила думами об отце, долго о нем и жадно думала, жадно, будто только один глоток воды просила, а он не давал. Вот вдруг и произошло что: страшный сон мне приснился — всю меня черными лапами в комок сжал. Своими глазами увидела я, как отец с веревкой в кармане на кладбище, идет к своим могилам и удавиться хочет. И пьяный он и не понимает меня. Тогда пеструю женщину на улице нашла я, и упросила спасти отца, и еще другую нашла, и к кладбищу послала скорей, и слова всякие быстро, знойно говорила, и все отцу просила передать. Со страху, от тяжкого мучения к восходу проснулась и снова поверила, что от смерти отца спасла, и надо ему сказать, повелеть, надо заставить его жить новой жизнью и такой, какую я сама — я дочь его — Чукка выдумаю. Вот и поверила, я, что отец в моей полной власти, и я могу им владеть, могу. Путь его новой жизни, счастьем, как солнцем, залила, и к себе приближать начала, ближе к себе, чтобы конец его дней теплее согреть, а жить отцу менее 4-х лет осталось. И он и я знаем об этом и теперь знать будете вы. С отцом и с вами неизменно была, как неизменно я знала час своего освобождения — час приезда Рэй-Шуа на остров и, может быть, помнит он, как дурно мне стало, и это я сделала так, чтобы к изголовью привели его помощь подать мне и письмо отца в руку мою вложить. Рэй-Шуа много раз снился мне и книги свои читал, и сама я читала. И о всех о вас знала я потому, что с отцом неразлучно была и неразлучной до последней минуты с ним быть собираюсь. Ведь конец дороги его не так уж далек, а дни сосчитаны точно. Сроки назначены и приближаются, и никакой нет в этой печали, нет, и тоски нет никакой. Надо только помочь отцу разумнее дожить, вернее до конца дойти, стебель Оа спокойнее дожевать, и птиц поющих с улыбкой тепла дослушать. Я и Рэй-Шуа мы поможем отцу, поможем…

14. Разговор моторной лодки

— Далекая снежная вершина среди синих гор высовывалась, как голова лебедя из кустов… Помню…

— Держи правее — там, кажется, островок.

— Ну и что же?

— Тише — в лесу слышен смех.

— Это филин.

— Он не очень-то любит белые ночи.

— Летел бы на юг.

— Здесь гуще.

— Смотри — какой всплеск.

— Это охотится щука.

— Слева у самой сосновой горы озеро. Заметно по туману.

— Я был на той вершине — на голове лебединой…

— Мы могли бы чуть остановиться.

— У озера?

— Да.

— Нет, нет, едем дальше. Ночь призывает.

— Мотор упоительно работает.

— Дисциплинирован.

— Там костер.

— Рыбак.

— Один?

— Нет — с ним чайник и наверно топор.

— Перед глазами — река.

— В реке — рыбачьи проекты.

— В проектах — один процент сбытия.

— Ему довольно одного.

— Что он думает о нас?

— То же, что и о дыме своего костра.

— Мимо.

— Тем более мы в легком тумане.

— Он ближе к истине.

— Около и останется.

— Помню: на той голове лебединой мысль застыла о вечности, а сердце жалко билось…

— Сердце — пугливая, хрупкая птица, нежная птица в клетке грудной.

— Вечность — для разума.

— И, пожалуй, для глаз, если хорошее зрение.

— А сердце, бедное сердце, считает секунды.

— И бедное сердце побеждает богатый разум…

— Смешно.

— Но так.

— Жизнь, есть жизнь.

— Бессмысленно думать о переделке.

— Держи левее — к кустам.

— Мудрецы объясняли мир.

— Пробовали управлять.

— Ничего не вышло.

— Понятно: сколько мудрецов — столько напечатанных мировоззрений.

— Есть еще ненапечатанные.

— И будут еще.

— Софизм — курорт интеллекта.

— Смотри — что это?

— Не вижу.

— Вот — у водокрая, на берегу.

— Журавль.

— Пожалуй.

— Но курорты требуются только иногда, а потому софизм прекрасное, но временное явление.

— Подкачай масла.

— Есть.

— Туман сгущается.

— Это к рассвету.

— Джек Питч крепко засел в Нью-Йорке.

— Ради карьеры.

— Ниа любит Нью-Йорк.

— Разумеется, — там больше кино.

— Для первого дебюта Ниа выступила превосходно.

— Острое существо.

— Чертовски чувствует форму жеста.

— Ого.

— Через 3–4 месяца увидим Ниа на экране.

— Но я убежден, что роман мой использован слабо: слишком торопились.

— Конкуренция, как две палки о четырех концах.

— Дай спичку.

— Вот.

— Табак отсырел.

— Восток и щеки Чукки розовеют.

— Чукка спит с улыбкой.

— Вероятно, она убеждена, что не спит.

— Возьми вправо — к лугам, здесь в горах слишком гудит мотор.

— Псина Диана полаивает сквозь сон.

— Видит во сне утиный выводок.

— Не понимает, зачем надо ждать взрослых утят, когда сейчас проще взять.

— Нервничает.

— Вчера Чукка на берегу стала так ловко крякать по утиному, что Диана, выпрыгнула из лодки в воду и пошла искать.